Он еще раз погрузился в зеленую воду и всплыл, голый, опираясь руками на двух женщин, – облепленный водорослями рот набит обломками ракушек, – и увидел всю свою несчастную жизнь, она стояла перед ним, содрогаясь, невредимая и непотопляемая, в коричневых волнах бренди. Она была похожа на журнальный столик.
Он хотел что-то сказать, но теплая струя захлестнула его.
– Чай, – говорила миссис Дейси. – Очень сладкий чай каждые пять минут. Я постоянно отпаивала его, но это не пошло пока ему на пользу.
– Не лей столько соевого соуса, Джордж, он забьет вкус яйца.
– Я не буду, – сказал Самюэль.
– Послушайте птиц. Ночь оказалась у них такой короткой, Полли.
– Послушайте птиц, – отчетливо произнес он, и обжигающее питье залило ему язык.
– Они отложили яйцо, – заметил мистер Эллингем.
– Может, попробуем кока-колой? Вряд ли она повредит, после того как он пил чай, и устрицу прерий,[4] и ангостуру,[5] и Оксо,[6] и все остальное.
– Я вливала чай пинтами, – воодушевленно продолжала миссис Дейси. – Но все полезло обратно, и сахар, и все остальное.
– Он не хочет кока-колы. Дай ему капельку масла для волос. Я знавал человека, который впрыскивал себе ваксу в вену.
– Знаешься со всякими свиньями.
– Он пытается сесть, бедняжка.
Самюэль пробился в сухое пространство и теперь рассматривал комнату и миссис Дейси, как бы соединившуюся чудесным образом в одну длинную женщину, обнимающую своими черными шелковыми руками дверной проем, и Джорджа Ринга, изогнувшего дугой свои волосы, и улыбку над ржавым краном, и смиренного мистера Эллингема над собой.
– Полли пропала, – сказал он.
Он наконец понял, почему эти трое в ванной казались ему такими большими и далекими. «Я лежу на полу и смотрю вверх», – сказал он себе. Но все остальные тоже это слышали.
– Под одеялом, – сказал мистер Эллингем. – Ты все еще голый.
– Вот отличная мокрая губка. – Джордж Ринг приложил ее и расправил. – Подержи на лбу. Вот так. Ну как, лучше?
– Одеколон применяют наружно, – проговорила миссис Дейси без всякого осуждения. – Ну и наподдам же я Полли. Наподдам ей в ухо, как только она раскроет свой рот.
Мистер Эллингем покачал головой.
– Виски – это я могу понять. Но одеколон! Им душат носовые платки. Никто не душит носовые платки виски. – Он посмотрел вниз на Самюэля: – Я не душу.
– Нет, Сэм, не надо сосать губку.
– Видно, красная курочка показалась ему что хлеб с молоком, – сказал мистер Эллингем.
Они собрали брошенную в ванной комнате одежду и постепенно одели его.
Он и не пытался снова заговорить, пока, одетый и приведенный в вертикальное положение, трясся на площадке темной лестницы. Джордж Ринг и мистер Эллингем взяли его под руки и подвели к вершине этой петляющей могилы. Миссис Дейси, единственная плакальщица, шуршала шелком сзади.
– Это был бренди из аптечки, – сказал Самюэль, и они вступили в шероховатую, землистую тишину ступенек.
Кто-то повесил табличку «Закрыто» на окне, даже не выходившем на улицу.
– Денатурат – это занудство, – высказался мистер Эллингем.
Они усадили Самюэля в кресло за стойкой, и он слышал, как голос миссис Дейси взывал к Полли в темноте и грязи других этажей и пещерах этого пьяного дома. Но Полли не отзывалась. Она, должно быть, в своей спальне, рыдает об исчезнувшем Сэме у окна с видом на бесцветную, медленно исчезающую улицу и высокие обветшалые дома, или изображает в кухне родовые муки, корчась и подвывая у переполненной раковины, или представляет, что счастлива, в сыром углу на лестнице.
– Дурачок. – Длинноногий Джордж Ринг сидел на столе и улыбался Самюэлю с дикой застенчивостью. – Ты мог потопнуть. Потопнуть, – повторил он, лукаво глядя из-под тонких бровей.
– Хорошо, что оставил дверь открытой, – сказал мистер Эллингем. Он закурил сигарету и глядел на спичку, пока она не обожгла ему палец. – Мне так кажется. – Он сунул палец в рот.
– Наша служанка всегда говорила «потопнуть», – пояснил Джордж Ринг.
– Но я видел, как Полли запирала дверь. Она положила ключ в вырез платья. – Самюэль, сидевший за неясной стойкой, говорил с трудом.
Слова вырывались в спешке, затем возвращались и исчезали, скатываясь в кислые кусты под языком.
– Она положила его в вырез платья, – говорил он, делая паузу после каждого слова, чтобы развязаться со следующим. Теперь в зале было почти совсем темно.
– И «колидор». Это вместо «коридор». Тем не менее, дорогой, когда мы поднялись, дверь была открыта. Ни ключа, ни Полли.
