Айлет поежилась. Было слишком ужасно, слишком странно лежать тут и слушать Жуткую Одиль. Ведьму-королеву, Яд Перриньона. Слышать ее спокойный голос, словно терпеливая бабушка говорила с непоседливым ребенком.
— Только одно создание может управлять Оромор, — продолжила Одиль, соединив ладони на коленях. Ее лицо было как фарфоровая маска, обливис обвел ее глаза, как аккуратно нанесенная косметика. — Это ее близнец, Иримир. Моя тень. Но даже так разница в силе между двумя такая маленькая, что малейшее изменение все разрушит. Носить корону из эйтра — это идти по границе погибели.
Айлет не хотела смотреть в те глаза. Она сопротивлялась, сколько могла, но ощущала притяжение. И она сдалась, бросила взгляд на странно знакомое лицо. Они долго разглядывали друг друга, и рот Одиль чуть дрогнул в намеке на улыбку.
— Не иди за силой Оромор, — тихо сказала она, ее тон был с упреком. — Не желай ее лжи. Корона — мое бремя, а не твое. Моя великая и ужасная судьба.
Тело Айлет онемело. Хоть это была лишь проекция, разум говорил ей, что падение сломало все ее кости, и она не могла двигаться. Она хотя бы не ощущала боли. Или ощущала, но такую сильную, что смертное восприятие не могло это выразить. Как музыка флейт эвандерианцев не была слышна смертным ушам.
Призвав остатки сил, Айлет прошептала:
— Это того стоило?
Одиль склонила голову.
— Великая и ужасная судьба… стоила смерти моей матери? И моей?
Тишина мерцала в воздухе между ними, густая, как пылинки обливиса. Одиль не отводила взгляда от глаз Айлет, не двигалась, не дышала. Но ее облик во сне будто увядал. Перемены сначала были едва заметными — кожа провисла под глазами, у рта и на тонкой шее в шрамах. Черные волосы обвисли вокруг лица, в них появились седые пряди, как вены серебра в камне.
А потом тонкие губы стали двигаться, она заговорила:
— Когда они уложили меня для казни, когда сковали мои руки и открыли мою шею для клинка, когда песнь Краван Друк слетела с моих губ и активировала чары, я хотела только смерти. Я желала ее. Больше, чем ты можешь себе представить. Я видела сила своих родных перед глазами. Я видела своих дочерей, мертвую Олену и пропавшую Олесю. Ее ждала гибель. И я хотела присоединиться к ним.
Она опустила голову. Ее волосы стали почти серебряными, спина сгорбилась, тонкие кости плеч выпирали из кожи, похожей на бумагу, как крылья.
— Но если бы я умерла… что стало бы с моим народом? С захваченными тенями, которые искали у меня защиты? Что стало бы с моим городом, убежищем, которое я создала своими руками? Многие пострадали бы. Одержимых назвали бы ведьмами, наполнили бы ядом. Рожденных с тенью привязали бы к кольям и сожгли для их спасения. Все те страдающие души без надежды и помощи. Только я предложила им спасение. Только я с силами Иримир и Оромор могла защитить Дулимуриан и защитить их. Но если это тело умрет, что тогда? Даже если дух сбежит и найдет новый носитель, я не смогу носить корону из эйтра. Нет… нет, — она покачала головой, серебряные волосы тихо шелестели, как длинные ветви ивы на ветру. — Это тело нужно было спасти. Любой ценой. Эта жизнь значила так мало для меня, но все для моего народа.
Горечь появилась во рту Айлет. Она скривила губы, ноздри раздувались.
— Чтобы твое проклятие работало, тебе нужно было защитить себя. Ты не могла позволить моей матери жить. Или мне.
Одиль подняла голову, волосы сдвинулись, и она снова посмотрела на Айлет.
— Верно. Я послала своих Алых дьяволов убить вас обеих после твоего рождения. Только так я могла убедиться, что Краван Друк поддержит меня. Но Олеся… моя храбрая и красивая дочь сбежала с тобой на руках.
Она притихла на миг, губы дрожали. А потом слова сорвались с них, как искры костра в ночи:
— Когда они отрубили мою голову, когда сожгли меня и осквернили мое смертное тело, я думала о тебе и твоей матери. Когда они опустили меня на ту холодную плиту в черной гробнице, я снова и снова видела ваши лица. Мои дорогие. Мои любимые. Я надеялась, что вы обе выжили, что мои планы не сработали. Я надеялась, что ты вернешься и убьешь меня раз и навсегда.
Ее лицо выразило такую смертную боль, любовь и тоску, что душа Айлет с болью дрогнула в ответ. Она знала, что должна была ощущать только ужас при виде этого лица. Но… теперь в ее голове были знания. Картинки истории, которой с ней поделилась Одиль. Воспоминания о победах и поражениях. Она снова видела юную венатрикс на коленях посреди пепла, кричащую, рыдающую и зарывающуюся лицом и ладонями в холодный пепел, пока она вся не стала серой, как призрак.
Айлет покачала головой и зажмурилась.
— Немного поздно для сомнений, не думаешь?
