Путь к новому дому (а вернее, насколько могла понять Эйтлинн, старому дому рода Дэ Данаан), Тернистым Холмам Тирна Шид-Айр занял чуть более двух дней. Конечно же, с перерывами на сон и еду. От Кэр Аноэт чета спустилась к реке, и Киэнн вдруг, с благоговением истинного язычника, упал на колени перед речным потоком, окунул руки по локоть в воду и замер, точно погрузившись в транс. А затем так же нежданно сотворил крылатую эльфийскую ладью с изогнутой лебединой шеей прямо из утреннего тумана, и та засверкала прозрачно-сизым хрусталем резного оперения, качнулась бриллиантовой подвеской на смятом подвенечном платье королевы-реки. Эйтлинн охнула от изумления:
— Ты же говорил, что ничего не умеешь?
Он, как всегда, плутовато усмехнулся:
— А где ты видишь что-нибудь? Это всего лишь иллюзия. Я по-прежнему самый никудышный волшебник по эту сторону мирозданья. Ну, может, не считая ётунов.
Эйтлинн осторожно потрогала высокий правый борт ладьи. На ощупь он казался вполне реальным, хотя и немыслимо хрупким.
— Садись, не бойся, — безошибочно истолковал ее движение Киэнн. — Пару дней эта халтура точно продержится, а больше, может, и не надо. Если начнем тонуть… — Его лицо внезапно исказила судорога боли. — Я шучу, Лу, прости. Все будет хорошо, обещаю.
Он помог Эйтлинн подняться на борт и посадил ей на колени Ллевелиса. Юный король напряженно хмурился, но в целом, казалось, был спокоен.
Король! Все это с трудом укладывалось в голове. Конечно, она знала, что рано или поздно все к этому придет, но… Слишком быстро. Стремительно и сумбурно. Каких-то три или четыре дня тому назад (или больше? она не знала наверняка) он был еще всего лишь отчаянно брыкающейся внутри болью, и вот… Что он теперь? Кто он?
То, как он обошелся с Киэнном чуть ранее, напугало ее, сильно напугало. Его злое упрямство, его недетская сосредоточенность. Она не знала, как их истолковать, чем оправдать. Что это: нрав истинного фомора? Или пресловутое влияние Глейп-ниэр? Он цепляется за эту опасную игрушку, как одержимый. Во что она превратит его, если так пойдет дальше?
Позапрошлой ночью она держала в руках его бездыханное тело. Ее выношенный в заточении Стеклянной Башни фоморов ребенок, ее златокудрый принц был мертв, она знала это точно. Или нет? Может быть, ей это только показалось? Может быть, это нормально для фейри: быть живым, но выглядеть мертвым? Или…
Ледяной порыв ветра ворвался ей в сердце.
Быть мертвым, но выглядеть живым.
— Мерзнешь? — Киэнн укутал ее неведомо откуда взявшимся теплым шерстяным плащом. Ткань была мягкой, как цветочный лепесток и нежно щекотала кожу.
Эйтлинн слабо улыбнулась. Он тоже изменился. Перестал бояться и стыдиться себя самого. Повзрослел. Перестал вести себя, как взбалмошный, обиженный ребенок. Интересно, сколько того, прежнего Киэнна осталось в нем?
Хрустальная птица-ладья безмятежно летела над гранью волн, словно прима-балерина в чарующем танце. Переливчатые вереницы форели бесконечно чертили живую сеть перед глазами, важный старик-лосось тянулся кольцом серебристых губ к заветным плодам орешника. Мохнатые склоны выгибали ленивые спины, подставляясь текучему меду солнечных лучей. Воздух сочился сладким изюмом, шальным дурманом земляники и вязким ароматом лип.
Направлять ладью, похоже, почти не приходилось, вода послушно несла ее в нужном направлении, и беспечный кормчий лишь иногда поглядывал вперед, огибая ажурные отмели и клыкастые пороги.
— Киэнн, — наконец решилась нарушить безмятежное молчание Эйтлинн. Он устремил на нее сияющий взгляд. — Скажи… Только честно! Как долго ты хранил мне верность?
Дэ Данаан хмыкнул и притворно наморщил лоб, «вспоминая»:
— Дай подумать… Наверное… Минут десять.
Эйтлинн закрыла лицо ладонями, рассмеявшись. К собственному изумлению, она не чувствовала себя оскорбленной или преданной.
— Ты превзошел самого себя, дорогой!
Киэнн лукаво щурился:
— Ну, чего не сделаешь ради любимой женщины!
