Роуз Паттерсон жила в чикагском Беверли Хиллз, в квартале от лютеранской церкви Святого Иоанна Богослова. Ее третий муж (ныне покойный, как и четвертый) решил перебраться сюда из Голд Кост после внезапной смерти малолетней дочери. Его дочери от первого брака, разумеется — сама Роуз так и не подарила мужу ребенка. Что поделаешь: он был слишком стар, она — слишком молода, чтобы обременять себя такой ненужной обузой. Кроме того, бурная юность и четыре аборта тоже не прошли так уж бесследно. Роуз всегда была достаточно неглупа и уж точно не собиралась рожать от какого-нибудь полунищего дальнобойщика. Ныне, пресытившись вниманием мужчин и лишь изредка позволяя себе интрижку с богатым вдовцом преклонного возраста, Роуз вела размеренный, степенный образ жизни в компании двух мальтийских болонок и розового какаду. Как говорится, хочешь выйти замуж — лучше заведи себе собаку, свинью и попугая. Ну, без свиньи Роуз решила обойтись — о том, какими свиньями обычно бывают мужики она и без того была осведомлена наилучшим образом.
А уж от кого миссис Паттерсон научилась держаться и вовсе подальше — так это от молодых прохвостов, которым только и нужно, что откусить побольше шмат от твоей чековой книжки. Нет уж, этим она сыта по горло! Не на ту напали. Когда женщине уже немного за сорок… ну хорошо, хорошо, немного за пятьдесят, зачем быть таким грубым? Ох, ну, собственно, какая разница? В любом случае, на свете есть много куда более ценных и приятных вещей, чем сомнительные забавы в койке.
Вставала Роуз Паттерсон обычно поздно, ближе к полудню. Бессонницей она не страдала и даже могла себе позволить чашечку горячего кофе с медом, сливками и выдержанным кальвадосом на ночь. Сегодня она, пожалуй, поспала бы и еще чуточку подольше, если бы Лаки и Ромео не затеяли возню прямо у нее в постели. К тому же Лаки, похоже, куснула бедняжку Ромео, и он пришел к хозяйке жаловаться. И скулил до тех пор, пока Роуз наконец не встала и не покормила его сладостями. Негодник, всем им одного нужно.
Роуз скромно позавтракала яйцами пашот с тостом (фигуру все же нужно беречь), понежилась в ванной и, вернувшись в спальную, села перед зеркалом и неспешно отвинтила крышечку с флакона увлажняющего геля-эссенции, намереваясь всерьез заняться утренним туалетом. В этот момент внизу мелодично пропел дверной звонок и, как обычно, вслед ему гаркнул Винсент: «Не подаем!» Умная птица. Конечно, Роуз не собиралась идти открывать. Наверняка какие-нибудь вшивые торговые агенты. Обнаглели.
Почти сразу же, в унисон обоим, запиликал телефон. Какого дьявола? Миссис Паттерсон помедлила и, после третьего звонка, все же ответила.
— Привет, Рози, — проговорил довольно приятный мужской голос.
— Ты кто? — Миссис Паттерсон сердилась. Что за фамильярность, в самом деле? — Тебе чего надо?
— Не помнишь меня, Рози? — с подчеркнутым огорчением проговорили на том конце линии. — Ну как же так, сладенькая? Неужели моя маленькая баночка с абрикосовым мармеладом совсем позабыла меня? А я в гости. Давай, встречай.
Роуз вздрогнула.
— Кен? Какого хрена ты приперся сюда восемь лет спустя?
— Всего семь, пупсик! Ну хорошо, может быть, семь с половиной.
Миссис Паттерсон вновь нестерпимо захотелось вмазать как следует по его наглой голубоглазой роже.
— Убирайся на хрен, Кен! Ты что же, думал, что я вспомню, как весело было с тобой трахаться и впущу тебя обратно? После того, как ты сбежал к какой-то старой грымзе с моими деньгами и восемь лет не показывался?
— Ну, Роуз, вдруг меня замучила совесть, и я решил вернуть тебе твои четыреста баксов? Открой, пожалуйста.
Смеется. Говнюк паршивый.
— Шуруй отсюда, засранец, или я позову полицию!
Роуз бросила трубку. Каков наглец! Четыреста баксов! Она была уверена, что в тот день выписала ему чек на четыре тысячи, а не каких-то там четыреста баксов. А он, конечно же, только того и ждал.
Дверь внизу скрипнула и на лестнице послышались уверенные шаги. Миссис Паттерсон бросило в холодный пот. Как? Ледяными пальцами она снова схватилась за трубку телефона, тот тут же разразился новой трелью.
