Холодный особняк, первый этаж, равнодушный и уже не трясущийся от страха Вольфгант. Дверь открылась бесшумно, он пропал в темноте, и я не стала тянуть время. Но, когда я поднялась на полуразрушенное крыльцо, Вольфганта уже не увидела.
Ладно, решила я, это точно не капище. Какой-то богатый отшельник построил этот дом много веков назад в лесу. Сейчас это была развалина, и самая большая опасность здесь заключалась в том, что провалится под ногами пол или на голову что-то рухнет. Я прислушалась — шагов Вольфганта я не расслышала, но предположила, что их скрывают трухлявые доски. Возможно, он прячет здесь Книгу, и это было бы откровенно большой удачей, на которую я уговорила себя не рассчитывать. Слишком близко от Лесных чад, но если Совет способен держать тварей на расстоянии?
Я опустилась на пол в пустом холле и глубоко вздохнула. Нужно только подождать, всего лишь подождать. Мне вообще стоило научиться ждать и сдерживать свои порывы, как я сдержалась, когда Вольфгант пришел к нам домой. Самуэль сказал — я все сделала правильно. Я должна слушать его, он мудр и никогда не желал мне зла.
Прямо за покосившейся дверью кто-то громко прошел, и я напряглась, но потом шаги стихли и больше не появлялись. И я решила послушать дом — закрыла глаза, погрузилась в звуки, окутывающие особняк. Вой ветра, шаги, что я недавно слышала, тихое шипение наверху. Я буду ждать-ждать-ждать, надеяться на то, что это чему-то поможет.
Время растянулось тягучей резиной, окутало все вокруг невидимой сетью. Мир замедлился. Я пыталась не уснуть, потому что не знала, не спадет ли с меня магия. Вряд ли Вольфгант что-то заподозрит, даже если увидит меня, подумаешь, просто бродяжка, но если заподозрит — убьет, и никто не узнает, где искать мое тело.
Вольфгант вернулся, держа в руках какую-то холщовую сумку, когда я почти закоченела от холода. Я пошатнулась, поднялась на ноги, он посмотрел вроде бы в мою сторону, но ничего не сказал и ушел как раз в ту самую дверь, за которой мне послышались шаги. Удивительно, но она открывалась.
Тихие коридоры, заплесневелые ковры на стенах, спертый воздух. А грудь распирало от страха — что будет, если Вольфгант меня заметит. Нужно уходить-уходить-уходить.
Принять решение я опять не успела, Вольфгант вышел в холл, плотно прикрыв за собой дверь. Я рассчитывала увидеть у него в руках хоть что-то похожее на Книгу и, кажется, даже увидела, но с изумлением рассмотрела, что то, что я приняла за проклятье Фристады, всего лишь шкатулка. Вольфгант достал из сумки пару шкатулок поменьше, подумал, расстелил сумку на полу и высыпал из них драгоценности и монеты. Потом он опорожнил ту шкатулку, которую принес из-за двери… да, шаман Лесных чад промышлял банальными кражами. Или не кражами, а обманом и грабежом. Минутали вряд ли понимали ценность того, чем Вольфгант набил свой мешок, но ведь для чего-то он пришел в свой тайник — где, кстати, он не хранит Книгу Памяти. Собирается кому-то платить? Очень щедро. За эти богатства он мог купить не только стражу, но и, пожалуй, охрану герцога.
Обратный путь растянулся еще дольше, чем ожидание, и я ужасно замерзла. Ноги слабели под нескончаемым ветром. Вольфгант шел впереди, мне казалось, что мы идем бесконечно по одному и тому же месту, я не заметила даже, как кончился лес — просто однажды обнаружила, что поднятая рука не задевает деревьев. Но тропа под нашими ногами тянулась, и Вольфгант вывел меня прямо к раскрытым настежь городским воротам.
Ни стражи, ни огонька, словно все вымерло. Я запнулась о чье-то тело, неловко выставила вперед руки и едва удержалась на ногах.
Тело принадлежало стражнику. В его шее торчала стрела, и не было никаких сомнений, что он умер сразу. Сила удара оказалась такой, что он упал вниз со стены. Нервы внутри натянулись как струны, готовые вот-вот порваться.
Я наткнулась еще на одно тело — живое, издавшее измученный стон от удара моих ног. А потом меня окутал мерзостный, гнилой запах, и я склонилась над вторым стражником. Он уже почти умер, бессильно зажимая руками большую рану на животе, и ничего не соображал. Я как-то оказалась рядом с ним на коленях, смотрела на него и ничем не могла помочь. Ни позвать помощь, ни добить.
«Нужно бежать».
Я не боялась мертвецов, не боялась крови, хоть и не любила ее, но вся улица была усыпана трупами. Мы уходили, когда стемнело. Ворота были закрыты, улицы тихи и пустынны, все было хорошо. А сейчас темно до сих пор, а Фристада снова превратилась в место побоища.
Когда они успели? Кто открыл ворота?
Стены, словно пытаясь меня задержать, появлялись передо мной из ниоткуда и исчезали в никуда. Голоса теперь разносились везде — чем дальше минутали пробирались в город, тем больше встречали сопротивления. Двое из них попались мне, когда улица свернула налево и закончилась тупиком с канализационной решеткой в мостовой. Я нырнула вниз прежде, чем поняла, что сделала. Крик боли звучал у меня в ушах до тех пор, пока я не столкнулась на узкой дорожке с минуталем. К счастью, он не заметил меня, а только страшно зарычал, закрывая глаза уродливой лапой.
Я вылезла, увидев в полумраке решетку, над которой метался свет. Творилось что-то кошмарное. Мне показалось, что я очутилась в печи Единого, где он переплавлял неугодных сынов — все было красным от форм Аскетов и крови. Они все кричали — громко, у меня чуть уши не заложило от мешанины звуков. Минутали чувствовали себя здесь неуютно, Аскеты теснили их и убивали без всякой жалости, и я решила, что слова Виктории могут оказаться пророческими. Аскеты пока не догадались, кто за всем этим стоит, но они без малейшего сожаления будут уничтожать тех, кто убил их брата.
В небольшой щели между домиком стражи и стеной я попыталась взять себя в руки, чувствуя тошноту, страх и жар. Пока я пыталась встать, минутали обратились в бегство. Может быть, их пугало пламя факелов, может, освященная вода или сопротивление, или они не могли толком ориентироваться на поверхности. Я могла лишь гадать и — бежать, разумеется.
И я побежала, держась стен и заборов, ныряя в канализацию и минуя большую часть бойни. Кругом было много всех, я путалась, когда выныривала на поверхность в пятнах красного, синего и серого. Боялась вступать в бой и сталкиваться с кем-либо — меня могли убить как минутали, так и Аскеты, если бы я случайно раскрыла себя.
Около собора Святого Мэрнока происходило что-то невообразимое — все заглушили крики и проклятия, а потом мое тело скрутило от творящейся вокруг магии. Мельком я увидела вспышку красного и поняла, что Тени пришли на помощь, не менее скрытые, чем… Чем Аттикус, возможно, он тоже здесь. Мир утонул в замедленных звуках и тянущейся, ноющей боли. Я сжалась в углу, стараясь удержать сознание. Возле меня что-то тяжело ударилось о стену и упало, задев меня теплой рукой.
Я открыла глаза и столкнулась нос к носу с минуталем, он хватал ртом воздух и бессмысленно таращился туда, где была я. Давление ослабло, мысли потекли ясным потоком. Пока я очухивалась, глаза минуталя остекленели, и тело безвольно развалилось на камнях.
Стены, арки, бег без разбора привели меня в итоге к кварталу Эрмет, где неожиданно оказалось совершенно спокойно. Минутали вылезли откуда-то со стороны Поющего леса, и я, прислонившись к очередной стене и тяжело дыша, не менее тяжко соображала — имеет ли какое-то отношение Вольфгант и его побрякушки к тому, что произошло? Или он, уже направляясь к Лесным чадам, знал, что минуталей не остановить?