— Ты сумасшедший, — покачала головой Эйтлинн. — Если, конечно, не врешь.
— Вру, разумеется, — кивнул он. Потом вдруг неловко замялся, дернул бровью. — Верней, не совсем… Понимаешь, Этт… Ладно, чего уж там! Через десять минут после того, как мы расстались, меня, по факту, изнасиловали. Не скажу, что это было так уж неприятно — по крайней мере, насиловала женщина. Но моего согласия точно никто не спрашивал. А потом… — Он мрачновато усмехнулся. — Потом у меня было примерно четыре месяца «голодной диеты». Конечно, не только потому что тебя все равно было не заменить — моего скудного объема мозгов все же хватало, чтобы осознавать риски. И не «светиться» лишний раз. Кроме того, Эрме нашел для меня сколько душе угодно альтернативных «развлечений». Он на это дело большой мастак.
Про загадочного пикси Эйтлинн тоже нестерпимо хотелось расспросить, но Киэнн еще больше помрачнел и сдержанно продолжил:
— В последние две недели перед Бельтанэ я спал с одной женщиной в Сенмаге. Много, часто, не без удовольствия. Мне была нужна подпитка. Я понимаю, что это бесчестно по отношению к вам обеим, но вот так. — Он устремил на нее внимательный, прямой взгляд: — Я буду за это наказан?
Эйтлинн тряхнула головой:
— О чем ты говоришь?
Киэнн пожал плечами:
— Ну, мало ли. Мое нынешнее положение вынуждает меня подчиняться не только ему, — он кивнул на Ллевелиса, — но и тебе.
— С чего вдруг?
Она все еще не понимала. Киэнн терпеливо пояснил:
— Для начала хотя бы и из чувства самосохранения: защитить меня от королевского гнева, если что, сможешь только ты одна. Над тобой у него власти нет. А кроме того… Полагаю, ты этого не знаешь, и, признаться, мне совершенно невыгодно просвещать тебя на этот счет, но я не хочу лишний раз злоупотреблять твоим доверием. Дело в том, что таковы правила. По негласному, но непреложному закону фейри, до тех пор, пока наш общий ребенок не повзрослеет — я тебе, можно сказать, принадлежу. Всецело. Почти как вещь. Надеюсь, ты обычно хорошо обращаешься со своими вещами? Ну, кроме тех случаев, когда швыряешь пепельницами в мужчин?
Эйтлинн растерянно фыркнула:
— А если нет?
— Значит, мне не повезло, — беспечно улыбнулся он.
— Киэнн, — Эйтлинн, чуть нахмурившись, настойчиво поймала его взгляд, цепко поймала, так, чтобы не вырваться. — Мне не нужна вещь. Мне нужен ты. Мужчина, которого я полюбила. По возможности таким, какой он есть.
Взгляд Дэ Данаана наполнился этаким сдерживаемым восхищением вперемешку с искрящейся веселостью и исключительно фейриевской коварной хитрецой:
— Ох ты рискуешь, хозяйка! Но твое желание будет исполнено.
Она вздохнула с облегчением. Да, он изменился. Но все же не настолько, чтобы она перестала его узнавать.
— Рассказывай, — мягко попросила она.
Киэнн насторожился:
— Рассказывать что?
— Что захочешь. — Эйтлинн едва было не добавила: «все, что вспомнишь», но вовремя сообразила, что тогда рассказ может затянуться на несколько недель, если не месяцев. — Все, чем можешь поделиться. Это не допрос. Мне просто интересно. Как ты жил здесь все это время? Что делал? Что с тобой происходило? Со мной-то, как можешь догадаться, почти ничего. Ну, не считая вот этого чуда. — Она кивнула на поглядывавшего на них двоих исподлобья Ллевелиса. Потом на нее накатил какой-то душный ком и Эйтлинн неуверенно (и, кажется, не совсем кстати) продолжила: — Ты… Ты сказал, что любишь меня. Твой двойник сказал. Это правда? Или ты сказал это только потому, что прощался?
Он нервно сжал пальцы на рукояти серебристого весла — такой же материализованной иллюзии. Эйтлинн своим, уже отчасти привычным фоморским чутьём слышала, как колотится кровь у него в висках.
— Думаю, это было враньем. — Киэнн поднял на нее раненый, едва не кровоточащий взгляд: — Я болен тобой. Одержим тобой. Я не знаю, как это по-настоящему называется. Знаю только, что я не хочу исцелиться. Потому что без этого недуга моя жизнь снова опустеет.