— И что же ты скажешь полиции, Рози? Только не говори мне, что тебя тоже замучила совесть и ты решила пролить немного света на историю внезапной смерти маленькой мисс Уоллис. Что-то мне не верится.
Роуз завопила и швырнула телефон на пол, как будто тот был гремучей змеей.
— Ты ничего не знаешь про мисс Уоллис! Маленькая сучка сдохла, потому что у нее было слабое сердце, это все засвидетельствовали!
Дверная ручка повернулась, в глаза на мгновение ударил яркий свет из веранды.
— И так удачно ее слабенькое сердечко подвело ее как раз, когда мистер Уоллис уже готовился отписать ей две трети своего состояния по завещанию! — холодно ухмыльнулся светловолосый призрак, явившийся ей из прошлого.
Правда призрак, что ли? Он почти не изменился за эти восемь лет, даже как будто помолодел. И держаться стал как-то по-другому. Только от дурной привычки одеваться как грязный хиппи так и не избавился.
— Как ты сюда вошел?
— Через дверь, — невинно пожал плечами он. — У тебя не заперто.
Роуз была абсолютно уверена, что это не так, она не могла оставить дверь открытой на ночь. Все это смахивало на дешевый триллер. Да-да-да, именно дешевый триллер, малобюджетный трешак.
Незваный гость раздосадовано цокнул языком, окинул взглядом комнату и без стеснения вошел внутрь, на ходу разворачивая что-то, упакованное в шуршащую фольгу.
— Напрасно ты так со мной, мармеладинка. Смотри какие гостинцы я для тебя припас. Высший сорт, не мусор какой!
Он опустил на столик перед Роуз темную плитку, цветом похожую на горький шоколад. Унций десять, не меньше.
— Я этим больше не увлекаюсь, Кен.
— Неужели? Ну вот, а я так старался. Это из Афганистана, превосходный чарс. Помнишь, как мы с тобой раскурили кубик марокканского? Ты была такая веселая в тот день! А уж говорливая какая! Даже рассказала мне про мисс Лиззи — я-то ведь ее живой и не видел. Сколько, говоришь, ей было? Шесть? Или пять?
— Тебе все приглючилось, н-нарик тупой! — дрогнувшим голосом проговорила миссис Паттерсон.
Он ничего не докажет. Прошло так много лет, и у него не может быть никаких улик. Мало ли что она ляпнула по укурке?
Ее бывший любовник обошел кресло, в котором сидела Роуз, и положил ладони ей на плечи. От него веяло каким-то противоестественным холодом. «Вампир!» — метнулось в помутневшем сознании Роуз. Она быстро перевела взгляд на огромное зеркало туалетного столика: отражение наличествовало. Кен Дениэлс, бесстыжий жиголо и форменная шлюха мужского пола, усмехался вполне материальной усмешкой, стоя у нее за спиной.
— Я и не собираюсь никому ничего доказывать, Рози. Поверь, сладенькая, все останется между нами.
— Ты пришел меня шантажировать? — догадалась миссис Паттерсон.
Неужели она сказала это вслух, про «ничего не докажет»?
— Что ты! Это же не моя профессия! — В его руке блеснуло что-то металлическое, но на нож это не походило. Просто серебряная цепочка. Еще один подарок, что ли? Голос продолжал звучать умиротворяюще: — Все, чего я хочу — это чтобы ты покинула мир точно так же, как твоя маленькая падчерица.
Роуз даже не сразу поняла, что именно он сказал.
— Ты свихнулся? Я не убивала Лизу, она была мне как дочка! Я в ней… души не чаяла!
— Ну так и я не буду тебя убивать, мармеладик. Все случится как-то само собой. Ты просто ляжешь в свою мягонькую постельку, накроешь свое ухоженное личико подушкой и тихонько задохнешься. Я тебя и пальцем не трону. Обещаю, Роуз.
Болонки выли. Попугай, наверное, сдохнет с голоду. Киэнн распахнул высокую клетку и открыл окно. Прибьется к кому-нибудь. Птичка редкая, дорогая, на улице не оставят. Еще раз приподнял край подушки и удовлетворенно улыбнулся. Спи спокойно, мармеладка Рози. Пусть тебе приснятся конопляные поля Марокко.