– Только мальчик в купели, – сказал мистер Эллингем. – И часто с тобой такое, Сэм? Вода доходила тебе до подбородка.
– И грязь!
– Это не моя грязь. Кто-то уже мылся в этой воде до меня. Она была холодная, – ответил Самюэль.
– Да, да. – (Самюэль видел, как кивает головой мистер Эллингем.) – Это меняет дело. Боже мой, тебе надо было залезать туда прямо в одежде, как все остальные.
– Полли исчезла, – сказала миссис Дейси. Она прошла сквозь стену и стояла за стойкой рядом с Самюэлем. Ее шуршащее платье коснулось его рук, и он резко отдернул их. «Я прикоснулся к могиле», – сказал он сам себе, то есть парню, оцепеневшему в его кресле. Ледяная рука покойника опустилась на его щеку, выстуживая из него кратковременный сон. – «Гроб влетел прямо в мою сидячую кровать».
– Оо-ох, – застонал он.
– Все еще мерзнешь, малыш? – Миссис Дейси склонилась над ним, заскрипев, как дверь, и провела материнской рукой по его волосам и рту.
Весь день не хватало света, даже на рассвете и в полдень, только близкое искусственное освещение спальни и ресторана. Весь день он сидел в маленьких помещениях, в ванной и путешествующем туалете, в мебельных джунглях и заставленной лавке, где никто не обращался к нему, кроме этих голосов, говорящих: «Ты выглядел таким беззащитным, Сэм, когда лежал там холодный и белый».
– Где был Моисей, когда погасла свечка, миссис Дейси?
«Как херувим с картины итальянского примитивиста, только с бутылкой на пальце».
– В темноте. Как сейчас.
– Что с тобой сделала Полли, эта маленькая шлюшка? – спросил опрятно-женственный голос миссис Дейси.
Мистер Эллингем поднялся:
– Не хочу слушать. Не говори, Сэм, даже если есть что сказать. Не надо объяснений. Он лежал там в купели, отравленный, в половине пятого. Это я еще могу перенести.
– Мне нужно уйти, – сказал Самюэль.
– Отсюда?
– Уйти.
От невидимой ободранной дыры в стене, от этого птичника и бродячего зверинца, от магазина холодной воды – на улицы, которые не запираются. Я не хочу спать с Полли в ящике. Не хочу лежать в подвале с отсыревшей женщиной, пьющей политуру. Лондон ворожит повсюду, мне нужно выйти, мне нужно идти. Миссис Дейси вся состоит из холодных пальцев».
– Хорошо, выйдем. Сейчас шесть часов. А ты можешь идти, сынок?
– Идти могу, только что-то с головой.
Миссис Дейси, невидимая, гладила его волосы. «Никто этого не видит, а миссис Сьюзан Дейси, лицензия на продажу табачных изделий, гладит своими ящерицами мои волосы». И он расплакался.
– Неприятное зрелище. Ты идешь, Сью?
– Смотря куда вы идете.
– Глотнуть воздуха на Эджвер-роуд. Должен же он все посмотреть. Стоило приезжать из провинции, чтобы пить одеколон в ванной комнате.
Они все вышли, и миссис Дейси заперла дверь.
Шел сильный дождь.
– Забавно, – сказал Джордж Ринг.
Держась за руки, они прошли по Сьюэлл-стрит до Прейд-стрит.
– Обожаю дождь. – Он тряхнул прилипшими кудрями и протанцевал по тротуару.
– Мое новое коричневое пальто осталось в ванной, – сказал Самюэль, и миссис Дейси накрыла его своим зонтиком.
– Да ладно, ты ведь не из тех, кто надевает в дождь пальто, а? Хватит танцевать, Джордж.
Но Джордж Ринг все приплясывал на тротуаре в летящих струях дождя и увлекал за собой остальных; против воли они пустились танцующим бегом под фонарными столбами, моросящими светом; миссис Дейси, черная, как дьякон, с шуршанием и скрипом скакала через лужи, мистер Эллингем на обочине, топоча, лавировал между сточными канавами, Самюэль, со звенящей головой, скользил, едва касаясь земли.
– Осторожно, люди! – крикнул мистер Эллингем и потащил их, еще танцующих, на скользкую мостовую. Пойманные фарами в круг и преследуемые гудками и сиренами машин, они топтались на месте, но потом вскочили на тротуар, резво уцепившись друг за друга, их мокрые холодные лица сияли.
– Где огни, где огни, Джордж? Полегче, малыш, полегче. – И мистер Эллингем, одна нога в грязи, скакал, как кролик, и дергал Джорджа Ринга за руку, заставляя его танцевать еще быстрее. – Это все Сэм виноват, – сказал он, подскакивая, и голос его был от дождя высоким и звонким, как у юноши.
– Смотри на Лондон, летящий за мной, автобусы и светлячки, зонты и фонарные столбы, сигареты и глаза за водяной завесой, я танцую с тремя незнакомцами под дождем на Эджвер-роуд! – кричал Самюэль скользящему вокруг него мальчику. Невесомый и податливый, как костюм из перьев, он держался за их руки, и зонтик трепыхался над ними, как птичка.