Эйтлинн на секунду зажмурилась. Мир дробился, как отражения в магическом кристалле.
А потом Киэнн начал рассказывать. И от того, что она слышала, ей было то больно и страшно — так, что хотелось покрепче закрыть глаза, зажать уши ладонями, забиться с головой под подушку, то волнительно и сладко, и в сердце стекала живая вода нежности. И еще все время так и тянуло покрепче обхватить его обеими руками, прижаться, не отпускать… Эйтлинн не сомневалась, что он о многом умалчивает. И почти наверняка что-то перевирает. Чувствовала, нюхом чуяла, что за этим стоит: он по-прежнему пуще смерти боялся ее жалости. Нельзя не признать: эта его черта восхищала ее. Но и пугала тоже. Пугало, что однажды его упрямая, бескомпромиссная гордость окончательно погубит его. «Никогда, ни у кого и ни при каких условиях не просить пощады». А если и сами предложат — все равно не брать. Короли Маг Мэлла не принимают подачек. Матерь богов и бездна Домну! Киэнн, как ты до сих пор выжил, с таким жизненным кредо?
К полудню Ллевелиса укачало, он расхныкался и лодку пришлось вытащить на берег. Солнце пламенной тиарой венчало беспредельный небосвод, бросая под ноги золотые дублоны желтых прибрежных ирисов. Волнисто разбегалось под ногами шелковое кружево изумрудного клевера с тысячами горящих поцелуев цветущего мака. Киэнн раскинул что-то вроде открытого шатра, соткав его, должно быть, из самого ветра, и бросил под ноги Эйтлинн пару мягких подушек, похожих на клочья морской пены.
— Ну что ж, моя любезная королева, — виновато улыбнулся он, — как я уже имел честь вас уведомить, интенсивный курс одного сумасшедшего маньяка-садиста и впрямь позволил мне освоить некоторые основы магии. Но та ее сфера, что зовется кулинарией, так и осталась за пределами моего разумения. Зато я прямо-таки виртуозно мою посуду.
Эйтлинн прыснула:
— У нас и посуды-то нет!
— Ну, это как раз совершенно не проблема!
Киэнн придирчиво окинул взглядом широкую чашу лесной прогалины, обрамленной разорванным хороводом молодой ольхи, кивнул, сделал несколько шагов в сторону высокой поросли папоротника, осторожно раздвинул его многопалые лапы… После чего невозмутимо выставил перед Эйтлинн несколько великолепных фарфоровых тарелок, мисок, блюдечек, глубокий казанок из незнакомого металла, такой же сотейник со сверкающей крышкой и даже самый настоящий чайник.
— Ты их наколдовал? — разинула рот Эйтлинн.
Он хмыкнул в ответ:
— Взял у кого-то взаймы. Они часто так делают — оставляют что-либо в зарослях папоротников.
Она подозрительно покосилась на него:
— А этот «кто-то» не станет возражать?
— С чего бы? — состроил невинную гримасу Киэнн. И продолжил так, чтобы случайным свидетелям его маленького «преступления» было наверняка слышно: — В конце концов, я же потом все вымою и положу на место.
Эйтлинн прищурилась:
— А еду как, наколдуешь или взаймы возьмешь?
— Прогуляюсь в сторону леса, — потянулся он. — Авось чего само выскочит.
Однако не успел Киэнн ступить и десятка шагов, как тело его вновь скрутило в противоестественной судороге. Эйтлинн машинально вскочила, поймав его в падении. Взгляды обоих скрестились на Ллевелисе. На мгновение Эйтлинн показалось, что лицо сына искажено гримасой ярости, но после она осознала, что это была скорее паника, чем злость. Руки мальчика, сжатые в кулачки на цепочке Глейп-ниэр, немного дрожали.
— Не хот-тю…
Киэнн стиснул зубы и, по-видимому, каким-то образом пересилив волну боли, осторожно шагнул к нему. «Точно дикого зверька вспугнуть боится», — мелькнуло в голове у Эйтлинн.
— В чем дело, Лу? Чего ты не хочешь?
В глазах юного короля блеснули беспомощные слезы.
— Мне не уходить?
Мальчик быстро кивнул и отпустил цепочку. Киэнн облегченно вздохнул:
— Ну хорошо, я не пойду. Не плачь. Я сделаю так, как ты скажешь.
Эйтлинн раздраженно покривилась:
— Знаешь, Киэнн, мне уже хочется его попросту отшлепать!
