* * *
Герард отвернулся от Террина и Айлет, не мог видеть такую боль, такие страдания. Он не был частью этого. Там происходило то, что он почти ощущал, но не видел. Что-то темное и ужасное. И личное.
И он отвернулся, тяжело дыша, пытаясь не слышать душераздирающие звуки Айлет. Она была жива. Видение Нилли не показывало, что было после взмаха его меча. Он думал, что умрет от того удара, что он и она уничтожат друг друга. И мир станет лучше и безопаснее.
Но они были тут. Живые, даже если не целые.
А мир… будет ли он безопасным?
Он заметил тьму, которая была темнее облидита ладони статуи. Он сделал пару шагов и поднял корону из эйтра. Она была странно легкой и холодной. Одно прикосновение, и он понял, что она была мертва. Он сжал пальцами зубец короны и потащил пару шагов по ладони.
Он остановился над головой Одиль.
Кровь еще лилась из ее тела в паре шагов от головы. А голова лежала в темном пруду, мертвые глаза глядели на него. Герард смотрел на то лицо, снова видел Айлет, как в том видении, какой он видел ее пару мгновений назад. Воспоминание сдавило грудь, и он чувствовал…
Он прижал свободную ладонь к сердцу. Это было… сострадание? Печаль? Это казалось невероятным. Но он не мог отрицать. Он смотрел на мертвое лицо и задумался, каким был этот человек. Человек, ставший Жуткой Одиль, Ядом Перриньона. Он не знал, могли бы они когда-нибудь поговорить на равных. Могли бы они не быть врагами?
На что надеялась Жуткая Одиль? Сделать из своего города убежище для захваченных тенями, когда мир охотился на них.
Его колени дрожали. Герард поддался импульсу и опустился на колени перед Одиль, оставил корону в стороне. Во рту пересохло, когда он открыл его. Отчаянный вой Айлет еще звучал за ним, отражался эхом от пальцев статуи. Идол снова покачнулся, и его желудок сжался от понимания, что скоро статуя рухнет. Но он оставался на месте миг.
— Я сделаю это, — прошептал он, глядя в мертвые глаза. — Я создам убежище, Одиль. Мой отец был твоим врагом. Но если ты можешь видеть меня из места, где теперь твой дух, знай: я разгоню Орден Эвандера. Может, на это уйдут годы. Может, вся моя жизнь. Но я верну мир, протяну руку тем, кто нуждается в помощи. Между смертными и тенями будет братство.
Он протянул ладонь, пальцы дрогнули, но он закрыл глаза мертвой женщины.
— Пусть Мать примет тебя, раз позвала, — прошептал он, — и пусть небесные духи проведут тебя к Вратам Света.
Он поднял ладонь, голова и тело Одиль рассеялось облаком обливиса и улетело между пальцев идола. Герард смотрел, его глаза расширились, когда он увидел, как огромное облако поднялось за идолом. Оно поднялось и закрыло звезды, как тучи перед бурей. Но подул легкий ветерок, и весь обливис заблестел и… исчез.
Герард поднялся на ноги, шагнул к пространству между указательным и большим пальцами статуи. Он смотрел, раскрыв рот. Ведьмин лес пропал. Земля, где тянулся лес, лежали голыми под звездным небом.
На разбитых улицах Дулимуриана двигались фигуры. Даже сверху Герард верил, что видел красные капюшоны эвандерианцев.
Он развернулся.
— Террин, — тихо сказал он.
Террин, сжимая Айлет, пока она выла у его груди, поднял голову и поймал его взгляд. Его лицо было напряженным от отчаяния.
— Пора идти, Террин, — сказал Герард.
ГЛАВА 22
Серина тихо шагала по темным коридорам Дюнлока, ее лампа создала маленькую сферу света вокруг нее. Она не должна была ходить, пока лодыжка болела, но не могла отдыхать. Не этой ночью. Может, больше никогда.
Она остановилась у двери своих покоев и заглянула в комнату. Она уложила Нилли и Дючетт в ее кровать, и они сжались среди подушек, как пара кошек. Она не ощущала духов в них, так что не знала, отдыхали ли и они. Но их утомленные тела точно нашли покой.