Миссис Дейси, холодная и серьезная, ничего не видящая сквозь запотевшие очки, прыгала рядом.
И Джордж Ринг, с мокрыми волосами, вздымающимися и опадающими, как прибой, пел: «Мы орехи собираем и боярышника цвет, Дональд, миссис Дейси, Джордж и Сэм».
Когда они остановились у «Антилопы», мистер Эллингем прислонился к стене и закашлялся до слез. Кашляя, он не вынимал сигарету изо рта.
– Не бегал лет сорок, – произнес он; платок белел, как флаг, у его губ, и плечи ходили ходуном. Он ввел их в бар, где три молодые женщины, сняв туфли, сидели у электрического камина.
– Три виски. А тебе что, Сэм? Рюмку киви?
– Он тоже будет виски, – сказала миссис Дейси. – Смотрите, к нему вернулся цвет лица.
– Киви – средство для обуви, – прошептала одна из девиц и склонилась, хихикая, к каминной решетке. Ее большой палец неожиданно показался в дырке на чулке, как любопытный нос, и она снова захихикала.
«Этот бар находился в Лондоне. Дорогая Пегги, – писал Самюэль пальцем по стойке, – я выпиваю в, Анти-лопе" на Эджвер-роуд с мебельным торговцем, владелицей чайной, тремя молодыми женщинами и Джорджем Рингом. Я должен описывать все очень четко, потому что вокруг шумят, а одеколон, который я выпил в ванной, еще действует. Я чувствую себя хорошо, но не знаю, надолго ли».
– Что ты делаешь, Сэм? Рисуешь? Похоже, у меня в груди целое кладбище. Кха-кха, – сказал мистер Эллингем, сердясь все больше после каждого кхаканья.
– Не кашель доконал его, – заметила девица. Все ее пухлое тело тряслось от хихиканья.
«Все очень банально», – писал Самюэль.
Мистер Эллингем опьянел с одной порции виски. Все его лицо, за исключением родимого пятна, побледнело.
– Вот мы, – начал мистер Эллингем, – четыре заблудшие души. И где мы очутились.
– А в «Антилопе» очень мило, – отозвался Джордж Ринг. – В отдельном кабинете несколько настоящих гравюр со сценами охоты. – Он улыбнулся Сэму и быстро пробежал по стойке длинными прямыми пальцами, будто по клавишам рояля. – Я весь – ритм. Во мне как будто бурлит поток.
– Я имею в виду мир. Это всего лишь его крошечная часть. Здесь все хорошо, время течет размеренно, ты задергиваешь шторы и знаешь, чего ожидать. Но взгляни на мир. Ты, с твоими потоками, – продолжал мистер Эллингем.
– Нет, этот ритм и впрямь так и рвется из меня. – Джордж Ринг отбивал одной ногой чечетку и прищелкивал языком.
– И вот куда нас забросило. Посреди улиц, домов, людей, машин.
Девица потрогала вылезший палец. «Помолчи». Ее подружки хихикали, закрывая лица руками, и глядели сквозь щелочки на мистера Эллингема, подзуживая друг друга возгласами «Симпатяга», «Вот те на» и «Лентяйка Минни выходит замуж», а Джордж Ринг притопывал узким желтым ботинком из оленьей кожи и постукивал по стойке. Они закатили глаза, кто-то проговорил «держите меня!», и снова захихикали и зашушукались.
– Я оборонялся пятьдесят лет, – говорил мистер Эллингем. – И поглядите на меня. – Он снял шляпу.
– Вот волосы, – прошептала девица в рваном чулке.
Его серенькие волосенки поредели на макушке, они уже не росли на висках, зато теперь лезли из ушей. От шляпы у него на лбу появился глубокий белый след.
– Все мы обороняемся с утра до ночи, миссис Дейси. Круговая оборона. – У него были коричневые зубы. – Ни чувств, ни долга – ничего, все мы отвратительные психи. Посмотрите на Сэма. Красивый, невинный мальчик с кудряшками, большими глазами и всем прочим. Что он делает? Посмотрите на его чертову бутылку.
– Не выражайтесь, – сказала женщина за стойкой. Она была похожа на герцогиню, скачущую на лошади; говоря, она медленно вздымалась и опускалась.
– Галопом, – сказал Самюэль и покраснел под указывающим на него испачканным пальцем мистера Эллингема.
– Вот именно. Всегда у него нужное слово на нужном месте. Галопом! Я говорил вам, что все люди сумасшедшие. Они сами не знают, куда несутся, и потом не понимают, как там оказались. Все, чего они хотят, – это любовь, пиво и сон.
– С первым я согласна, – отозвалась миссис Дейси, – Не обращайте на него внимания, – посоветовала она женщине за стойкой. – Он философ.
– Называющий всех отвратительными, – проговорила женщина, вздымаясь. – Соринки в чужом глазу замечает.
«Берет барьер», – лениво подумал Самюэль, и она снова опустилась на невидимое седло.
– Она проскачет за ночь несколько миль, – сказал он пустому стакану.