Ллевелис окончательно разрыдался. Киэнн присел с ним рядом и притянул малыша к себе. Тот радостно уткнулся зареванной мордахой ему в живот.
— Все нормально, Этт, — вполголоса прошептал Киэнн. — Он очень старается, просто ему трудно.
Ее это не убедило.
— Ты его точно испортишь своим попустительством!
Киэнн быстро потряс головой:
— Дай ему время. Это пройдет. Он справится. А мне не в первый раз битым быть. — И снова заговорил с малышом: — Ничего не бойся, Ллевелис Дэ Данаан! Будь храбрым, помнишь? Я буду с тобой, сколько понадобится… — Он нервно прикусил губу. Слишком сильно прикусил. Эйтлинн почувствовала отголосок боли. — Ладно, да, вру: столько, сколько сумею. Не исключено, что однажды мне все же придется уйти. И это будет уже не в твоей власти, мой король. Но я очень постараюсь оставаться с вами как можно дольше. Потому что я не хочу бросать тебя одного. Договорились?
Мальчуган засопел и нехотя кивнул.
— Ну вот… А Этт ты отпустишь ненадолго? Чтобы она нам что-нибудь принесла погрызть?
Эйтлинн фыркнула:
— А куда ж он денется? Со мной его фокусы точно не пройдут!
Ллевелис надулся и снова кивнул. У Эйтлинн уже зла не хватало. Что он себе воображает?
— Иди, — напутствовал Киэнн. — Там наверняка можно набрать гору грибов, орехов, ягод. Грибы все съедобные, даже если выглядят как мухоморы, бери смело. В папоротниках еще есть большая плетеная корзина, прихвати, пригодится. А я пока поймаю рыбу — для этого и ходить никуда не надо, а Лу, наверное, даже будет интересно.
Эйтлинн вздохнула, вытащила из кустов чужую корзину и отправилась на «тихую охоту».
Лес и вправду, можно сказать, «выскочил» ей навстречу со своими дарами: хороводы грибов толкались под ногами, то тут, то там, похожие на небольшие Стоунхенджи (небольшие, но отнюдь не крохотные: боровики, лисички и те самые съедобные мухоморы, о которых успел заикнуться Киэнн, доставали Эйтлинн, по меньшей мере, до колена), орехи, точно отборный ярко-бежевый жемчуг, гнули ветви лещины в эльфийские луки, благоуханные яблоки сами валились в ладони…
Пока Эйтлинн дивилась щедрому изобилию Маг Мэлла, в двух шагах от нее медленно материализовалась фигурка полностью обнаженной златокудрой фейри с перламутровой кожей и длинным коровьим хвостом. Хульдра (не узнать хульдру Эйтлинн, конечно, не могла) почтительно раскланялась. В руках у нее также красовалась плетеная корзинка, чуть поменьше, но явно не пустая. Хвостатая троллиха неуверенно вертела ее в руках.
— В твоей власти, моя королева!
Эйтлинн определенно растерялась. Но пару секунд спустя все же догадалась, что это, вероятно, нечто вроде церемониального приветствия.
— Я не знаю, как на это надо отвечать, — честно призналась она.
Хульдра смутилась еще больше, опасливо поглядывая на Эйтлинн:
— Если ты принимаешь мое приветствие, то можешь сказать… ну… «нет моей власти над тобой сегодня», если нет…
Эйтлинн быстро повторила подсказанную фразу, не дожидаясь второй части. Надеюсь, я не пожалею об этом. Магмэллиан она больше не боялась, но знала, что ухо с ними лучше держать востро. Хвостатая тут же протянула ей затянутую густым бледно-зеленым кружевом и ароматно пахнущую свежей сдобой корзинку:
— Здесь сыр, сливки, пирог с малиной и черничная наливка.
Звучало, конечно, чертовски заманчиво. Особенно после пяти с чем-то месяцев на одной водичке — как хороша бы та ни была. И все же настораживало: с чего вдруг такая услужливость?
— И что я буду тебе за это должна? — медленно проговорила Эйтлинн.
Глаза хульдры округлились искренним недоумением:
— За еду? Как можно быть должным что-либо за еду? Это же просто еда!