***
Ллеу ворочался в постели, пытаясь найти позу, в которой ничего не болит. Его безумие было слишком уж устойчивым и однообразным. Ничто не менялось. Ни сырой, прогнивший дом, в котором он жил, ни смертные, которые его окружали. Картинка за окном тоже оставалась прежней, разве что иногда шел дождь, ночь сменялась утром, утро — днем… Его отражение в зеркале тоже не спешило меняться, только синяков на теле все прибавлялось. И совсем не по волшебству. Мэдди все так же звалась Мэдди, и по-прежнему пыталась ему что-то втолковать, все на том же языке людей. Так же, как и раньше бранилась и дерзила, подтрунивала и временами вытаскивала из очередной передряги. Крис, которого она звала братом, однообразно угрюмо огрызался, существо в клетке (ребенок, как уже понял Ллеу, девочка по имени Эби) непрестанно ныло и орало, женщина то и дело плакала…
Только урод, которого Мэдди звала «папашей», бывал разным: иногда — бешеным зверем, злобным демоном, иногда — просто старшей версией угрюмого Криса, иногда — веселым и даже притворно-добродушным придурком. Скалил желтые тролльи зубы в мерзкой улыбочке и обещал привезти деткам конфет. Завтра после работы. Но, конечно, никогда не привозил. Ллеу довольно быстро вычислил, что меняет его: виски. Что он, пьяного Шинви не видел? Хотя большинство фейри не слишком сильно менялись под воздействием алкоголя. Они могли поменяться просто так, в силу своей природы. Но на этот случай у Ллеу тогда была Глейп-ниэр. И были папа и мама, которые прекрасно разбирались в таких вещах и успевали вышвырнуть неожиданно взбесившегося оборотня за дверь прежде, чем он чего-то наворотит…
Буквально каждый день Ллеу по нескольку раз порывался сбежать из этого отвратительного дома, хотя не знал куда ему податься и что делать потом. Было бы здорово прихватить с собой безумную Мэдди — Ллеу уже убедился, что как раз она была наименее сумасшедшей из всех. В свое сумасшествие он тоже больше не верил. Конечно, с ним случилось что-то странное и необъяснимое, но это, вне всякого сомнения, просто магия. Беда в том, что после случая с разбитым окном за ним зорко приглядывали, запирали, когда не могли следить и — самое скверное — постоянно пичкали какими-то лекарствами. От них на Ллеу нападала смертельная слабость и сонливость, а в голове непрестанно гудело. Невнятно, приглушенно, точно кто-то бубнил жутковатую скороговорку на неизвестном ему языке, захлебываясь визгом на каждом втором слове…
***
Заведение работало под стандартной вывеской «Тайский массаж и релаксация». Для прикрытия задницы хозяин держал парочку настоящих массажисток. Ну, и еще несколько девочек работали по совместительству. Ван и тайцем-то не был, хотя когда-то прожил там пару лет. Что, разумеется, нисколько не мешало ему вполне успешно вести дела заведения уже не первый год. Работа, понятно, не из легких, тем более что на нем висело чуть ли не все: и с клиентами договориться надо, и за девочками присмотреть, новеньких разместить, да еще обычно и укротить, объездить (поначалу они почти всегда буянят, разве кроме самых молоденьких), и, если что, с властями утрясти. Вот сегодня Ван вышел на смену уже в пять вечера, хотя клиенты обычно в такое время еще почти не заглядывают. Но должны были подвезти свежий товар, так что дел ожидалось невпроворот. Ван спустился в казармы, разнес девочкам еду, доставленную из местной китайской забегаловки (лапшу с курицей в глазури — чем не лакомство? жируют, сучки) и сел просмотреть счета. На бухгалтера босс тоже жлобился, выкручивайся как можешь.
В этот момент при входе звякнул колокольчик. Ранняя пташка. Ван поднял взгляд от бумаг. Высокий блондин, явно иностранец. Одет… так себе одет, но Ван приучил себя не делать поспешных выводов. Европейцы бывают… странными. И никогда не знаешь, в какой воде плавает крупная рыба.
— Добрый вечер, сэр, чего изволите пожелать?
Блондин загадочно улыбнулся:
— Полагаю, мне нужна… релаксация.
Ван услужливо закивал:
— Конечно, конечно. — И привычно затарахтел: — Традиционный массаж, масляный массаж, массаж ног, массаж горячими камнями…
— Меня интересует, — продолжая улыбаться, оборвал его клиент, — особая релаксация. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
Ван еще раз окинул его придирчивым оценивающим взглядом:
— Эта услуга будет немного подороже. И только наличными.
Посетитель кивнул, вытаскивая бумажник:
— Знаете, я давненько не бывал в Чикаго. Надеюсь, за последние пять лет цены не слишком сильно выросли?
— Немного, — уклончиво ответствовал Ван, краем глаза заглядывая в бумажник клиента. — И мы берем задаток, знаете ли.
— Без проблем, почтеннейший. Сколько?