– Людей интересуют и другие вещи. – Джордж Ринг для красивости возвел глаза к потолку. – Музыка, – сказал он, – и танцы. – Он танцевал на цыпочках и дирижировал.
– Секс, – добавил мистер Эллингем.
– Секс, секс, секс, всегда ты об этом, Дональд. Тебя, наверное, травмировали или еще что-нибудь.
– Секс, – прошептала молодая женщина у огня.
– С сексом все нормально, – сказала миссис Дейси. – Можете оставить секс в покое.
– Конечно, меня не травмировали. Меня подавляли пятьдесят лет.
– Не трогайте секс. – Женщина за стойкой перешла на карьер. – И религию. – Она чисто берет барьер и ров с водой.
Самюэль достал из бумажника фунт и указал на полку с виски. Он еще не решался заговорить со скачущей женщиной с гигантской фальшивой грудью и длинными молочно-белыми булками вместо рук. Его горло еще пылало, жаркий воздух комнаты горячил через ноздри мозг, и все слова схватывались на кончике его языка, как хворост, политый бензином; он видел трех молодых женщин, мерцающих у металлических поленьев, и трое его новых друзей орали и неестественно жестикулировали рядом с ним, как люди из плоти и крови, изображающие в кино узников, навеки обреченные представлять свое ничтожество в драматической манере.
Он сказал себе: «Миссис Антилопа, разливающая виски словно четыре оскорбления, думает, что секс и постель одно и то же. Акт любви есть постельный акт по своей сути; „Падай!" – вскрикивают пружины, и она рушится вместе с лошадью и всем остальным. Я вижу ее лежащей, как бревно, в кровати и слушающей с ненавистью и отвращением совершенные голоса зазубренных простыней».
Он почувствовал себя старым, мудрым и неустойчивым. Его внезапная мудрость оказалась такой тяжелой, что он вцепился в стойку и вскинул руку, как человек, схваченный морем и подающий сигнал бедствия.
– Можно, – сказала миссис Дейси, и комната захихикала, как девица.
«Теперь я понял, – думал Самюэль, выбираясь на поверхность со своим грузом, – что означает „столп церкви". Длинная, холодная миссис Дейси, способная подпереть Вифезду[7] макушкой своей высеченной головы или заморозить взглядом черных, как навозные жуки, грешников, которые скребутся позади нее». Ее шутка ударилась об крышу.
– У тебя лихорадка, Сэм. – Мистер Эллингем поднял бумажку и держал ее на окрашенной солнцем ладони.
– Это адрес Люсиль Харрис, – объяснил Самюэль.
– Почему бы вам не позвонить ей? Телефон наверху, на лестнице, – показал Джордж Ринг. – Рядом с дамским туалетом.
Самюэль раздвинул занавеску и начал восхождение.
– Рядом с дамским туалетом. – Голос донесся из тонущей комнаты.
Он прочел инструкцию над телефоном, опустил два пенни, набрал номер и хотел произнести: «Миссис Харрис? Я друг Остина».
– Ничей я не друг. Я сам по себе, – шептал он в гудящую трубку. – Я – Лопо, изгой. Слоняюсь по ночам в компании сов и убийц. Слишком умен, чтоб ухаживать, – громко сказал он в трубку.
Она не ответила, и он прошаркал вниз по ступенькам, отдернул рывком занавеску и вошел в ярко освещенный бар широким шагом.
Троица девиц исчезла. Он посмотрел, не остались ли на решетке их туфли, но и они исчезли. Люди ничего не оставляют.
– Ее не было дома, – сказал он.
– Мы слышали, – сказал мистер Эллингем. – Слышали, как ты разговаривал с ее совой.
Стоя посреди комнаты, печальный и свирепый, как человек, держащий помилование в своей руке, он поднял стакан и пристально поглядел на него. Затем сделал выбор и выпил.
– Пойдем смотреть окрестности, – сказал он. – Возьмем такси, Сэм заплатит. Поедем в Вест-Энд искать Люси.
– Я знал, что она вроде Святого Грааля, – воскликнул Джордж Ринг, когда все они оказались в темноте такси, с грохотом мчащегося сквозь дождь.
Самуэль ощутил руку миссис Дейси на своем колене.
– Четыре вооруженных рыцаря – это восхитительно. Заедем сначала в «Гейспот», потом в «Чериох», потом в «Нептун».
– Четыре заблудшие души.
Рука корчилась от боли на его бедре, пять сухих рыбешек, умирающих на одежде.
– Марбл-Арч,[8] – пояснял мистер Эллингем. – Отсюда по ночам разлетаются эльфы.
У толпы, спешащей под дождем, видно, не было ни плоти, ни крови.
– Парк-Лейн.[9]
Толпа скользила мимо капота и стекол, смешивая во внезапной вспышке лица, лишенные черт, жидкие тела; исчезала в потоке света из высокой двери, ведущей в недра богатого ночного Лондона, где все женщины носят жемчуга и терзают свои ручки иглами.
Машина выхлопнула газ.
– Слышите, как стреляет шампанское?
«Мистер Эллингем слышит шум в моей голове», – думал Самюэль, вжавшись в угол, подальше от пальцев.