Ой ли? Эйтлинн все еще превосходно помнила, как ее «от всей души» угощали форелью и рыбным супом. И что за этим последовало — тоже. Хвостатая потерянно переводила просительный взгляд с корзинки на Эйтлинн и снова обратно. Она боится меня. Любопытно, почему? Потому, что я — мать ее короля или потому, что я — фомор? Как мне следует поступить? За время, проведенное в библиотеке Стеклянной Башни, Эйтлинн немало расширила свои познания в истории, географии, языках и даже поэзии Маг Мэлла, но о здешнем этикете она все еще не знала почти ничего. Ей нестерпимо захотелось, чтобы Киэнн был здесь и мог, как всегда, подсказать.
Наконец Эйтлинн решилась:
— Разделишь с нами трапезу?
Хульдра испуганно кивнула. Кажется, она была не столько рада милостивому предложению, сколько боялась отказать. Но Эйтлинн была твердо намерена настоять на своем. Если понадобится.
Оба Дэ Данаана, старший и младший, плескались в реке, выбрасывая на берег огромных лососей, точно два зажравшихся медведя, пасущихся на нересте. Ллевелис счастливо хохотал. Рыба поблескивала мифриловой кольчугой на солнце и яростно молотила хвостом о землю. Однако при виде лесной гостьи Киэнн неожиданно замер.
— Сюнн?..
Тревожившая Эйтлинн и ранее мысль настойчиво застучала в подкорку мозга:
— Это та самая, Киэнн?
Он еще пару секунд сверлил пришелицу взглядом, но потом, как ни в чем не бывало, мотнул головой:
— Нет.
Ллевелис насупился, но Глейп-ниэр не тронул. Только не совсем отчетливо, но все же уверенно проговорил:
— Не-е-е плафта. Фланьё.
Киэнн шумно выдохнул:
— Да что ж тебе неймется, Лу?!
Эйтлинн захохотала.
— Нехорошо врать своему королю! — сквозь смешливые слезы, отчитала его она.
— Ему я не врал! — возмущенно бросил Киэнн. — Я врал тебе. Ну, по глупости, в его присутствии.
Он сердито обернулся к хульдре:
— Зачем ты пришла, Сюнн? Закончить начатое уже не выйдет.
Та принялась бить хвостом:
— Ты мне не интересен.
Ллевелис снова поморщился, Киэнн хмыкнул:
— Теперь ты делаешь то же самое, что и я минутой ранее. Врешь в присутствии своего короля. Смотри, ему может это не понравиться.
— Ты… — Теперь хульдра старательно подбирала слова. — Ты не важен. Ты теперь ничего не значишь.
Киэнн удовлетворенно кивнул, однако тут Эйтлинн, не выдержав, взорвалась:
— Ах ты, вертихвостка драная! Он менее суток тому назад собирался умереть ради того, чтобы ты и такие, как ты продолжали жить! И теперь он «ничего не значит»? Пошла вон отсюда вместе со своими сыром, наливкой и малиновыми пирожками!
— Этт, — вмешался Киэнн, явно пытаясь их примирить, — мне нравится ничего не значить. Это великолепное, умиротворяющее чувство. И сыр я люблю. А уж наливка — и вовсе отличная штука.
Он мягко улыбнулся:
— Она же именно тебе выказать почтение пришла. — И тут же сурово обернулся к хвостатой троллихе: — У тебя плохо получилось, хульдра! Старайся больше!
Та потупилась в землю, обвив ноги двумя кольцами длинного хвоста. «У меня никогда так не выйдет, — мелькнуло в голове у Эйтлинн. — Он знает их всех, как облупленных, видит насквозь, умеет вовремя вынуть кнут или пряник, по ситуации».
— Накрывай на стол, — наконец вздохнула она, — Сюнн… как тебя там?
— Сюннгива, моя королева, — подсказала хульдра.
В общем, стряпню полностью взяла на себя гостья. Развела огонь (волшебный, конечно, настоящего живого пламени фейри, как пояснил Эйтлинн Киэнн, не терпят и всячески избегают), выпотрошила и запекла рыбу с травами, поджарила изумительный грибной шашлык на ореховых прутиках, и даже умудрилась слепить сладкий десерт с орешками, похожий на рахат-лукум. И только посуду Киэнн все же упрямо вымыл собственноручно, после чего аккуратно спрятал обратно в заросли папоротника. Как и обещал.
Распрощавшись с Сюннгивой, королевская чета двинулась дальше. В другой раз остановку сделали уже на закате. Провизии у них было еще предостаточно, а черничная наливка пошла и совсем хорошо. Ллевелис клевал носом, и колдовская постель для всех троих была уже давно готова…
Однако прежде, чем юный король окончательно задремал, ладонь Киэнна внезапно нырнула под покровы шерстяного плаща Эйтлинн и нежно прошлась по спине, от верхнего позвонка до самой ложбинки между ягодицами. По коже побежали сладкие мурашки.