Вход в квартал Эрмет охраняла группа Аскетов, вооруженных молотами. Чтобы пробраться в квартал, мне пришлось взобраться на стену, рискуя упасть вниз, но ветер затих на пару минут. По стене я прокралась на крышу трактира, а потом спрыгнула вниз.
Зазвучали колокола, торжественно пробиваясь сквозь затихающий вой и крики, и стало легче. Ночь кончалась, кончалась битва, но надежда, нужду в которой я тщательно забывала, засияла потускневшими звездами. На кладбище было тихо, общине и Самуэлю ничего не грозило.
И я совершенно забыла, что потеряла из виду Вольфганта, который забрал из тайника все свои сбережения, напуганного изгоя Вольфганта, куда он теперь пойдет? Я была готова поставить в тот момент все что угодно на то, что он что есть мочи несется в гавань и там падает в ноги всем шкиперам подряд. Мне нужно было его остановить? Предупредить Теней? Сообщить Аскетам или страже? Кто-то из них должен меня послушать, ведь так?
Но я никуда не пошла. Трусость, я с этим была совершенно согласна, избегание, как угодно можно было это назвать, но я смертельно устала. От смертей, от крови, от того, что я оказалась втянута во что-то такое, в чем никак не могла разобраться. Я устала бояться за себя и за Самуэля, за людей, гибнущих в этой мясорубке, за город, который, казалось, уже вот-вот был готов поддаться натиску тварей… Где-то совсем глубоко и небрежно-мельком проскочила мысль, что где-то тут Гус, наверное, Аттикус, и они тоже могут оказаться мертвы.
Все, что я могла однозначно сказать — я не смогла бы никого из них по-настоящему оплакать — ни Гуса, ни Аттикуса. Наверное, для того, чтобы ко мне снова вернулась травящая душу боль утраты, нужно было нечто большее, чем Тени. Нужен был свет.
В моей бестолковой жизни было много встреч, возможно, чрезмерно много для моих лет. Но некоторые из них повторялись слишком часто.
За всей безумной круговертью событий режим сна сбился напрочь, и мне стало намного легче бодрствовать по ночам, хоть и при пробуждении я неизменно наблюдала в отражении тяжелые синяки под глазами и общий усталый вид. Но по ночам хорошо соображалось, не было так жарко и людно.
С крыш открывался прекрасный вид на Фристаду. За что я была готова благодарить Аскетов — за великий, никем не охраняемый простор на крышах их Храмов. Я поднялась наверх с форта Флинт, предварительно попросив разрешения у Аскетов, на что получила невнятное, удивленное, но согласие. Потом было несколько головокружительных пропастей между домами, и я умостилась на огромной покатой крыше торгового дома Ферроузов. Бойня совершенно утихла, свечи в окнах не чадили, а людей под ногами было слишком мало, чтобы на них отвлекаться.
А подумать было о чем… Вольфгант. Я ощущала чувство вины за то, что позорно сбежала на крыши. Но мне нужно было собраться с мыслями, а точнее — просто выветрить их из головы. Так было проще принять решение. Не то, которое я уже приняла — идти к Рему, это было нечто совсем безусловное, нет.
Чем дальше, тем больше я хотела отказаться от поисков Книги. Я не чувствую ее. Тени ошиблись.
Я поежилась под прохладным порывом ветра, пришедшего с моря.
Вольфганта не было жаль, из-за него погиб Льюис, погибли ни в чем не повинные — хотя с этим можно было поспорить — жители Фристады, погибли множество Аскетов и, может быть, даже Тени. Я сама оказалась в сложной ситуации. А все еще даже толком не началось.
Внизу прогрохотала повозка, и я наклонилась, внимательно ее разглядывая. Ничего особенного — тюки со снедью, развозимые в трактиры. Днем в городе был запрещен проезд грузовых карет — улицы были слишком узкими, а людей много. Даже бойня не смела этот график к Серому богу…
Аттикус говорил — следуй зову. И я откинулась назад, закрыла глаза и выкинула из головы все мысли. Куда тянет зов? Был ли выбор прийти на крышу моим? Не случайно ли я встретила Вольфганта — может, это и был зов, а может, глупое совпадение?
В душе пели лишь натянутые струны измотанных нервов.
Ощущение чужого присутствия пришло столь явно, что я даже не раскрыла глаз.
— Это опять вы, — сказала я. — Но на этот раз никого спасать не надо, а с крыши я не грохнусь, не переживайте.
— Боги мои, Дайан, неужели ты поговорила с Гусом? — мягко ответил севший рядом со мной Аттикус. — И предвосхищая твои подозрения — нет, не следил, просто узнал знакомые выражения.
— Но здесь вы меня нашли.
— А ты и не скрывалась.
Я открыла глаза и кинула на него быстрый взгляд. Аттикус был как всегда спокоен. Человек, внутри которого, по словам Гуса, сидит чудовище. Но он не похож на монстра. Просто среднего возраста человек, красивый. Сложно было этого не признавать. Годы оставили на нем лишь легкий отпечаток в виде мелких морщин вокруг глаз. Я еще не видела, как он улыбается — все время смотрела в другую сторону, не желая открываться перед ним, заполучить внимания еще больше. И сейчас тоже смотреть было страшно, но я себя заставляла. Такой никогда не заговорил бы со мной просто так, из интереса, с неприкасаемыми редко кто решается говорить без веской на то причины.
А полнолуние приближалось, и скоро мне придется скрывать капюшоном ярко-желтые глаза. Я-то привыкла, но Самуэль говорил, что смотрится это жутко.
— Сложно заметить человека на крыше, Аттикус, — с легким укором сказала я. — Не понимаю, зачем вы притворяетесь. Мы ведь оба знаем, что мы не дружбу водим. Вы были там?
Я напрямик — почти — спросила о нападении минуталей, но Аттикус повел себя как Тень: он мне на этот вопрос не ответил.
— Если смотреть не только под ноги, ты удивишься, сколько всего можно заметить, Дайан. Не расскажешь, какие новости? Предпочитаю не раздражать лишний раз Гуса, да и ты ведешь себя не в пример разумнее. Да и, веришь или нет, у меня полно других забот, чтобы ходить за тобой по пятам.
Я, разумеется, не верила, что и показала всем своим видом, насколько была способна.
Где-то вдали над морем загрохотала зарождающаяся гроза, которую, вернее всего, вскоре ветром принесет в город. На улицах еще днем ощущалась тяжелая, характерная для таких дней духота, воздух пах влагой.
Аттикус, игнорируя меня, задумчиво смотрел на крыши города.
— Мы были в «Морской колючке», это старый полузатопленный корабль. Я подумала — минутали, возможно, стремились именно туда, но сбились с пути. Зато мы нашли хохотунов. Гус их убил, а Книги не было.
На самом деле с нашей последней встречи произошло много событий, но мне так сложно было заставить себя рассказать о них, хотя было понятно, что в этом деле Аттикус действительно союзник, пусть и на время.
Он кивнул, словно новость о хохотунах его совсем не удивила. Тени о них знали, но почему не уничтожили? И почему он молчит про бойню? Не моего ума это дело или он полагает, что я узнала о ней, глядя с крыш?
— Знаете, — задумчиво сказала я, внимательно его разглядывая. — С вами трудно разговаривать. Вот вы сидите рядом, а вроде и нет, появляетесь, когда хотите, следите за мной, не уважая личного пространства и моих тайн. Я вас одновременно вижу и нет. За этой маской спокойствия только один раз я увидела кого-то, с кем можно разговаривать.
— Боги мои, Дайан, — хохотнул он и улыбнулся, повернув голову. — Ты и видела меня пару раз, а уже судишь. Первое впечатление — плохой повод выносить однозначные мнения. Я здесь, посмотри, сижу рядом на крыше, смотрю на тебя и просто разговариваю.
— Но этого недостаточно.
Вдалеке над морем вспыхнула первая молния — ярко на миг осветив массив темной соленой воды.
— Правда? — Аттикус продолжал доброжелательно улыбаться, уже не спуская с меня взгляда. — Чего же ты хочешь, Дайан?