Ван назвал сумму, которой хватило бы, чтобы снять сразу двух проституток — все равно придется торговаться, так хоть будет с чего уступать. К его удивлению, клиент без колебаний отсчитал деньги и выложил на стол перед ним. Потом добавил еще сотенную купюру и снова улыбнулся:
— Только, пожалуйста, помоложе. Младше пятнадцати есть?
Вот тебе и плохо одетый посетитель. Ван мысленно похвалил себя за проницательность и поздравил с барышом.
— Найдут.
Он кивнул одному из охранников — сегодня работал этот новенький мордоворот, то ли иранец, то ли таджик какой-то. Проверенный, испытанный Чжон стоял у двери. Иранец щелкнул замком и ушел вниз.
— Присаживайтесь, сейчас вам приведут нескольких наших… массажисток. На выбор.
Блондин пристроился на диванчике, вытащил из кармана портсигар.
— Я закурю пока, не возражаете? У вас травку курить можно или… будут неприятности?
Ван немного помялся, раздумывая. Клиент снова растянул губы в навязчиво-приторной улыбке и выложил на стол еще одну сотенную.
— Ни в чем себе не отказывайте! — поспешил заверить его Ван.
Минут через пять таджик приволок из подвала трех малолеток: одна индуска и две то ли из Сирии, то ли из Египта. Ван немного занервничал: олух проклятый, не мог хоть одну славянку прихватить! Этому наверняка светлокожая больше понравилась бы. Клиент повертел каждую, неопределенно кивая.
— Им точно меньше пятнадцати?
— Вне всякого сомнения. — Ван тоже быстро закивал. — Той, кажется, тринадцать, этой вообще одиннадцать.
Выражение лица посетителя его на мгновение испугало. Но Ван почти сразу решил, что ему просто показалось.
— А по-английски они хоть говорят?
Клиент казался Вану все более подозрительным. Ты что, беседы с ними беседовать собрался?
— Чуть-чуть…
— А, ну да, понимаю. — Блондин осклабился, на этот раз уже явно неприятнейшим образом. Ван заметил, что он неспешно перебирает что-то серебристое в руках. Четки, что ли? Верующий? — Ведь есть язык, который понимают все, не так ли? Язык боли. Язык насилия. Знаете, почтеннейший, а ведь я владею им практически в совершенстве. Можно сказать, говорю на нем с младенчества.
Тело Вана прошила колючая судорога, точно его шарахнули электрошокером. Глаза Чжона как-то странно остекленели, а с иранцем и вовсе творилось что-то неладное.
— Вот на нем мы сейчас с вами и побеседуем, — продолжал посетитель. — Я думаю, может занятный разговор получиться, познавательный. Я бы даже сказал: поучительный.
Ван потянулся к кнопке тревоги — по сигналу могут прислать подкрепление, — но пальцы одеревенели и не повиновались. Между тем чертов тупой таджик, багровый от напряжения, вдруг выдернул его из кресла и швырнул вниз лицом прямо на письменный стол, за которым Ван только что сидел. Блондин с диванчика удовлетворенно хмыкнул, шумно выдохнул терпкий дым.
— Вот так, хорошо, приятель. Как тебя там?
— Моххамед, — сдавленно проговорил иранец.
— Прекрасное же имя! Ты тоже подойди давай, — кивнул он Чжону. — А ты, мистер сраный Аль Капоне местного разлива, спускай штаны. Порадуй девочек, не все же им под вас ложиться. А когда твои парни закончат, ты сам скажешь, что мне с ними сделать.
После того, как второй охранник тоже пустил себе пулю в лоб, а тело избитого и затраханного до смерти сутенера перестало подавать последние признаки жизни, Киэнн спустился в полуподвальное помещение и приложил ладонь к первому замку. Тот заскрежетал, как голодный живот нищего бродяги и нехотя повернулся. Полумрак, несвежие койки, точно в ночлежке…
— Дамы! Пошли все вон отсюда! Живо! И нехрен у приличных шлюх хлеб отбивать!
***
Живущий в мозгу зверь взревел и оскалился, тысяча баньши запричитала на все лады, жадное живое пламя обожгло глаза. Полчище клекочущих грифонов выпустило когти, разрывая в клочья все, что еще осталось целым. Ллеу изо всех сил закусил губу: снова кричать он не будет. Все равно никто не придет к нему на помощь. Его только опять накачают отравой и отсыпят колотушек. Голоса, ранее шептавшие и хрипевшие, теперь выли, стонали, надрывали драконьи глотки, хлестали и резали ножом. Что это?