– Пиккадилли.[10] Проедемся по маршруту Эллингема. Это «Ритц». Зайдем поесть селедки, Сэм?
– «Ритц» закрыт навсегда. Bњ официанты мычат, прикрывшись руками. «Густав, Густав, – кричал человек в оперной шляпе, – он взял не ту вилку». Он носит галстук на резинке. А женщина в вечернем платье с вырезом, таким глубоким, что виден бриллиант в пупке, перегнувшись через стол, оттянула его галстук-бабочку и потом отпустила ее на место.
– Грязные богачи, – сказал он. – Мое место среди изгоев и нищих.
– Мощно и неистово Самюэль Беннет разоблачит все притворство общества в своем последнем романе «В недрах».
– Пиккадилли-Серкус.[11] Центр мироздания. Видишь человека под фонарем, который ковыряет в носу? Это премьер-министр.
«Гейспот» напоминал угольный подвал с баром в одном конце, несколько углекопов танцевали со своими мешками. Самюэль качался у двери между миссис Дейси и Джорджем Рингом, все еще ощущая испуг своим бедром. Он не отваживался посмотреть вниз, опасаясь увидеть на штанине непростительный отпечаток своего ужаса в такси.
– Как космополитично, – прошептал Джордж Ринг. – Посмотрите на этого черного.
Самюэль стер ночь со своих глаз и увидел черных мужчин, танцующих со своими женщинами, закручивая их среди зеленых плетеных стульев, между игровыми автоматами и русским бильярдом. Некоторые женщины были белые, они курили во время танца. Женщины жеманничали и озирались, равнодушные к танцу, будто руки, обнимавшие их, обнимали тела других женщин; взглядами они тянулись к входящим; среди жарких телодвижений они вели себя так, будто занимались любовью с мужчиной и глядели через его плечо на свое отрешенное неудовлетворенное лицо в зеркале.
Мужчины были из себя сплошь сверкающие зубы и дрыгающиеся зады, узкобедрые и широкоплечие, в двубортных пиджаках в тонкую полоску и глянцевых вылизанных ботинках, без возраста и морщин, в ожидании котлов с мясом, гордые и молчаливые, дружелюбные и голодные, в прокуренном подвале, над которым был центр Вселенной; они дергались под звуки барабана и рояля, на котором в четыре руки играли, шевеля губами, бледные мальчики.
Пробираясь с Джорджем Рингом сквозь танцующих к бару, Самюэль увидел игральный автомат и поставил пенни на лимон. Выскочила монетка в один пенс и шестипенсовик.
– Не знаешь, кто выиграет «Дерби»,[12] Сэм? – спросил мистер Эллингем у них за спиной.
– А наш поэт – счастливчик, – присвистнул Джордж Ринг.
Миссис Дейси, за полминуты нашедшая себе партнера, такого же высокого, как и она, танцевала с ним в сигаретном дыму, возвышаясь, как часовня. Его лицо было напудрено, чтобы скрыть шрам, тянувшийся от угла глаза до подбородка.
– Миссис Дейси танцует с человеком-бритвой, – сказал Самюэль.
В этом выражении он соединил и шрам, и дыхание Лондона, уловить которые долго собирался.
Посмотри-ка на присутствующих женщин без нижнего белья, они сидят за плетеными столиками в винных парах и очаровывают, поджидая, не войдет ли, пошатываясь, деревенский простофиля с пучком сена и всеми своими сбережениями или розовощекий старичок с бутоньеркой, у которого дома жена, веселая, как мешок картошки. Посмотри на танцы черных бритвенных королей с оскалами людоедов, которые сотрясают грудь и кровь своих партнерш под заикание барабанов, одетые змеями в этих потрепанных, пропахших потом джунглях под мокрой мостовой. И на завитого мальчика, танцующего как девочка, и на двух мужеподобных официанток.
Мистер Эллингем заказал четыре стакана белого вина.
– Пойдемте. Он заработал эту штуку на пинболе.[13] Ты могла бы привести сюда свою тетушку, Моника? – спросил он у девушки в галстуке-бабочке, разливающей им вино.
– Только не мою тетушку, – сказал Самюэль. – Тетушку Морган Понт-Нёф-Воэн в штиблетах с резинками. – И добавил: – Она не пьет.
– Покажи Монике бутылку. У него бутылка на пальце. Самюэль засунул руку поглубже в карман куртки.
– Зачем ей смотреть на какую-то дурацкую бутылку. – У него пробежали мурашки по груди, он просунул два пальца правой руки между пуговиц на рубашке, и они коснулись голого тела. – Майки нету, – протянул он удивленно, но девушка уже отвернулась.
– Здесь просто воскресная школа, – говорил мистер Эллингем. – Уже попробовал вина, Сэм? Эта лошадка не годится для работы. Только попкой вертеть умеет. Сюда хоть жену священника приводи.
Это он о миссис Котмор-Ричардс, росточком четыре фута один дюйм, с визжащими окорочками в чулках.