— Уважения, — нахмурилась я, чувствуя себя неуютно. — Я не ваша девочка на побегушках…
И тут же отругала себя, вспомнив, что говорил Гус — будь дурочкой. Молодой, наивной, амбициозной. Хотя чем не наивно — требовать от Тени уважения?
— Знала бы ты меня чуть дольше, понимала бы, что я отношусь к тебе с большим уважением. Я не имею привычки… как люди говорят? Считать себя выше других? Не веришь мне, прекрасно это вижу. Но поступать, как поступаю я, я просто вынужден. И будь уверена, что твои тайны я сохраню, какие бы случайно не узнал. Впрочем, опять не веришь.
— Знали бы вы меня чуть дольше, то поняли бы, что я хочу информацию за информацию, а не ваших красивых слов. От них только пыль в глазах, взметнется, а вас и след простыл. Я остаюсь на месте, а вам есть над чем подумать, не изобретая способов ее заполучить более честно.
Он помолчал пару минут, а потом под звук далекого грома сказал:
— Ты права. Все так и есть. Мне жаль.
— Так какой мне резон вам о чем-то рассказывать? А вам — ждать от меня честности?
На это Аттикус долго ничего не отвечал, но отнюдь не застигнутый врасплох. Нет, он опять отвернулся от меня, глядел на залитый желтым маревом город и легко улыбался. Я же рассматривала тонкие морщинки вокруг его глаз и вспоминала, что говорил Гус.
Вежливое, желающее добра чудовище сделает все, чтобы не навредить, но при необходимости эти морщинки разгладятся и из взгляда уйдет выражение мирного спокойствия. Интересно, с какими чувствами он топчется по судьбам людей? Лежит ли в закрытом ящике альбом памяти? Или он тут же забывает, прикрываясь великим благом для города?
— Никакого, — согласился Аттикус. — Не думай, что я не понимаю твоей неприязни ко мне и Ордену. Мы просим от тебя много, но многое и дадим в ответ. Возможно, ты не видишь, Дайан, не можешь посмотреть… в целом. Ты больше никогда не будешь прежней, жизнь твоя изменится навсегда. Ты вырастешь и будешь понимать мир не так однобоко. Что бы тебе ни казалось сейчас, перед тобой лежит много возможностей. И мы их многократно увеличим. Твоя обида не имеет никакого значения, она мешает тебе и не трогает меня. Мы так или иначе придем к тому результату, что нам нужен, но от тебя зависит — допустить ли в твою хорошенькую головку мысль, что мне можно довериться в определенных случаях и получить от меня помощь, или оказаться в беде одной.
— Хотите сказать, что помогать вы мне будете, только если я добровольно поделюсь информацией? — я подавила вспыхнувшую злость. Этот человек был одновременно мудр и мил, и жесток, как палач.
— Нет, всего лишь, что я могу не уследить за тобой и вовремя не помочь, когда не знаю, что у тебя на уме.
— А когда узнаете, то сможете использовать это против меня.
— Смогу, — кивнул он. — Но зачем мне это? Ты не враг, ты всего лишь еще один житель Фристады, которую мы храним от приливов времени. Подумай над тем, какая информация из твоих уст даст мне возможность тебе навредить. И не говори. В остальном же — я здесь, чтобы облегчить тебе задачу, а не усложнить. Помочь, а не уничтожить. А после — мирно расстаться. Тебе нужно только открыть глаза и увидеть, что я искренен.
Я кивнула, завороженная его словами и доброжелательным спокойствием. Аттикус действительно умел говорить красиво — как в книгах. Не верилось, что он не герой романа, а и правда существует. Выдумка, пришедшая из глубин моего разума и воплотившаяся в человека. Но как же мне с ним будет сложно. Нет, я не хотела ему верить, здравый смысл, державший мой разум в оковах, не допускал сомнений. Но и хотелось — на миг родилось ощущение, что, не заставь меня Тени ввязаться в эту авантюру, я доверилась бы без задней мысли. Как же трудно делить себя между разумом и чувствами.
— Позволь, я тебе это докажу…
Кабинет промагистра Ордена Теней, как будто вторя своему владельцу, тонул в предутренней грозовой мгле. Пришедший с моря шторм бушевал во Фристаде словно ребенок, в порыве бешенства раскидывающий игрушки по комнате, швырял в открытые балконные двери дождь, молодые листья и обрывки бумаги. Мы едва успели добраться до Цитадели, как город накрыла буря, и мне хотелось надеяться, что, может быть, она немного разгонит нависшую над Фристадой тьму.
— Он приходил пару дней назад к нам в общину, искал Самуэля, но так и не смог с ним пересечься. Он уже и тогда был напуган. Вольфгант настолько отличался от того человека, которого я видела в подземельях минуталей, как небо от земли. Никакой властности…
— Подожди, девочка, — резко прервал меня Рем. — Убери эмоции и говори по существу. У меня слишком мало времени.
За стенами кабинета резко загрохотал гром, и я вздрогнула, непроизвольно ища взглядом стоявшего в углу Аттикуса. Он словно перестал замечать меня, стоило озвучить просьбу об аудиенции у Высшей Тени. Доверие, о котором он так просил, рухнуло, хоть мы даже не выкопали яму для фундамента.
— Я не знаю, о чем он хотел говорить с Самуэлем, я была скрыта, он не видел меня. Потом он вышел на улицу и его прогнала одна… женщина, Вольфгант ушел и больше не возвращался. А сегодня я увидела его в городе и пошла следом….
Под тревожные звуки грозы и порывистого ветра сосредоточиться было сложно, в голове проносились обрывки событий, слов, мыслей, то и дело всплывало улыбающееся лицо Аттикуса на крыше торгового дома, горгульи, прорезающие ночную тьму горбатыми фигурами. Невыносимо хотелось спать и… я не знала что еще.
Но рассказывала, то и дело повышая голос в попытках перекричать бушевавший шторм, о Совете Лесных чад, показательном отречении от Вольфганта, тьме, что окружила меня в Поющем лесу, вымощенной камнем тропе и драгоценностях.
В какой-то момент хмуро глядящий на меня Рем поднялся с кресла и принялся ходить, не обращая внимания на притихшего Аттикуса и порывы ветра, гуляющие по кабинету, словно им древние каменные стены не были помехой. А и не были. Шторм поглотил Фристаду, накрыл мягкими ладонями и сжимал в ожидании, когда она захлебнется. А вместо Фристады тонула я, с трудом заставляя себя говорить, и искала взглядом Аттикуса, ускользающего от меня, будто наваждение.
— Забавно, — буркнул Рем, услышав о тайниках Вольфганта. — Сдается мне, это старый особняк отшельника Эвергрина. Надо наведаться в эти развалины, хотя Вольфгант уже выгреб оттуда все ценное. Но любопытно, что шаман Лесных чад устроил тайник в месте, куда ни за что не сунутся сами Чада. Эвергрин мечтал быть Аскетом, но что-то у него не срасталось, а точнее, он был богат, но непроходимо труслив и туп. Я бы не сказал, что и братья отличаются разумом, но, как известно, всему есть предел. Зато особняк весь залит освященной водой.
— Вольфганта это пугает? — спросила я, потому что мне показалось, что именно в особняке его слегка отпустило. — Или Лесных чад?
— Нет, разумеется, — недовольно бросил Рем, не поворачиваясь ко мне, — они же не восставшие. Просто не полезут туда, где наследили Аскеты. Еще любопытнее, где Вольфгант награбил все то, что там хранил. Чада не пользуются любовью настолько, чтобы им тащили пожертвования. Впрочем, не так интересно, в какой канаве гниют бывшие хозяева этого барахла, как то, что он собирался сделать на капище…
— Я не знаю, что такое капище, — призналась я, следя за мельтешащим Ремом. Он был встревожен и не скрывал этого, как не скрывал до этого раздражение от моего присутствия. — Но Вольфгант настойчиво просил защиты Совета и капище, он готов был унижаться и бороться до конца, но Виктория…
— Послала его в пасть к тварям, — оборвал меня Рем. — Весьма ожидаемо от такого умного шамана, как она. Она давно возглавляет Совет и она единственная из Чад, в ком можно найти голос разума. Предсказуемо. Как предсказуемо и то, что Совет был в курсе всех ритуалов. Мы так и предполагали, теперь предположения подтвердились. Совет и Виктория отказали Вольфганту в убежище и помощи, и это тоже более чем предсказуемо, потому что, скажи Вольфгант где-то, что они одобряли его художества, а по сути — попытку переворота, и наши братья… — Рем демонстративно провел ладонью перед лицом в показушном почтении перед Аскетами, насколько я видела, Аттикус его не поддержал. — Наши братья окружат их проклятое капище и сожгут его, и никто им не скажет ни слова. Да, Дайан, капище — место языческих ритуалов. На будущее: лучше туда не суйся. Ничего хорошего для тебя там нет.