Одиль не сразу ответила:
— Я видела ладонь Богини надо мной. Я была могущественной, но не божеством. Я не была вечной. Я видела, как Она подняла свое орудие, чтобы сбросить меня. Своего Избранного короля. Обещанного спасителя. И я спросила себя: «Я опущу голову на плаху? Я поддамся неизбежному?».
Хоть Айлет пыталась подавлять желание, она открыла глаза и поймала взгляд королевы. Ее манили эмоции души Одиль.
— Я нашла ответ. И я поступила так, — сказала с горечью Одиль, а потом ее голос стал таким нежным, что растопил бы самое твердое сердце. — У меня было много лет, дитя, чтобы обдумать, сделала ли я правильный выбор. Много лет боли… и сожалений.
Айлет не могла говорить. Слова будто засохли в горле. Она могла лишь смотреть в черные, как ночь, глаза и ощущать связь между ними. Связь была сильнее любой духовной связи между смертным духом и тенью. Связь кровного родства, какую она еще не ощущала.
Нет… это не было правдой…
Разум показал ей картинки ее братьев-волков и сестер-волчиц. Ее мать в теле волчицы. Она снова ощутила сходство с ними, хоть ее смертное тело отличалось от их тел. Она не понимала разницы тогда, будучи ребенком. Даже сейчас, оглядываясь на вернувшиеся воспоминания, она едва замечала это.
Это была семья. Там она ощущала свое место. Не так, как с Холлис, которая взяла ее, только чтобы управлять ею, врать ей. Не как с Орденом, который использовал ее и бросил, когда ее уже не могли использовать. Тут было ее место, как рожденной с тенью. Тут был зов крови.
Она принадлежала Одиль. А Одиль принадлежала ей.
Дух Айлет брыкался. Протест рос в сердце, давил все сильнее, пока не вырвался из ее рта визгом:
— Нет! — закричала она, а потом снова и снова. — Нет! Нет! Нет!
Ментальная проекция ее тела пропала, растаяла, и остался только дух. Ее не ограничивали плоть и кость, она устремилась в небо, полное обливиса, унеслась во тьму, в забвение. Только бы сбежать от той связи, которой она боялась больше всего в жизни. Больше, чем монстров, на которых охотилась. Больше, чем костра эвандерианцев. Больше, чем вечности в Прибежище. Она не могла быть привязана. Она должна была сбежать…
* * *
Вес смертности обрушился на нее, ее дух вернулся в тело. Она сидела миг в темноте в своей голове. А потом открыла глаза и посмотрела на высокие деревья Ведьминого леса вокруг нее.
Она проснулась.
ГЛАВА 5
Тьма ревела вокруг него. Но через миг он вдохнул прохладный чистый воздух.
Еще через миг он оказался во тьме снова, в хаосе таком шумном, таком тяжелом, таком жарком, что даже миг был адом. Но миг прошел, и он снова вдохнул, в этот раз — грязный воздух Ведьминого леса. Пять раз он менял миры, каждый раз это было слишком быстро, чтобы осознать, он словно просто моргал.
Путешествие закончилось резко, как и началось. Каждая клетка его тела была напряжена, словно сердце, кровь, конечности и душа были готовы разорваться на тысячу кусочков.
Герард рухнул в грязь Ведьминого леса, вытянув руки, согнув ноги, лицо было повернуто, чтобы он мог дышать, не глотая слизь и гниль. Он лежал, словно сломанный, ничего не видел, кроме пляшущих лучей света на пылающих глазах. Его уши не слышали ничего, кроме какофонии тишины и криков, которые не совпадали с его пониманием. Его ощущения были живыми, опаленными болью, он не мог осознавать мир вокруг него.
Он не знал, как долго оставался в таком состоянии, пока не начал хоть немного приходить в себя. Казалось, его разум собрал все, что пережил, и запер в глубоком темном месте, где он не мог это видеть и помнить. Он стал оживать. Сначала ощутил боль в теле, словно его снова и снова толкали в стену. Потом он ощутил вонь гнилой почвы под ним, достаточно сильную, чтобы его желудок сжался, а горло сдавило от желчи.
А потом его уши стали слышать. И он уловил голос:
— Нет! Нет, нет, нет, я не дам тебе навредить ему!
Он поднял голову. Земля шлепнула, когда его щека высвободилась, грязь осталась на лице и шее, стекала по груди, пока он поднимался на колени. Боль пронзила плечи и спину, но ничего не было сломано. Он осторожно повернулся к голосу, который стал стоном без слов.
В нескольких ярдах от него Фантомная ведьма сидела на коленях спиной к нему. Он заметил ее через туман обливиса, ее золотые волосы выделялись во мраке, хоть они и были спутанными и грязными. Она сидела на коленях у дерева, сжимала ствол, ее ладони рвали кору и гнилое дерево. Смола текла из ран, катилась по ее пальцам и рукам.
Герард смотрел на те белые плечи — плечи Лизель, когда-то нежные и округлые, а теперь в красных линиях, словно она царапала их, пытаясь оторвать что-то невидимое от плеч. Она содрогалась от рыданий и дыхания. Казалось, она не замечала Герарда, а он встал на ноги и, шатаясь, подошел к ней сзади.