— Ты что делаешь? — прошептала Эйтлинн. — Он же еще не спит!
Ладонь бесстыдно продолжила свое путешествие:
— А я и не собираюсь обкрадывать его тайком. Если ему не понравится мое поведение — он быстро даст мне знать.
Голова у Эйтлинн пошла кругом:
— Ты серьезно? Но так же нельзя! Так не делают!
— Это там у вас не делают. — Он вполоборота глянул на мигом пробудившегося Ллевелиса: — Лу, я делаю что-то плохое?
Золотоглазый отрок задумчиво мотнул головой. Руки Киэнна пошли в более решительное наступление, заскользили по ее дрожащим от напряжения бедрам. В паху отчаянно заныло.
— А теперь?
Тот же жест отрицания, даже более уверенный. Эйтлинн порывисто дышала, и слышала, как колотится о стенки сосудов его кровь, точно намереваясь найти свой путь на свободу и разбрызгаться пламенно-алым фейерверком. Плащ соскользнул с ее плеч, жадные губы прильнули к шее, груди, на несколько мгновений замерли в той самой впадинке под ключицей, поползли вниз по животу…
— А сейчас?..
Она очень старалась не кричать. Не знала, как Ллевелис воспримет это. Но не смогла. Захлебнулась долгим, прерывистым воплем блаженства, потонула в пульсирующем, раскаленном океане…
А потом вдруг поймала на себе взгляд двух холодных, радостных золотистых глаз. И ей снова сделалось не по себе.
— Киэнн, — слабо позвала Эйтлинн примерно двумя часами спустя, устав ворочаться у него под боком.
— М-м-м? — невнятно отозвался он.
— Он меня пугает.
— Кто?
— Ллевелис.
— Чем?
Мальчуган безмятежно спал на своей лежанке.
— Ты видел, как он на меня смотрел?
— Когда?
Он, похоже, все еще наполовину спал.
— Тогда. — Эйтлинн раздраженно засопела. — Не притворяйся, что не понимаешь.
— Как?
— Жутко. Я ведь больше всего боялась, что он не поймет. Решит, что ты делаешь мне больно. Не знаю, понял ли он, но… Мне кажется, его бы это не смутило. Он был бы даже рад, если бы ты меня придушил.
Киэнн сел.
— Этт, не начинай травить эту баланду снова! Во-первых, я не собираюсь тебя душить. Во-вторых, тебе показалось.
Она отчаянно помотала головой:
— Не показалось. Киэнн, я не знаю, кто он. Мне страшно. Он чудовище!
Киэнн криво ухмыльнулся:
— Позволь тебя просветить, моя прекрасная королева. Все дети — чудовища. Тебе бы следовало хорошенько выучить это, прежде чем дать жизнь одному из них. Они рождаются на свет жестокими, злыми и безжалостными. Это нормально. Мы, взрослые, боимся смотреть этой истине в лицо, а потому придумываем себе сладенькую иллюзию, представляя их розовощекими сусальными ангелочками. А когда эта иллюзия, как и все они (а по иллюзиям я специалист, поверь) разлетается в пыль — ну, тогда мы внушаем себе, что это произошло потому, что… Здесь подставь что угодно. Другую новенькую иллюзию. Но это не потому, что. Это их естественное состояние.
Он погладил Эйтлинн по волосам.
— А твой сын — не просто ребенок. Он еще и фейри. И, что страшнее всего — Дэ Данаан. Кроме того, подумай, Этт. Сколько ему? Дней пять?
— Три. Или четыре, — вздохнула она.
— В эти четыре дня он успел повидать такое, чего многим и за тысячу лет не доводилось. Если ты думаешь, что смерть — это как выдернуть вилку из розетки, или вздремнуть пару часов, то ты ошибаешься. Это страшно, больно, и это меняет тебя раз и навсегда. Так что сейчас ему нужны никак не твои упреки и подозрения — ему нужна твоя поддержка. И любовь. Он думает, что недополучает их, и не знает, что нужно сделать, чтобы это исправить. А потому злится, царапается и кусается.
На Эйтлинн накатила волна жгучего стыда. Она молча уткнулась Киэнну в плечо, не зная, что сказать. Он тихонько похлопал ее по руке:
— Спи, фоморка. Все будет нормально. Дай ему немного времени. Мы выберемся. Обещаю. Спи.
И она уснула.