— Хотелось бы мне в таком случае знать, где сейчас сам Раскаль и на что он теперь похож, — отозвался Аттикус из темного угла. Он задумчиво рассматривал книги. — Ты видел, что происходит, Рем, ты слышал, что рассказала нам Дайан, Вольфгант теряет над ним контроль и увязает в этой связи как в болоте. Если Виктория ему не поможет, чудовище его пожрет.
— А оно того и хочет? — слабо спросила я. — Виктория говорила, что Древесный бог уже не тот, которому они поклонялись, что в нем часть Вольфганта и его смерть может дать слишком непредсказуемые последствия. Какие?
— Кто знает, девочка, — отозвался Рем, и кабинет залило яркой вспышкой молнии, а спустя несколько секунд воздух задрожал от раскатов грома. — Некоторые вопросы можно разрешить только с помощью экспериментов. Но токены горели в нескольких места одновременно, Виктория одобряла действия Вольфганта, пока в воздухе не запахло жареным. Им не нужен Раскаль и теперь не нужен Вольфгант, а значит, все меняется.
Я вынырнула из полутьмы нервного забытья и постаралась очистить мысли от накатывающих на них волн, полных тины и грязи. Что-то во мне кричало и ломало суставы, как при трансформации, которую обычно я едва помню, просыпаясь наутро при убывающей луне.
— Меняется? — переспросила я, и шторм швырнул в стекло горсть песка, часть которого, оказавшись внутри, взметнулась и засыпала разбросанные по полу листы бумаги. Ни Рем, ни Аттикус не обращали никакого внимания на стихию, а меня она пугала, как пугало все вокруг, кроме темной фигуры, стоящей у полки с книгами. Аттикус все еще так и не взглянул на меня, но зачем мне был так необходим этот взгляд?
— Не понимаешь? — тихо спросил Аттикус и жестом остановил заговорившего было Рема. — Ну же, Дайан, подумай. У него нет ни союзников, ни убежища, ни сил контролировать Древесного бога, Вольфгант уязвим как никогда.
— Считаете, что нужно на него надавить?
— Надавить? — рыкнул Рем. — Как ты это себе представляешь, глупая девчонка? Он находится в тесной связке с Раскалем, мы не можем знать, насколько связь прочна и какого она вида. Стоит Древесному богу заподозрить, что мы собираемся навредить Вольфганту, он сметет город с лица земли! Или нет, но рисковать мы просто не можем. Аттикус говорит о том, что Лесное чадо будет допускать ошибки, метаться в поисках защиты и неизбежно приведет тебя и этого глупца Гуса к Книге! Делай, что делала, и точка.
Мне показалось, Аттикус говорил совершенно не о том, но соображала я очень плохо. Мне вообще было плохо, и в чем причина, я тоже никак не могла понять. Усталость? Все эти ночные походы к тварям в пасть? Может, я заразилась там чем-то?
— Не понимаю, — помотала я головой. — Если мы попытаемся навредить Вольфганту, Раскаль сметет город, а если это сделает кто-то другой? Что же тогда от вас зависит? Я шла на зов Книги, как мне и говорил Аттикус, но пришла в Поющий лес, где ее и в помине нет, иначе Виктория уже подсуетилась бы… наверное.
— А как ты думаешь, зачем он приходил к Самуэлю? — спросил Аттикус, пробежался руками по книгам и вытащил одну из них. И я, и Рем смотрели на него пристально, а на улице бушевала гроза, смывая кровь минувшей битвы. — Он не самый слабый маг, способный защитить Вольфганта от любой опасности. Возможно, будучи его воспитанницей, ты не слишком ясно осознаешь, какое место в городе занимает Самуэль. Но поверь, нуждайся в защите я, именно к нему и пошел бы.
Он говорил что-то еще, но предыдущий день меня доконал окончательно, я погружалась в темные воды нервного перевозбуждения, кружилась голова и все, чего я хотела — это подойти к Аттикусу, задумчиво что-то говорившему. Мне нужно было бы слушать, ведь именно за этим я и пришла, но в ушах шумел шторм, волны захлестывали сознание грязной морской пеной, что сейчас кидалась в озверевших порывах, осаждая берег Фристады. Прикоснуться к нему — почему, этот вопрос даже не приходил в голову, просто прикоснуться, почувствовать тепло кожи, увидеть тонкие морщинки вокруг глаз. Оказаться в том углу, но сил встать тоже не было.
Теперь и Рем, и Аттикус смотрели на меня, явно ничего не понимая, а я все тонула и тонула. Приближалось полнолуние, я чувствовала, как наливаются желтизной глаза, как зверь внутри поднимается с тихим рыком, готовый к охоте. Но ведь еще так рано, оставалась неделя до моего превращения, но море накрывало волнами с головой, и я захлебывалась.
Аттикус подошел, склонился надо мной — я едва замечала его сухие прикосновения к моему лбу, и никакого облегчения. Рука оказалась просто рукой, и нахмуренное лицо — всего лишь лицом.
— Пойдем, Дайан.
Я не помнила, как вышла из кабинета Рема, который, возможно, что-то еще говорил, но уши не пропускали посторонние звуки, стены Цитадели сливались в сплошной серый камень с редкими проблесками горящих факелов. Лестницы были бесконечными, как и коридоры, я цеплялась за руку Аттикуса, ощущала долгожданное тепло, но оно было, как и Тень, полным безразличия. Был бы здесь Самуэль, я зарылась бы в его объятия и не чувствовала этого холодного, обжигающего равнодушия, пропитавшего древние стены. Но рядом был только Аттикус, и мне приходилось мириться.
Он завел меня в еще один аскетично обставленный кабинет, аккуратно усадил в глубокое кресло и куда-то отошел.
— Что с тобой, Дайан? — мягко спросил он, наливая воду. Сознание, невыносимо долго тонувшее в усталости, прояснялось.
— Не знаю. Наверное, слишком устала, — почти неслышно промямлила я. — Простите, что устроила это все. Но…
— Не стоит просить прощения за то, что не контролируешь. Вот, выпей. Честью клянусь, что не отравлено, — последнее он добавил с изрядной долей иронии, но я, не в силах злиться, порадовалась, уловив в голосе хоть что-то человеческое.
Оно мне было сейчас так нужно — простое участие, никакой крови и никакого Вольфганта. Но глаза Аттикуса, присевшего со мной рядом, глядели по-прежнему отстраненно.
— Где же ваше доверие? — спросила я, с отвращением хлебнув воды. — Знаете, совсем недавно я говорила об этом с Гусом. Потому что он только и делает, что говорит о кошечках. И ни о чем больше, одна большая закрытая книга, как и вы.
— С названием «Веселый раздолбай»? — понимающе улыбнулся Аттикус. — Ты в гостях у Теней. Уже то, что мы тебе открылись, то, что ты здесь — великое доверие к тебе. И великое бремя. Не смотри на нас глазами обычного человека, лучше открой их.
— А потом?
— А потом снова открой. Хочешь вина? Оно поможет тебе собраться с мыслями.
Я помотала головой и отставила стакан. Воды во мне и так было достаточно, целое темное море с глазами пробуждающегося зверя.
