- Гретхен? - встревожился Кренстон.
Она остановила его, уже не скрывая выражения боли в лице и глазах.
- Ради Бога, простите меня, я не хотел прибавить вам страданий...
- Вам сказал доктор?..
- Да. Но я прошу вас, не браните его. Он сделал это из-за искреннего участия к вам. И, кроме того, я услышал о Ларте гораздо раньше, из ваших уст.
- Нет... - Гретхен растерянно помотала головой, и, будто собралась с мыслями, добавила увереннее: - Нет! Я не говорила вам!
- Как и о вашей встрече с Немым Пастором, вы рассказали много раньше, чем захотели - в ночном бреду. Тогда же вы призывали Ларта.
- Ах... вот как... Ларт... Это человек, с которым я бежала от мужа, она попыталась улыбнуться онемевшими губами: - Что может быть банальнее. Не так ли?
- Гретхен, пожалуйста... Не надо ни о чём говорить сейчас. Вы не можете.
- Всё равно... Ни сейчас и ни потом... Всё равно...
- Минуту назад я готов был поклясться, что никогда не заставлю вас страдать! Гретхен, не нужно ни о чём говорить, я не хочу такой цены! Пожалуйста, успокойтесь!
- Я очень мало могу рассказать вам о Ларте, Кренстон, - проговорила Гретхен, будто не слыша его. Но теперь голос её звучал гораздо спокойнее, только в нём слышалась бесконечная усталость. - Наверное, ничего кроме одного только - впервые в жизни я встретила человека, который стал мне другом. Он и ещё одно существо, - слабо улыбнулась Гретхен, - Урс, здоровенная чёрная зверюга и самое доброе создание, беззаветно преданное, самоотверженное. Собака Ларта. Они спасли меня тогда, в море. Урс не дал пойти ко дну, а Ларт вытолкнул в шлюпку. А потом... потом... я помню только крики... боли и отчаяния... - лицо Гретхен исказилось.
- Довольно, Гретти!
Она посмотрела на него с усмешкой отчуждения:
- Вы исследуете меня?
- Нет! Почему?..
- Так называл меня только он... - перебила его Гретхен. - Ларт не был моим любовником, сэр Кренстон, как вы могли подумать.
- Пожалуйста, Гретхен, хватит...
И в этот момент она почувствовала такую всепоглощающую усталость и равнодушие, что ей стало абсолютно безразлично, что с нею станет сейчас или завтра, или через год. Ноги ослабели, и Гретхен подумала, что единственное её желание - опуститься на пол прямо здесь, и чтобы все оставили её. Вероятно, это опустошение стало результатом того, что Гретхен, наконец, высказала всё, что грузом лежало на её сердце. Теперь она сказала почти всё, но остальное уже не представлялось важным сейчас, об этом можно было не говорить.
Глава сорок седьмая
Кренстон напоминает о своей склонности
к эгоизму и самодурству,
a Гретхен обзывает себя дрянью
С молчаливого уговора ни Кренстон, ни Гретхен никак не упоминали того, что между ними произошло. И казалось, что всё стало как прежде. Но среди прислуги основной темой (известно ведь, любимое заделье для слуг посудачить о господах) стали разговоры о том, что сэр Тимотей души не чает в милой Гретхен. С долей иронического снисхождения - впрочем, вполне доброжелательного, говорили о "причудах" своего господина. Так родители c едва прикрытой гордостью говорят о талантах и достижениях любимого дитя.
"Причуды" же заключались в том, к примеру, что однажды к обеду подали большую корзину свежей клубники. Это после того, как Гретхен обмолвилась, что любит начало лета, пору созревания клубники. Организовать начало лета даже Кренстону было не под силу, а вот корзину клубники - пожалуйста. Причем непременно из Франции, из Тулузских знаменитых оранжерей. И это поздней осенью, когда холодный ветер носится по саду, свистит в голых ветвях яблонь, а туя, ели, плющ - те деревья и кустарники, чья зелень не боится холодов, совсем потемнели от дождей, и кажется, что им было очень неприютно под хмурым, суровым небом.
Сэр Кренстон будто задался целью - беспрестанно радовать чем-нибудь Гретхен, и в намерениях своих он преуспевал, выдумки ему хватало. О таких мелочах, как добрых десятка два всевозможных журналов, газет и каталогов, и говорить-то не стоит. Почтовая карета теперь почти ежедневно навещала гациенду Кренстона, доставляя в Тополиную обитель новости большого мира новинки литературы и науки, светские сплетни, каталоги аукционов предметов искусства и недвижимости, модные журналы, бандероли с нотами. В гациенде появились белошвейка и кружевница. Специально для Гретхен они выбирали ткани и прочие аксессуары по каталогам с прилагаемыми образцами, а затем пополняли гардероб Гретхен платьями, которые на любом великосветском приёме стали бы предметом активного обсуждения завзятыми модницами в силу своей элегантности, изящества и неповторимости.
Однажды к Тополиной обители подошли бродячие музыканты. Кренстон велел их обогреть, накормить, привести в надлежащий вид, а вечером в большом салоне состоялся концерт. Сэр Тимотей был чрезвычайно рад, видя, что смог доставить Гретхен истинное удовольствие. Скрипач был просто великолепен, по-настоящему талантлив, и Гретхен самозабвенно слушала его игру, и глаза её светились искренней радостью.
А по прошествии какого-то времени сэр Тимотей объявил Гретхен, что вечером её ждёт сюрприз.