И вместе с тем в разрушительной, гнетущей мелодии звучало нечто невыразимо притягательное, влекущее к себе с непреодолимой силой, как, должно быть, трясина затягивает неосторожного ходока — не вырваться, не освободиться… Может ли боль быть наслаждением?..
— Mickey? — Безумная Мэдди подняла голову от раскрытой тетрадки, в которой, скрючившись, по обычаю выводила какие-то символы.
— Mad… — хрипло простонал Ллеу в унисон воющему урагану в своей голове. — Mad, lemme go! It’s… calling me… calling…*
*Мэд, отпусти меня! Оно… зовет меня… зовет…
***
Чед Батлер околачивался возле дома номер триста шестьдесят три, поджидая напарника. Это дело обещало ему приличный куш, тем более что мокрую работу, если таковая случится, напарник брал полностью на себя. Это хорошо. Чед не любил марать руки такими вещами. Он вышел после четвертой отсидки каких-то полтора года тому назад (хотя, надо признать, за последние семнадцать лет это был его рекорд: целых полтора года на свободе). Тем не менее, садиться лет на тридцать за мокрое дело (а для него эти тридцать уже вполне могли оказаться равноценными пожизненному) ему нисколько не хотелось. Однако Чед основательно влип и бабки ему были нужны просто до зарезу.
Работу ему подбросил старый знакомый — бывший коп, Маркус Хорн по прозвищу Закавыка. Впрочем, он всегда был хорошим копом — с ним было легко договориться. Он же пообещал ему напарника (которого Чед не знал): тот должен был появиться в начале второго на углу у триста шестьдесят третьего номера и представиться как Стаггер Ли. Шутник этот ниггер…
Перевалило за четверть, а долбанный напарник все не появлялся. Чед начинал нервничать, припоминая, что голос Маркуса по телефону звучал как-то странно. Конечно, дилеру надо чем-то платить, и если он не поправит свои финансы сейчас, то может начинать мечтать об уютном местечке за решеткой — там до его задницы хотя бы не доберутся. И все же попахивало кидаловом. Наверное, лучше делать отсюда ноги и…
— Чед Белоручка?
Чед едва не подпрыгнул. Обещанный напарник не знал его по имени, и основной кликухи знать не должен был. Резко обернувшись, Чед уже замахнулся с ходу двинуть неизвестного в висок покрепче, но почему-то промазал. И тут глаза у него полезли на лоб: перед ним стоял белый. И просто какой-то белый, а тот самый слизняк-блондинчик из Чикагской окружной, что мотал там свой срок лет пятнадцать назад. Фифочка. Зубная фея.
— Стаггер Ли — это я, — нахально улыбнулся этот говнюк.
— Какого хрена? — Чед даже немного растерялся. — Ты откуда выискался, кусок дерьма? Стаггер Ли! Говноед охреневший! Ты ж в собственное очко пальцем не попадешь, тоже мне, мокрушник!
Чед люто ненавидел Фифочку. И заслуженно: нехрен белому засранчику прикидываться негром! Это, в плане, когда он стал драть глотку вместе с Диким Индюком и разом сделался в почете у всех пацанов. Конечно, эти их дедовские песни Чеда не трогали, но это были ниггерские песни, и эта белая сука не должна была красть их! Чед ненавидел Фифочку, и неоднократно разъяснял ему это в тюремном сортире. И вот теперь этот прыщ говорит, что его прислал Маркус Закавыка?
— И это, типа, блядь, тебя прислал Закавыка? — повторил он вслух.
Фифочка обнажил зубы в отвратительной ухмылке, медленно разматывая какую-то странную удавку:
— Конечно, нет, Белоручка. Маркус Закавыка навел меня на тебя, понимаешь? И в благодарность за это я не стал отрезать ему причиндалы, а просто повесил его на шнуре от утюга. А вот тебе, пожалуй, все-таки вначале отрежу. — Он пафосно загасил окурок на груди Чеда, завоняло смоленой кожей и жжеными волосами. — Хотя нет, зачем марать руки? Ты сделаешь это сам.
***
— Ma-a-a!.. — открыла было рот Мэдди, чтобы снова позвать заплаканную женщину.
И тут Ллеу почувствовал, как щелкнул затвор в ее мозгу под его пальцами. Песнь, лупившая его обухом и жалившая исполинским жалом, одновременно делилась с ним своей властью! Своей силой.
«Не надо кричать, Мэдди. Не надо никого звать. Просто открой мне дверь и… И помоги до нее дойти. Вот так, хорошо. Меня зовут, понимаешь? Должен ли я взять тебя с собой, Мэдди? Хочешь ли ты пойти? Потому что я не хочу принуждать тебя».