— Наше доверие к тебе в том, что ты здесь, а не стоишь на заливаемых улицах, с тобой готовы говорить и воспринимать всерьез. И мой тебе совет — пользуйся этим, не бойся, Тени теперь твои союзники, и глупо было бы упустить такой шанс.
Но шанс на что, он так и не сказал.
— Этого недостаточно, Аттикус, — повторила я, вспомнив разговор на крыше. — Ваше доверие слишком неявное, я хочу большего. Я хочу видеть вас настоящего, а не эту вечную маску спокойствия. Понимать, что вы делаете.
Я сознавала, что несу полную чушь, но все еще помнила, как тянуло меня к этому человеку — необъяснимо, страшно. Я никогда не хотела видеть его, не радовалась появлениям, но он казался интересным, глубоким, умным, а сейчас у меня внутри, как после шторма, царило опустошение. Глупое наваждение прошло, оставив после себя лишь мусор и воспоминания.
Тень задумчиво нахмурился, а потом порывисто встал и затопил камин одним движением — глупое расходование магии, Самуэль никогда так не делал, но стало немного теплей от одного вида огня.
— Не знаю, какой ответ тебя устроит, — развел Аттикус руками, видя мое нежелание развивать мысль. — И, признаться, не слишком понимаю, о чем ты говоришь. Моя задача — сохранить тебе и Гусу жизнь, помочь и направить. Только и всего.
Я закусила губу, боясь выложить все то, что было в моей голове — опасные мысли, опасные откровения, но Гусу бы понравилось. Вот только он бы играл на эмоциях и моем состоянии, а я готова была искренне признаться во всем.
— Мир, — начала я, — окуклился, все линии ведут к Вольфганту, Книге, Раскалю. Все крутится вокруг них, и я хожу по кругу среди множества не заслуживающих доверия людей. Которые играют, не переставая, не смотря по сторонам, и — как вы сказали? Не открывают глаза. Ни единой мысли не промелькнуло у вас, что я существо, с которым можно говорить, что я живая. Вы глядите на меня словно рыба, пустым взглядом, и не видите. Да вы вообще на всех так смотрите, будто люди, вас окружающие — вещи, случайно приобретшие способность связно говорить. Вам тут всем плевать, что этой ночью погибло столько людей. Главное — нескончаемые игры и великая миссия, творимая чужими руками.
Я осеклась, сама не зная, к чему приведут меня мои слова, обхватила себя руками и посмотрела в лицо Тени, выслушавшего меня с нескрываемым удивлением. В конце концов, Аттикус промолчал, печально улыбнувшись, сцепил руки в замок и наконец ответил на мой взгляд. Странно оказалось наблюдать в нем что-то отдаленно похожее на человеческое.
— Признаться, я не думал, что способен заинтересовать тебя в такой непростой ситуации. Обидеть, пусть и без желания, я мог, но… Нам не наплевать на погибших, Дайан. Постой, не отводи глаза, ты можешь не верить мне, но посмотри. Мы все здесь находимся для того, чтобы Фристада и дальше стояла, чтобы люди жили и рождались, и умирали, проходя свой вечный круг….
Он поморщился, взъерошил короткие, тронутые сединой волосы и улыбнулся.
— …Но болезнь невозможно искоренить, устраняя симптомы. Город болен, и чтобы он не задохнулся под натиском тварей, мы должны уничтожить Раскаля. И для этого нам нужна Книга. Впрочем, что я говорю, все ты знаешь. Я слишком давлю на тебя, и мне действительно жаль. А еще жаль, что я разучился разговаривать с молодыми девушками. Позволь мне предложить тебе кофе, я ведь совсем забыл о гостеприимстве.
Я слабо кивнула, неистово желая, чтобы он продолжал, хотя и сама не понимала, чего ждала. Участия? От этой глыбы льда, закостеневшей в своей холодности уже многие десятки лет. Ее не растопит ни пинта кипятка, ни слезы, готовые прорваться во мне, стоило сознанию очнуться от вспышки, произошедшей в кабинете Рема. Только покажу себя слабой, ни на что не способной глупой кошечкой, может, и не зря Гус так называл меня, возможно, видел это внутри меня. Он тоже Тень, кто знает, что видят Тени, весьма вероятно, то, что мы и сами не знаем о нас самих.
Аттикус отстраненно посмотрел на кресло, в котором я развалилась безвольной марионеткой, и достал из небольшого буфета турку, кофе и пару чашек.
— Утро только началось, — виновато улыбнулся он. — Но я совсем запутался уже в сутках, брожу, как сонный кот. Тычусь в углы и мало что понимаю. Полагаю, как и ты. И еще позволь сказать — отвечая на твои слова, — что глядя на тебя, я вижу только то, что ты позволяешь. Вижу тебя, полную недоверия и страха. Не вещь, а человека, который имеет все основания меня бояться. Ты закрыта для меня столь же, сколько и я. И мне не пробить эту стену, пока ты не разрешишь.
Он закончил приготовления, поставил турку на жаровню, подтащил второе кресло и уселся напротив меня, будто бы позволяя себя рассматривать.
— Я… я просто хочу, чтобы во мне видели не только источник информации, понимаете? Вы кинули нас в этот ад и теперь наблюдаете, выплывем мы или нет. Ох, Перевернутые боги…
Я поджала под себя ноги и закрыла лицо руками, силясь собраться с мыслями и прояснить туман в голове. Присутствие Тени одновременно напрягало и радовало — столь же слабо, сколько он готов был говорить не о деле. И я ничего не понимала, ни себя, ни его, ни того, что вообще происходит — зачем мне все эти разговоры. С Гусом, с Аттикусом. Единственный человек, которому можно довериться — Самуэль, был, вероятно, дома. Даже от Рема мне было куда больше прока, но я сидела тут и чего-то ждала.
Сумасшедше запахло кофе, и Аттикус поднялся, чтобы разлить его по чашкам.
— Полагаю, что понимаю, — ответил он. — А еще тебе надо поспать. Думается мне, на тебя что-то повлияло в кабинете у Рема, слишком уж быстро ты размякла.
Он подал мне чашку кофе, мимолетно прикоснувшись к руке, и снова сел в кресло. Вид у Аттикуса был усталый и слегка растрепанный.
— Не понимаю…
— Здесь много что происходит, — туманно ответил он и улыбнулся. — Иногда сам не осознаешь, твое ли настроение или нет. Не зацикливайся, это пройдет, стоит тебе покинуть Цитадель.
— Намекаете, что… эти все разговоры — влияние магии в вашей Цитадели?
Аттикус коротко кивнул и отпил кофе.
— Ну ведь не просто так тебе захотелось моего общества. На крыше ты уверяла, что я использую против тебя любую информацию, а теперь так легко говоришь то, что на душе. Магия многогранна и не проста, не позволяй ей собой завладеть, иначе — кто знает, чьи уши тебя услышат. Но, — он так искренне улыбнулся, — спасибо тебе. А теперь допивай кофе, и отправимся.
— Куда? — неохотно пискнула я. Идти куда-то еще у меня просто не было сил. — Искать Вольфганта?
— Его уже ищут, — заверил Аттикус. — Точно могу сказать, что в такой шторм он никак не покинет Фристаду. Я провожу тебя домой.
Умудрившись не столкнуться с Ремом, мы покинули Цитадель Теней, и я с наслаждением вдохнула свежий воздух. Аттикус вызвался меня проводить, я не возражала. Не то чтобы мне было приятно его общество…
Ну да, приятно. И спокойно, тут же утешила я себя явным враньем, потому что спокойствие было все-таки делом десятым… Но важным.
Чушь какая-то лезла мне в голову.
На нас тут же обрушились ледяной ливень и сильный ветер, но мне это было как раз на пользу — вспышка слабости и дурные мысли окончательно прошли, оставив после себя легкое недоумение и недовольство. Разумеется, собой и Тенями, в первую и вторую очередь. Представляю, что подумал обо мне Аттикус, но, наверное, это не должно было меня волновать. В конце концов, они меня выбрали сами. И что бы со мной ни происходило, какой бы я ни была — им придется с этим мириться. Ведь я — это я, и ничего больше.