– Обычное церковно-приходское собрание, – сказал мистер Эллингем. – Видишь эту танцующую женщину? Она словно в ларь с мукой падала. Это племянница управляющего банком.
Женщина с мертвенно-белым лицом, проходя, улыбнулась им из объятий пухлого парня.
– Привет, Моисейчик.
– Привет, Лола. Смотри, как выделывается. Думает, что она – Звезда Добродетели.
– Она проститутка, мистер Эллингем?
– Она маникюрша, Сэмми. Тебя заусенцы не беспокоят? Не стоит верить всему, что видишь, особенно в темноте. Все здесь сплошное притворство. Видишь этого Казанову в кругу голубок? Когда он последний раз прикасался к женщине, у него еще была соска во рту.
Самюэль огляделся. Джордж Ринг в углу радостно ржал в компании нескольких женщин. Пронзительные голоса скрежетали в перекрестном шуме барабанов.
– Последний раз я видела Люси побитой, – говорила женщина с искусственными зубами и в лисьих мехах. – Ее ухажер сказал, что работает аптекарем.
– Люсиль, – подхватил Джордж Ринг, нетерпеливо потряхивая кудрями. – Люсиль Харрис.
– У него была платяная щетка. В маленькой сумочке.
– Знаю я таких аптекарей, – заявила женщина в живописной шляпке.
– Он говорил не о Люси Уэйкфилд, – сказала третья.
– Люси Уэйкфилд сейчас в Физерсе с парнем из Круч-Энда, – обронила танцевавшая рядом племянница управляющего банком. Парень, с которым она танцевала, улыбался, закрыв глаза.
– Может, у него кожаный ремень в этой сумочке, – предположила женщина в мехах.
– Через сто лет будет то же самое, – вздохнула женщина в шляпке. Она отхлебнула белого вина, расставила ноги, как старый мул у пруда, и перевела дыхание. – Они льют сюда масло для волос…
Все это было неправдой. Они говорили как женщины у него на родине, которые, надев мужские шляпы, таскали пустые бутылки в плетеных рыбных корзинах в пункт стеклотары «Циркуль».
– …Это помогает от перхоти.
Он никак не ожидал, что женщины из ночного клуба под мостовой могут петь под звучание струн, как сирены, а их опасные подведенные глаза фиалкового цвета будут вытворять такое с его пуговицами. Если снять с Лондона покрывало, на котором кинопроектор показывает все компании значительными и развратными, то останутся только эти женщины. Женщины с поношенными лицами и шутовскими языками, которые будут пререкаться, сидя на корточках над останками своих матерей, будто они только что вернулись в объятиях коренастых парней с эмблемами Уэльса с футбольного матча в Манелли. Женщины за столиками, которых он увидел в завлекающих позах, когда, ошеломленный, вошел сюда из темноты, были скучными, как сестры, красноглазые и отупевшие от насморка; такие будут чихать, целуясь, или икать, рассуждая о хороших манерах в темных ловушках гостиничных спален.
– Отличное место, – сказал он мистеру Эллингему. – А мне казалось, вы говорили, что это плебейское заведение, типа забегаловки.
– Сам ты забегаловка. Они здесь не любят, когда их называют плебеями. – Мистер Эллингем наклонился к нему и говорил одним только уголком рта. – Потому что они и есть плебеи. Обычный дешевый ресторан, – прошептал он. – Это только разогрев. Скоро они поснимают одежду и станцуют «хулу», тебе понравится.
– Никто не знает Люсиль, – подошел Джордж Ринг. – Вы уверены, что она не Люси? Здесь есть одна хорошенькая.
– Нет, Люсиль.
– «Она жила там, где Голубкин Ключ журчал». Иногда Вордсворт нравится мне больше Уолтера де ла Мара. Вы знаете «Тинтернское аббатство»?
Миссис Дейси возникла у плеча Самюэля.
– Малыш не танцует?
Он вздрогнул от прикосновения ледяной руки к его шее. Не здесь. Не сейчас. Ужасная безликая Вифезда мучила его своими пальцами. Он вспомнил, что она держала зонтик, даже когда танцевала.
– У меня сестра в Тинтерне, – сказал мужчина у них за спиной.
– Тинтернское аббатство.[14] – Надувшись, Джордж Ринг даже не обернулся.
– Не в аббатстве, она работает официанткой.
– Мы говорили о поэме.
– Она не из этих чертовых монашек, – продолжал мужчина.
Музыка кончилась, но два парня на маленькой сцене еще шевелили губами и руками, отбивая такт в тишине. Мистер Эллингем потряс кулаком:
– Повтори, что ты сказал, и я тебе так врежу.
– Я из тебя пар-то повыпущу. – Он сам пыхтел и отдувался. Изо рта у него пахло гвоздикой.
– Сейчас, сейчас. – Миссис Дейси нацелила зонтик.
– Никто не имеет права поносить и оскорблять монахинь, – сказал мистер Эллингем, когда железный наконечник ткнулся в его жилетку.
– Пар-то повыпущу, – повторил мужчина. – Я никогда не оскорбил ни одну монахиню. Я ни с одной даже не разговаривал.