Она тихо закрыла дверь и пошла по коридору в галерею над главным залом, посмотрела на пол внизу. Стражи по бокам от главных дверей опустили головы, будто спали на ногах. Дюнлок был тихим, даже с захваченными тенями. Может, только она не спала во всем замке.
Она отвернулась от главного зала, пошла к двери северо-восточной башни, поднялась по спиральной лестнице и вышла в холод ночи под покровом звезд. Ветер дул сильно, но она прошла к каменным перилам, опустила там лампу. На случай, если кто-нибудь сможет увидеть. Если кому-нибудь понадобится блеск надежды во тьме.
В левой руке она сжимала письмо Герарда, костяшки побелели. Весь день она носила его с собой, говорила себе, что скоро откроет. Но она не могла себя заставить… те слова могли быть последними от Герарда.
Теперь она шагнула к лампе и подняла письмо. Сглотнув и стиснув зубы, словно готовясь перед пытками, она сломала печать и развернула смятую бумагу. Ее испуганные глаза посмотрели на слова.
Три слова.
Только три.
Без подписи. Но она не требовалась. Серина хорошо знала почерк, не спутала бы его.
Она прочла короткую строку, которая многое выражала так просто. Прочла еще раз, еще. Слова, которые он пытался выразить ей лично, но она отказывалась верить.
Верила ли она теперь? Примет ли последнее признание?
Она вдохнула, смяла листок в руках и смотрела поверх бойниц в ночь. Она не могла думать, не могла видеть, не ощущала ледяной ветер на лице в тот миг. Она знала только те слова и свои сожаления.
Она вдруг нахмурилась.
Что-то во тьме было иным. Что-то на горизонте. Ей показалось? Показалось, что большое облако поднялось в небо, мерцая, но не от отраженного света, а своим потусторонним сиянием, а потом пропало?
Она выдохнула, не понимая, что задерживала дыхание, и вдохнула. Что-то изменилось. Будто огромное бремя убрали, жуткий грех отпустили.
Ведьмин лес исчез.
* * *
На рассвете пятеро всадников выехали из Дюнлока в сторону восходящего солнца. Они взяли с собой еще лошадей и припасы, которые спешно собрала Серина — еду, воду и аптечку.
Она хотела бы послать больше людей, но не могла рисковать, не зная, куда ехали эти пятеро храбрецов. Она могла посылать их к ведьмам и монстрам.
Они уехали, пообещав вернуться как можно скорее, принести вести. Оставалось ждать. Снова.
Серина смотрела с башни. Порой кто-нибудь поднимался, одна из Сестер Сивелин, слуги приносили еду и воду, просили ее спуститься и отдохнуть. Но, хоть она согласилась на принесенный стул, чтобы она села, она не могла покинуть башню. Она весь день была на посту.
Солнце село. Вестей все не было. Всадники не вернулись.
Серина зажгла лампу и укуталась в плащ, который кто-то накинул на ее плечи, плотнее. Пальцы потянули ее за рукав, далекий голос попросил ее уйти, поспать или хотя бы немного подремать. Она не слушала.
Ночь углубилась. Холод пробрался в нее, в ее сердце. Она слышала, как голоса доносились из открытых окон часовни внизу — Сестры Сивелин собрались петь молитвы. Может, стоило пойти к ним. Может, Богиня могла еще их услышать.
Или Серина просто была глупой.
Тьма плотнее окутала ее, звезды сверху, казалось, ушли вдаль, где их свет не мог утешить. От их присутствия ночь казалась только темнее. Такими были все молитвы Серины? Жалкие искры света, от которых ужасы мира вокруг нее становились только хуже? Она верила, что ее дрожащий голос, стоны ее духа могли вызвать сострадание у великой и далекой Богини?
Какое Богине дело до нее? До Герарда и других? Если Она была божеством, то зачем ей обращать внимание на мелкие проблемы смертных? Их маленькие истории, маленькие королевства поднимались, рушились, и все это происходило быстро. Нет. Если Она была божеством, то молитвы смертных губ и сердец не могли долететь до нее на небесах.