Прежде чем Аттикус укрыл нас магией, защищая от непогоды, мы успели промокнуть с ног до головы. Но шторм теперь был снаружи, и мне стало так легко дышать, что я не обращала внимания на неудобства.
— Позволь сказать тебе кое-что, — прокричал Аттикус мне в ухо, и ветер едва не унес его слова. — Вольфгант вернется, и я очень хочу, чтобы Самуэль согласился на его условия.
Я кивнула, хоть и сомневалась, что Тень увидел, но это не имело значения. Никакие Тени Самуэлю не указ, он думает только о благе общины. Но если он возьмется защищать Вольфганта, то Книга окажется у нас в кармане быстро и вполне безболезненно. Все мы в общине имели разную специализацию, но выведывать тайны своих клиентов — умение первоочередное даже для таких, как старая повитуха Китти. Иначе наемник долго не проживет, падет от первой попавшейся беды с кинжалом в руке. А значит, и выяснить все схроны Вольфганта станет гораздо проще и легче.
Город тонул в непогоде, словно хлипкий корабль в шторм. Вода лилась с неба практически сплошной косой стеной, и вездесущий туман, который не мог разогнать ни дождь, ни ветер, опустился так низко, что я не могла увидеть даже своей ладони на протянутой вперед руке.
— Я поняла, — прокричала я в ответ. — Но объясните мне все же, что со мной было? Как магия может повлиять на разум и желание?
На миг мне показалось, что Аттикус кинул на меня быстрый жалостливый взгляд, а потом улыбнулся, стирая с лица рукой дождь.
— Не думай о ерунде, — посоветовал он. — Это было и уже, вижу, прошло. И поверь, не оставило на тебе никакого отпечатка. А если ты однажды снова попадешь под такое влияние, то знай, что невозможно никаким внушением заставить человека себе навредить тем или иным способом. Ты чувствовала те желания, которые в тебе изначально были…
Конец фразы утонул в порыве колючего влажного ветра, и я подняла руку, инстинктивно защищая лицо, хоть вокруг нас и стоял невидимый барьер.
— Знаете что, Аттикус? Как же вы меня раздражаете своими туманными ответами!
Возможно, он засмеялся, но звук тут же унес ветер, и Тень склонился к моему лицу, облепленному холодными и мокрыми волосами.
— Прошу прощения! Но если я расскажу тебе, как это происходит, то нам придется обсудить твое образование, а это вряд ли тебе понравится.
Как я и предполагала — подумав мимолетно, а не скрыться ли, осторожность казалась излишней — мы были единственными людьми, решившими прогуляться по такой погоде. Дождь не стал ни на йоту слабее и все бил и бил по каменной дороге, еще часа три такого безумия — и каналы переполнятся водой, топя близстоящие дома. Порой мы двигались наощупь, по стенам — боялись провалиться в канализационный люк, их тут было как пива в трактире — много.
— И тем не менее, вы ужасно раздражаете!
— Позволь считать это комплиментом! Дайан… — Мы остановились у форта Флинт под глухой аркой, после которой начиналось кладбище, и Аттикус устало прислонился к стене. — Возможно, я совершил ошибку, ведя себя… так, как вел. И прошу позволения ее исправить. И хочу начать с того, что мои двери открыты для тебя в любой момент, тебе лишь стоит подойти к Цитадели, и тебя впустят. Какие бы проблемы ни возникли, я готов тебе помочь, даже просто поговорить. Повторяю — любые проблемы. Мы ведь можем договориться?
Он улыбнулся, и я растянула губы в ответ в нервной, неверящей улыбке. Атттикус держался так, как описывал Гус, но не я ли сама просила его быть открытым?
Так что… соглашайся, Дайан. Улыбайся и восторженно хлопай глазками.
— Думаю, вполне, — ответила я. — Если вы перестанете лгать, лить воду и отмахиваться от моих вопросов.
Я скрылась, с удовольствием наблюдая, как выражение добродушной заинтересованности сменяется растерянностью и недоумением на лице Аттикуса, и шагнула прочь из-под арки — к теплу сухого дома, к объятиям Самуэля — единственного человека, которому можно было верить в этом мире, пропитанном ложью и обманом.
Ветер донес до ушей обрывок фразы про глупые шутки, а потом на меня со всей силой обрушилась непогода.
Вспышка хорошего настроения прошла так же быстро, как и появилась. Предстояло еще объяснять Самуэлю, что ему нужно принять ненужный заказ, а тому не слишком нравилось, когда его решения контролировал хоть кто-то, а Тени — в особенности.
Земля под ногами чавкала, напитанная влагой, и на ботинки тут же налипли комья грязи и старых листьев, перемешанные друг с другом, словно тесто. Могилы тянулись в утреннем тумане, похожие на небольшие болотные кочки, заливаемые водой с сошедшего с ума неба, и приходилось то и дело обходить огромные лужи. Наверное, поэтому я слегка сменила привычный курс, прыгая с одного холмика более-менее сухой земли на другой, не желая потом заниматься еще и стиркой обуви. И, наверное, мне суждено было натыкаться на трупы именно в этом месте.
С похолодевшим сердцем я убрала ногу с тела, на которое едва не наступила в утренних сумерках, осторожно склонилась и еле сдержала крик.
Вольфгант, наполовину погруженный в грязное озерцо, невидяще смотрел на мстящее всему городу небо.
Открытые глаза и разинутый в немом крике рот заполняла мутная вода, и я пятилась, уже не думая о чистке ботинок, лишь бы только не видеть этого застывшего в предсмертной маске лица, изменившегося до неузнаваемости. Вольфгант больше не выглядел человеком, и я не знала, сколько он тут лежит — разодранное тело, восковое лицо, он напоминал голема — верно, именно так начинают превращаться моряки в хохотунов. Вот только Вольфгант больше не встанет с этого кладбища и никому не навредит.
При Вольфганте не было сумки, и то ли он успел перепрятать ее, то ли драгоценности кто-то забрал.
Зато Раскаль теперь свободен — истинный бог Лесных чад, бог обмана и лжи. И он затопит Фристаду в крови.
Я кинулась бежать, уже не разбирая дороги и лишь стараясь удержаться на ногах, не поскользнуться на скользкой земле, мимо бесконечных рядов могил, ворот общины, что сегодня никем не охранялись, домов, в окнах которых трепетало нежное пламя свечей, и спрятавшихся от шторма собак.
Дверь нашего дома была не заперта, и я заскочила внутрь, заливая пол водой и грязью, затворила ее за собой и прислонилась спиной к теплому дереву. Дома горел очаг, несколько свечей на старом, обшарпанном столе, на подоконнике и печке. Самуэля видно не было, но мне требовалось время, чтобы прийти в себя, унять громко стучащее в горле сердце и заставить себя хоть слово вымолвить.
Вольфгант уже приходил к Самуэлю, прося защиты, но тот отказал, иначе я не споткнулась бы о распластанное в грязи тело, не смотрела бы в жуткое, похожее на маску мертвое лицо. И не сжималось бы так сердце в предательском страхе. Или, напротив, Вольфгант не дошел до своей цели.
— Дайан?
Самуэль появился на пороге кухни, нахмурился, обвел взглядом лужу, что с меня натекла, и выдохнул. С замирающим сердцем я поняла, что он волновался, ждал, когда я вернусь.
— Что ж, даже в таком виде — и то неплохо. Но не надейся, что я буду это все убирать, — ворчливо заметил он и улыбнулся одними уголками губ.
Но я все еще не могла вымолвить ни слова, просто молча смотрела на ничего не подозревающего старика и думала-думала-думала о том, что нас ждет и сколько осталось стоять Фристаде на берегу холодного злобного моря, как быстро Древесный бог почувствует, что часть его — нежеланная, полная страстей и страхов, держащая его часть — мертва. Захотелось закричать Самуэлю, чтобы уезжал из города, бежал, куда глаза глядят, но слова застряли, как пробка в горлышке бутылки.
Ему не потребовалось много времени понять, что я не в порядке. Самуэль нахмурился и медленно подошел ко мне, положил теплые сухие ладони мне на плечи и заглянул в глаза.