– Сейчас, сейчас. – (Зонтик пронесся у его глаз, но он увернулся.) – Еще раз дыхнешь, – вежливо проговорила миссис Дейси, – и я воткну его тебе в глотку и там открою.
– У вас насилие не вызывает отвращения? – спросил Джордж Ринг. – Я всегда был ужасным пацифистом. Одна капля крови, и мне противно. Потанцуем?
Он положил руку на талию Самюэля и, танцуя, повел его от бара. Оркестр снова заиграл, хотя ни одна из пар не прекращала танца.
– Но мы же оба мужчины, – удивился Самюэль. – Это вальс?
– Вальс они здесь не исполняют, это я так самовыражаюсь. Смотрите, вон еще двое мужчин танцуют.
– Я думал, это девушки.
– Мой друг принял вас за девушек, – громко сказал Джордж Ринг, когда они оказались рядом. Самюэль глядел на пол, стараясь следовать движениям Джорджа Ринга. Раз, два, три, поворот.
– Пойдем наверх, посмотришь, какая у меня шикарная плита.
Раз, два, три, кружимся, притоп.
– Полли Дейси из этого типа девушек, правда? Она сумасшедшая?
«Я легкий как пушинка, – думал Самюэль. – Кружусь, снова кружусь, теперь на носочках, встряхиваю бедрами».
– Не так грузно, Сэм. Ты как слоненок. Когда она еще ходила в школу, то запускала мышей в почтовый ящик, и они сжирали все письма. Еще она проделывала штуки с мальчиками, которые мыли посуду. Я не смогу этого выговорить. Их крики разносились по всему дому.
Но Самюэль уже не слушал. Он кружился, сбиваясь со своего собственного ритма, среди летающих ног, наклонялся и пятился, подпрыгивал на одной ноге и вертелся, волосы падали ему на глаза, а бутылка вращалась. Он вцепился в плечо Джорджа Ринга и откачнулся от него, потом снова навалился.
– Не маши бутылкой. Не маши, говорю. Осторожно. Сэм, Сэм!
Рука Самюэля описала полукруг, и невысокая женщина упала. Падая, она обхватила его ноги, и он увлек за собою Джорджа Ринга. Еще один мужчина повалился, успев схватиться за юбку партнерши. Треск разрываемой ткани, и она рухнула между ними, головой во вздыбленные животы и руки.
Самюэль лежал смирно. Его рот упирался в кудряшки на затылке женщины, упавшей первой. Он высунул язык.
– Слезьте с моей головы, у вас ключи в кармане.
– Нога!
– Ладно. Запросто. Оп-ля.
– Меня кто-то лижет, – взвизгнула самая нижняя женщина.
Потом две девушки из-за стойки стояли над ними – и пинали, и хлопали, и тянули их за волосы.
– Это все вот он наделал. Он треснул ее по голове. Я видела, – сказала племянница управляющего банком.
– Откуда у него бутылка, Лола?
Девушка с галстуком-бабочкой потянула Самюэля за воротник и показала на его левую руку. Он попытался засунуть бутылку в карман, но чья-то рука, похожая на черную боксерскую перчатку, крепко в нее вцепилась. Широкое черное лицо нависло над ним, таращась. Он различал только белки глаз да зубы.
«Я не хочу, чтобы мне резали лицо. Не режьте мой открытый рот. Бритвы идут в ход только в книжках. Не давайте ему читать книжки».
– Сейчас, сейчас. – Он услышал голос миссис Дейси.
Черное лицо отдернулось после тычка раскрытым зонтом, и руку Самюэля отпустили.
– Вышвырни его отсюда, Моника.
– Он танцевал, как макака, вышвырни его.
– Если вы его вышвырнете, можете вышвырнуть и меня вместе с ним, – сказал мистер Эллингем, стоявший у бара. Он выставил кулаки. К нему подошли двое мужчин.
– Не разбейте мои очки.
Никаких очков не было.
Они открыли дверь и выбросили его на лестницу.
– Чертовы монашки! – донесся крик.
– Теперь ты.
– И старушку не забудьте. Осторожней с ее зонтиком, Доди.
Самюэль приземлился ступенькой ниже мистера Эллингема, за ним, держась за зонтик, вылетела миссис Дейси.
– Такой непродолжительный визит, – сказал мистер Эллингем. Он подставил под дождь ладонь с таким видом, будто высовывал ее в окно, сидя в комнате. У его головы по тротуару хлюпали чьи-то ботинки. Мокрые брюки и чулки касались полей его шляпы. – Только вошли и вышли. А где Джордж?
«Они меня раскачивали», – подумал Самюэль.
– Это напоминает мне моего старика. – (Лица миссис Дейси не было видно под зонтом, похожем на личную грозовую тучу на веревочке.) – Вошли и вышли. Вошли и вышли. На него раз посмотрят – и тут же выгоняют, не задумываясь.
– А «Гейспот»? Туда нельзя, старина. – Самюэль вполне серьезно подмигнул в темноту.
– Ты еще и с грузом. Размахиваешь бутылкой. На меня раз посмотрели и выгнали.