- Сюрприз? Ах, господин Кренстон, вы так неистощимы в своих выдумках, что даже пугаете меня, - улыбнулась Гретхен.
- О, нет, не пугайтесь! Не огорчайте меня, Гретхен, я вовсе не хочу, чтоб вы боялись! Я хочу порадовать вас. Но я попрошу вас выполнить одну мою просьбу.
- В чём она заключается?
- В вашей комнате вы найдёте платье. Наденьте его к ужину.
- Новое платье? Господи, Кренстон! Зачем мне столько нарядов?!
- Мне нравится доставлять себе удовольствие. Да, прежде всего, себе. А вы что думали? Я эгоист, милая Гретхен.
- И эгоист, и самодур - я помню. Но, прежде-прежде всего - вы хитрец, господин Кренстон!
Сэр Тимотей рассмеялся и спросил:
- Но вы намерены исполнить мою просьбу?
- Как же я могу её игнорировать?
Однако, платье, которое она обнаружила у себя, и в самом деле, вызвало у Гретхен тревогу. Что мог задумать Кренстон, предлагая ей выйти к ужину в бальном платье изумительной красоты? Гретхен беззвучно охнула и прикрыла рот ладонью, когда взгляд её упал на ореховый, инкрустированный столик - на чёрном бархате в большой шкатулке блистал жемчуг. Любая женщина на её месте с восторгом принялась бы разглядывать платье, с упоением извлекать украшения из шкатулки и любоваться ими. А Гретхен стояла, глядела на эту роскошь и терялась в догадках. Безусловно, подарок был царственно хорош! Наряд был изготовлен с тонким вкусом, виртуозно подобраны украшения к нему, но Гретхен чувствовала себя виноватой, неблагодарной - ведь Кренстон хотел обрадовать её, но она не испытывала не то что самозабвенного ликования, а даже никакой особой радости.
Габи и обе портнихи начали одевать Гретхен задолго до ужина. Первая юбка была сшита из тяжелой ослепительно белой парчи, вторая изготовлена из паутинно-тонкого серебряного кружева столь нежного, что оно казалось сплетенным из лунного света. В изящный замысловатый рисунок вплетались крохотные жемчужинки, и казалось, что ткань светится, переливается перламутровым светом.
А Габи уже застегивала на Гретхен корсаж из белой парчи. Серебристо-белая пена кружев окутала обнаженные плечи, оттеняя нежную смуглость кожи. Волшебное мерцание дивного колье как будто заставило светиться плечи и грудь. Темные волосы ниспадали мягкой волной и поднятые вверх приоткрывали стройную шею. У Габи оказался талант искусного парикмахера, и из роскошных волос Гретхен, жемчужных нитей и заколок она сотворила элегантную прическу.
Когда Гретхен была полностью одета, женщины отступили от неё и с восхищением её рассматривали. У Габи на глазах вдруг заблестели слезы, она прижала ладони к щекам и прошептала:
- Мисс Гретхен! Вы божественно, ангельски прекрасны! Я не видела никого прекраснее вас!
Гретхен повернулась к зеркалу, придирчивым взглядом окинула себя. Она не нашла, к чему можно бы придраться, ну, разве что лицо было чуть бледновато - она позволила слегка подкрасить себе ресницы и брови, но от румян отказалась. И вдруг явилась мысль: "Золотят пёрышки птичке в клетке". Гретхен едва не топнула ногой, до того разозлилась на себя за эти мысли. Никакая она не птичка в клетке - снимай это платье и лети на все четыре стороны, коль желаешь! И Кренстон ничего не золотит - со всей искренностью, сердечностью, щедростью стремится порадовать её, а она только знай себе куксится. "Дрянь неблагодарная! - выругала себя Гретхен. - Ты-то можешь порадовать его за всё, что он для тебя сделал?!"
Глядя на себя, Гретхен едва приметно усмехнулась - щеки от гнева покрылись румянцем, глаза загорелись особым светом. При желании это можно принять за проявление волнения, восхищения, смущения... "Любовь с превеликой готовностью желает обмануться", - подумала Гретхен.
Глава сорок восьмая
Кренстон предстаёт в ещё одной своей сущности
Гретхен спускалась к ужину теперь уже без особого волнения - вспышка гнева на саму себя подействовала благотворно. Каких опасностей она ждёт? Признания Кренстона в любви к ней? Разве любовь его всё ещё для неё секрет? Она получила тысячи знаков, раскрывающих его чувство к ней, между ними давным-давно всё сказано, это понимают они оба. Так что признание - лишь формальность. Или она боится предложения руки и сердца? Это только определит её место в доме, который она, согласно всем нормам приличия, должна бы давно покинуть. Но она остается в доме одинокого мужчины, ясно давая тем самым понять, что очень рассчитывает получить предложение и остаться здесь навсегда. Гретхен саркастически усмехнулась: "И при этом ты способна трепетать, ждать с испугом его предложений? Лицемерка! Именно так должна ты выглядеть в глазах Кренстона! Поистине, любовь слепа! Но тебе любовь глаз не застит, так называй свои поступки должными именами".
Все эти горькие мысли в миг отлетели прочь, когда слуга с бесстрастным лицом открыл перед ней створки двери в большую столовую залу. Сэр Кренстон обернулся к ней, и Гретхен остановилась, едва шагнув в дверной проём, сердце её заколотилось. Он был прекрасен.