— Что случилось, девочка?
Я выдохнула имя вместе с воздухом, едва слышно и хрипло.
— Вольфгант…
— Приходил, — кивнул он. — Напуганный, дрожал как лист, обещал золотые горы. Я вышвырнул его вон. Сказал, что он предложил слишком мало, хотя он уверял, что я смогу купить всю Фристаду. Мне не нужна Фристада и не нужна опасность для всех нас. И стар я уже охранять кого-то, кроме тебя, Дайан. Ты за меня так перепугалась?
Он по-доброму улыбнулся, и мне на миг захотелось обнять его, прижаться и забыть все, что я видела. Но слова были важнее, только бы обрести вновь способность разговаривать.
— Он мертв. Лежит… там же, где Льюис. Тонет в луже. Ох, Самуэль…
Улыбка вмиг сползла с лица старика, и он отстранился.
— Ты проверила?
Я кивнула.
— С полным ртом грязи не живут. Ты… я…
Но Самуэль, уже приняв какое-то решение, резко затащил меня в кухню, ткнул пальцем в сторону ванной и схватил с вешалки тяжелый непромокаемый плащ.
— Раскалево отродье, так и знал, что нельзя отпускать дозорных. Сиди здесь, я скоро вернусь. Нужно поставить стражу и кое о чем поговорить. Я быстро, Дайан, приводи себя в порядок пока.
Он вышел в бушующее непогодой утро, а я потащилась в ванную, не ощущая ни холода мокрой одежды, ни тепла натопленного дома, ни запаха еды. Удивительно, что Самуэль в такую ночь нашел время на готовку, когда город тонул в реках крови защитников Фристады. Но я знала, что он никогда не отпускал в ненужные заварушки своих людей, город не платил за жизни наемников, и если кто-то из наших сегодня и дрался с минуталями, то исключительно по собственной инициативе. Что у кого-то такое желание, впрочем, возникло, я сомневалась. Община любила три вещи: деньги, покой и пиво, а ничего подобного никто в городе не обещал.
Горячая вода врезалась в кожу тысячей острых иголок, что я едва замечала, лихорадочно соображая, что делать. И усталость, и недосып отошли на второй план — не стоило так глупо сбегать от Аттикуса, ведь ему обязательно нужно узнать о смерти Вольфганта. Возможно, Тени успеют что-то предпринять, но что сделано, то сделано. Аттикус сидит в своих теплых казематах, а у меня нет сил возвращаться. Тени все узнают и без меня, но оставался Гус и затея с картами — он еще не знает, что нам надо спешить, что все проваливается Раскалю в смрадную пасть и вряд ли когда станет лучше.
Самуэль вернулся через час, и я успела кое-что обдумать, вымывшись и завернувшись в его старый мягкий свитер и заодно собрав с пола всю грязь, что с меня натекла. Монотонная работа позволила мыслям, лихорадочно носившимся в голове, прийти к чему-то, что вполне можно было назвать спокойствием.
Руки и ноги так тряслись от напряжения, будто я неделю вспахивала поле, заняв место лошади. Холодная вода из фляжки слегка освежила, и я села в старое кресло и закрыла глаза, представляя ясное ночное небо над Фристадой — оно всегда было красиво.
Когда наступала зима, Хитрая Лисица занимала почти половину небосклона, неизменно указывая сверкающим носом на север. В детстве кухарка — моя большая любимица — часто рассказывала, что Лисица так торопилась за лето и осень обежать землю и принести на хвосте снег, что попала лапой в звездный капкан. Увидев несчастье, Куница — небольшое гаснущее созвездие — стала насмехаться над ней. Лисица умоляла помочь ей выбраться, но насмешница была глупа и жестока. И тогда Лисица взмолилась Тиши, и она, обходя очередной раз землю, услышала ее мольбы. Разжав капкан, Тишь строго посмотрела на Куницу. От этого она вся сжалась, зная, как скора богиня в гневе на расправу, и начала было умолять ее о помиловании, но Тишь не позволила ей сказать ни слова.
— Если ты такая злая и жестокая, что даже мольбы о помощи не тронули твое сердце, будешь сидеть в этом капкане до тех пор, пока кто-то не сжалится над тобой, — с суровым лицом рассказывала кухарка Тони. — И с тех пор Куница чахла и меркла в уголке неба, отчаянно крича о помощи, но никто, помня ее злобу, не хотел помогать.
Разумеется, все это сказки, но в свое время эта история была моей любимой. Я тысячу раз просила Тони рассказать ее мне и однажды даже поделилась ей с братом. Он пришел в восторг и потребовал рассказать ему что-нибудь еще. Тогда мы еще дружили, не подозревая, что в один миг предпочтем забыть о существовании друг друга…
Сон отменялся на неопределенный срок, и после всех объяснений с Самуэлем я собиралась к Гусу — нужно было посмотреть, в какое место тянет тварей и проверить все, что только возможно. Если нам оставалось несколько дней жизни — может, Рем с Аттикусом преувеличивали в продуваемом всеми ветрами кабинете — тем более нельзя было ждать.
— Выглядишь лучше, — одобрительно заметил Самуэль и придвинул кресло, сел и пристально посмотрел мне в глаза. — Грязь с волос только плохо смыла.
— И Тишь с ней. Скажи мне, почему? Почему ты не стал… не согласился… прогнал Вольфганта? — Я умоляла Самуэля быть со мной откровенной. И было невероятно сложно говорить прямо, потому что я фактически обвиняла единственного человека, за которого, ни секунды не раздумывая, отдала бы жизнь. — Он просил защиты. Теперь он мертв, и весь город…
Я сбилась. И я боялась посмотреть Самуэлю в глаза, но он только негромко засмеялся. Может быть, он по-своему понял мой страх, но я не сомневалась — он понял правильно. Он знал меня лучше, чем я сама.
— Тихо, девочка, не паникуй. Ничего страшного в том, что этот ублюдок мертв, нет…
— Нет? — я запустила ладони в мокрые волосы в тщетных попытках снова найти нужные слова. — Нет? Он ведь связан Книгой с Раскалем, который теперь свободен. И наверняка поймет, что Вольфганта убили… только кто?
— Судя по виду ран — твари, сложно сказать точнее.
— А мешок? Сумка? У него что-то было, когда он сюда приходил?
Самуэль помотал головой.
— Если ты думаешь, Дайан, что я ему не поверил — почему же. Поверил. Он не пришел бы ко мне с намерением меня обмануть. У него были деньги, конечно же были, и он, я уверен, собирался со мной расплатиться как должно. — Он тяжело вздохнул, и я застыла, понимая, что неспроста Самуэль точно так же, как я, подбирает слова, разве только я не хотела его обидеть, а он — меня напугать. — Я мог бы дать ему защиту, Дайан, все просто. Но посмотри, — он обвел рукой комнату, и я догадалась, что он подразумевает общину. — Здесь много людей. За все золото этого мира я не согласен подвергать их опасности, потому что они верят мне. Я стар, но я проживу еще очень долго, быть может, я переживу и тебя, но даже когда наступит мой час, я хочу умереть спокойно. Мир и покой — вот и все, что хочет человек на смертном одре. Хочет знать, что он все сделал правильно…
Самуэль замолчал и смотрел на меня пристально, дожидаясь, когда я кивну. Да, конечно. Никто не знает, сколько бы еще тварей рванулось снова на кладбище. И я была благодарна Самуэлю за то, что он не сказал о…
— Я видела у него эти деньги, — выпалила я, потому что не желала снова вспоминать то страшное утро. — Я была у Лесных чад. Я встретила Вольфганта, пошла за ним в Поющий лес и видела, как Виктория и Совет отреклись от него. Они все знали и одобряли до тех пор, пока Вольфгант не начал терять контроль. А потом… я шла за ним в старый особняк, где у него был тайник. Только в городе я застала бойню и потеряла его из виду. Наверное, он успел перепрятать куда-то сумку с деньгами и драгоценностями.