– Он носил с собой маленькую книжечку с видами мест, куда не мог поехать, и по субботам он туда отправлялся.
«Дурак, дурак, дурак», – сказал себе Самюэль.
Лестница внезапно осветилась, открылась дверь, и вышел Джордж Ринг. Он вышел осторожно и неторопливо, под приливы музыки и голосов, затихнувших, как только рассеялся дымный луч, вышел и встал на одну с миссис Дейси ступеньку, грива его кудрей золотилась в свете, падавшем из окошка над дверью, – божество или кентавр, явившееся из преисподней под обыкновенный дождь.
– Они там разозлились не на шутку, – сказал он. – У миссис Кэвенэх разорвалась юбка, под которой ничего больше не было надето. Боже мой, там внизу какой-то Древний Рим, она надела мужские брюки, и теперь у нее ноги точь-в-точь как у паука. Черные и волосатые. Почему вы сидите под дождем?
– Это безопасно, – ответил мистер Эллингем. – Под дождем безопасно и приятно. Это приятно и разумно – сидеть под дождем на лестнице. Здесь нельзя сшибить женщину бутылкой. Видите звезды? Это Арктур. Это Большая Медведица. Это Сириус, видите, такой зеленый. Венеру я вам не покажу. Хотел бы я быть дома. Хотел бы лежать в кровати под потолком. Хотел бы я лежать, как Роуз, под креслами.
– Кто, в конце концов, полез в драку? Пойдемте лучше в «Чериох».
– Это вопрос чести.
Они поднялись на улицу. Сначала Джордж Ринг, за ним мистер Эллингем, потом Самюэль и миссис Дейси. Она прятала его руку в своей.
– Не беспокойся. Прижмись ко мне. Замерз? Ты весь дрожишь.
– В «Чериохе» все пройдет.
«Чериох» оказался плохо освещенной, старой норой с крошечными огоньками. В темноте открой шкаф, где колышется на сквозняке, берущемся неизвестно откуда, ветхая одежда, пахнет нафталином и отсыревшим мехом, и разгляди горящую лампу, пылающие свечи и играющий граммофон.
– Ты уже натанцевался, – сказал мистер Эллингем. – Тебе требуется пространство. Типа Хрустального Дворца.
Миссис Дейси все еще держала Самюэля под руку.
– Со мной ты в безопасности. Ты мне симпатичен. Если мне кто симпатичен, я его не выпущу.
– И никогда не имей дела с женщиной, женщиной, которая не может подняться. – Мистер Эллингем указывал на женщину, сидевшую в кресле перед пинбольным столом с нарисованными на нем катерами. Та действительно постоянно пыталась подняться. Она порывисто двинула плечами. – Нет, нет, сначала ноги.
– Когда-то здесь был коровник, – сказал Джордж Ринг, – и на полу лежала настоящая солома.
Миссис Дейси никогда его не выпустит. Самюэль видел блеск симпатии за стеклами ее очков и во рту, твердом и изогнутом, как мышеловка. Ее холодная рука крепко держала его. Если он вырвется и побежит, она загонит его в угол и откроет зонтик у него в носу.
– И настоящие коровы, – добавил мистер Эллингем.
Танцующие и пьющие мужчины и женщины казались старшими братьями и сестрами тех, кто пил и танцевал в «Гейспоте», только не было ни одного черного. У них были темно-зеленые лица, лица цвета морской волны, с нарисованной зыбью у рта и волосами, которые как лишайник охватывали подбородки; красные и пурпурные, синевато-серые, полузатопленные, тускло-коричневые и липко заштукатуренные лица – с глазами цвета фиолетовых чернил или губами как жирный сыр, с розовыми щеками, розовыми веками, розовыми, как живот новорожденной обезьянки; лица табачно-желтые – с горчичными, крапчатыми глазами, как ржавчина, выступившая на побелке, лица с черными волосами, масляно блестевшими среди пергидроля, со щетиной цвета печенья с коринкой, с шеями как судки, наполненные молотым перцем; а головы их – это головы-моркови, головы-желтки, птичьи головы, головы лысые, как крысы.
– Здесь одни белые, – сказал Самюэль.
– Соль земли, – сказал мистер Эллингем.
Грязная соль земли. Пьяные, как свиньи. Видели когда-нибудь обезьяну, танцующую как человек? Посмотрите на этого царя зверей. Видите его? Съевшего свои губы. Улыбающегося. Проводящего медовый месяц у ее ног.
Народное средство от похмелья.
Фирменное название ароматной горькой настойки.
Бульон из кубиков.
Купальня у Овечьих ворот в Иерусалиме – место излечения больных.
Триумфальная арка, служившая ранее в качестве главного въезда в Букингемский дворец.
Улица в лондонском Вест-Энде, известная своими фешенебельными гостиницами и особняками.
Одна из главных улиц центральном части Лондона.
Площадь в центральной части Лондона, одна из главных достопримечательностей столицы.
Ежегодные скачки лошадей.
Игра на бильярде-автомате.
Живописные руины католического аббатства XII–XIV вв. в графстве Монмутшир.