— Наверное, — легко согласился со мной Самуэль, а я закусила губу, ведь было еще и «потом потом» — когда я встретилась с Тенями, и Аттикус попросил меня оказать Вольфганту помощь, если он снова придет за ней.
— Теперь Раскаль уничтожит Фристаду.
— Да с чего ты это взяла? — ласково спросил Самуэль, а я подумала — потому что так говорили и Тени, и Виктория. — Подобные монстры не мыслят категориями, какими мыслишь ты. Да, он снова устроит бойню, как много веков назад, но не из мести за Вольфганта, уж поверь мне. Раскаль — чудовище, нежить, Вольфгант боялся его, просил защиты и убежища. Так от кого?
Я уставилась на Самуэля во все глаза. Он был спокоен, не так, как Аттикус, потому что рядом с ним было тепло, не страшно говорить, что приходит в голову. А еще он умел в такие минуты мыслить холодно, не поддаваясь эмоциям.
— От Раскаля?
— От Раскаля, от тварей, от Аскетов, от герцога, от Теней, от Лесных чад. От всех. Гордыня — вот что губит, девочка, и это не заносчивость, не высокомерие, это когда ты сам не знаешь, справишься ли ты, но и не хочешь этого знать. Не смотришь вокруг, не думаешь о последствиях. Вольфгант убил себя сам. Понимаешь?
Я тупо кивнула, лихорадочно соображая. Вольфгант терял контроль и этого откровенно боялся, а Древесный бог — кто знает, разумен ли он вообще — желал только одного: скинуть с себя унизительную удавку из человеческих страстей и амбиций.
Кто здесь не прав — Самуэль, не слишком посвященный в дела, или закопавшиеся в них с головой Рем и Аттикус?
— Твари убили его по приказу Раскаля?
— Или потому, что были голодны. Или потому, что им не нравился Вольфгант. Или он просто попался им на глаза. Я скажу — хорошо, что он, а не кто-то из нашей общины.
— Или потому, что они устали ждать, — я начинала что-то понимать. — Он говорил им — ваше время скоро придет, но оно все не наступало, а минутали вряд ли различают время суток и точно не умеют считать. Им надоело, они устроили бойню в городе и прикончили того, кто не выполнял обещания. — Самуэль пожал плечами, словно говоря: «Все возможно, примем это как факт». — Теперь Раскаль свободен от того, что в нем было от Вольфганта. Но какие цели он преследует, что он такое, умеет ли он думать и хотеть чего-то столь обычного, как власть?
Кому я больше доверяю — человеку, сидящему напротив меня и несомненно использующему мои таланты, но и давшему в ответ все, о чем я только могла мечтать, или Теням, хранящим свои тайны и преследующим собственные цели, которые, возможно, и не были ни разу озвучены в моем присутствии.
— Виктория отреклась от Вольфганта, так ты сказала? — Самуэль похмыкал. — Что же, она очень сильный шаман, но у нее ведь такие же Чада, как у меня. Я не хочу рисковать своими людьми, а она, получается, хочет?
Теперь хмыкнула и я, кое-что вспомнив.
— Ты знаешь… она позволила ему принести нескольких Чад в жертву Раскалю. Может, ей и правда плевать, одним больше, одним меньше? Да даже десятком, кто их считает?
— Я думаю, тут дело в другом, — заметил Самуэль, не поддавшись на мою смешную попытку разрядить обстановку. — Что общего между нами и какая разница, Дайан?
Я задумалась. На первую половину вопроса ответ у меня был готов.
— И ты, и она возглавляете многих людей. — А на вторую? — Но ты, как ты сам сказал, думаешь о пределе своих возможностей и о последствиях? — А она нет, хотела добавить я, но вспомнила, что про Викторию говорили Тени. Она умна. — Или они поклоняются Древесному богу? Вольфгант просил капище для какого-то ритуала, Виктория отказала.
— Она понимает, насколько это бессмысленно, — Самуэль прикрыл глаза. — Пока им стоит больше бояться властей, если те вдруг узнают, что Совет позволил Вольфганту все это затеять.
Возможно, Раскаль не в курсе, что минутали убили Вольфганта. Может, он даже еще не почувствовал, что свободен. И все равно оставалась Книга.
— В Книге душа Вольфганта, — проговорила я. — Виктория говорила, что Вольфгант жив исключительно потому, что она не знает, как его смерть повлияет на Древесного бога.
Опять не складывается, и Тени упоминали о том же. Не могли они все разом забыть про Книгу? Или дело не в ней?
Я скорчилась в кресле, уперев локти в колени и спрятав в ладонях лицо. Все, что мне говорили, шло вразрез с тем, что я видела или слышала. Если правы Виктория и Тени, то Раскаль уже отряхивает пыль с костей или что у него там имеется и готовится снести Фристаду с лица земли. Если его продолжает держать Книга…
Вольфганта не трогали ни Лесные чада, ни Тени, опасаясь бойни. А она все равно началась, пока он был еще жив. Не получалось, и я сознавала, что меня просто не хватит на то, чтобы правильно сложить этот проклятый пазл. Если ни Рем, ни Аттикус не смогли, если Самуэль…
Не смогли — или мне не сказали? Теням нельзя верить. А Виктории?
Самуэль уже поднялся из кресла и мирно гремел кастрюльками. Думай, Дайан, думай-думай-думай. У тебя есть многое, только верно все сложи.
Виктория и Совет позволили Вольфганту провести ритуал, но потом изгнали его и — да, это важно? — отреклись и от нового Древесного бога. Виктория оставила Вольфганта в живых, потому что она просчитала последствия.
Тени оставили Вольфганта в живых, потому что боялись того же, что и она.
Твари лезут в город, и они в конце концов добрались до того, кто не держал своих обещаний. Добрались — и ушли, и вполне может быть, что минутали свернули свою атаку именно в тот момент, когда Вольфганту вспороли брюхо.
И тишина. Полная тишина, что может значить…
— Самуэль? — позвала я, и голос мой дрожал от внезапной догадки. — Может такое быть, что Вольфгант считал, что он повелевает Раскалем, но это в большей мере делала Книга? И теперь Вольфгант мертв, Раскаля не тревожат чужие страсти… он ведь безмозглый дух. Книга просто лежит, и если получить ее, то…
То что? Самуэль с какой-то кастрюлькой в руках смотрел на меня и, кажется, одобрительно улыбался.
— C чего я решила, что Виктория Вольфганту не лгала? Она убедила его, что не собирается его убивать. А если он хранил Книгу там же, куда спрятал свои побрякушки? Она вынудила его на крайние меры. А когда нашла Книгу, то… Все, — закончила я. — Лесные чада получили дохлого шамана-неудачника и Книгу, которой подчинен Древесный бог. Да? Я права?
— Возможно, — улыбнулся Самуэль и, спохватившись, вернул кастрюльку на плиту.
Я кивнула и едва не вскочила с кресла. Гус, мне нужно попасть к Гусу и, возможно, предупредить Аттикуса, хоть этому сопротивлялось все мое существо. Снова попасть под власть чар, потеряв разум, было страшно.
— Самуэль. Мне нужно знать, не появлялись ли еще какие твари в городе, не так шумно, как восставшие и минутали. И, конечно, где появлялись.
Старик задумчиво оглядел кухню. Не имело никакого смысла спрашивать, что он сделал с телом Вольфганта, хотя мне, конечно, смертельно хотелось узнать.
— Ребята что-то заметили в старой «Колючке», но сложно сказать, что там водится. Пара Храмов Единого в Грейстоуне, там восстали мертвые из склепов, в Козлиных болотах, говорят, какой-то утопленник пытался уплыть в сторону Грейстоуна или Рыночной площади — кто его знает куда, но в ту сторону. И конечно, Каирны, те твари, что погребены там изначально, уже никогда не восстанут, но есть еще и поздние погребения. И там волнуются больше всего.
Я с тоской посмотрела на кастрюльку. Там что-то уже закипало, а чем ближе к полнолунию, тем больше и чаще мне хотелось есть.
— Я ненадолго, — соврала я. — Мне надо кое-что уточнить.