— Ищи себе другого благодетеля, Киэнн, — скривился пикси, не в меру энергично встряхивая пузырек с заточенным внутри шестилапым пламенем. — Мне есть чем занять себя на досуге.
Киэнн кивнул — ничего другого он и вправду не ожидал.
— Тогда сними печать, Эрм.
Волшебник притворно нахмурился:
— Какую такую печать?
— Ну, не держи меня совсем уж за недоумка, Эрме. Я отлично знаю, что на мне печать твоей мастерской. И ни один более слабый и низкий по рангу маг просто не сможет взять меня в ученики, хоть он тресни. А более сильного, полагаю, мне еще десяток столетий искать придется.
В уголках губ маленького алхимика проскользнула едва заметная самодовольная усмешка, которую он тут же спрятал за гримасой недовольство. Но Киэнн все успел рассмотреть.
— Дешевая лесть тебе не поможет.
— Я на это и не рассчитываю. Сними печать, — упорствовал Киэнн.
Эрме раздраженно отвернулся. Губы кусаешь, старик? Да, я хреновый волшебник, но хороший манипулятор.
— Ладно, пат, — сдался пикси. — Снять печать я не могу. Для этого мне пришлось бы превзойти самого себя.
Киэнн, не сдержавшись, хмыкнул:
— Надо же! Всю жизнь только этим и занимаюсь.
Рука коротышки сама собой скользнула к рукояти бича. Киэнн не пошевельнулся.
— Ну валяй, отведи душу. Будто я не знаю, за что ты на меня злишься.
Яшмовые глаза рыжего пикси яростно вспыхнули, но руку он, как ни странно, все же сдержал.
— Ты унизил меня перед семью сотнями фейри!
Киэнн виновато пожал плечами:
— Ну, ты же знал, что я — змея.
Собственно, чего было оправдываться? Тем паче, что оправдываться он чудовищно не любил.
Эрме отставил работу в сторону, хрустнул тонкими, как всегда, безукоризненно чистыми пальцами (пару раз Киэнна допускали к работе с алхимическими препаратами, и он отмывался, должно быть, целую неделю) и отрешенно плюхнулся в услужливо материализовавшееся высокое кресло. На минуту прикрыл глаза, точно задремал. Нет, пожалуй, прошло куда больше минуты. Но взашей-то пока не гонит. Хотя и игнорирует. Ладно. Киэнн уселся на пол по-турецки, намереваясь дождаться продолжения беседы.
— И с чего это тебе так припекло? — внезапно, не открывая глаз и, кажется, даже не шевеля губами, проговорил волшебник.
К этому вопросу Киэнн готовился. Правда, соврать Эрме было так же сложно, как соврать ему самому.
— Оценил то, что успел получить от тебя и осознал, как много недополучил.
Пикси хитро приоткрыл правый глаз:
— Ты выиграл тот поединок.
Киэнн упрямо помотал головой. То, что рыжий пройдоха знает, что подтолкнуло его на самом деле, нисколько не удивляло.
— Я не проиграл, — с нажимом произнес он. — Но не более того. И, знаешь ли, это едва не убило меня.
Эрме щелкнул пальцами, вне всякого сомнения, подманивая любимую чашку терпкого, тягучего напитка с запахом вереска, лаванды, розмарина и, кажется, вездесущего дурмана. Чашка мгновенно оказалась у него в руках. Пикси зажмурился, прихлебнул.
— Тебе полезно.
И ведь не поспоришь. Киэнн окинул взглядом подгорную лабораторию алхимика.
— А ты, я вижу, так и не обзавелся мало-мальски приличным брауни? Не возражаешь, если я приму на себя прежние обязанности? Приберу тут у тебя, копоть почищу?
Пикси хмыкнул:
— А это уже смахивает на откровенный подкуп.
— Почему смахивает? — и бровью не повел Киэнн. — Это он и есть.
Волшебник откинулся на спинку кресла, взирая поверх краев тончайшего фарфора чаши.
— Тебе ничего не светит.
Но уверенности в его голосе Киэнн уже не слышал.
— А я все же попробую.
Знал бы ты, пикси, сколько упорства порой нужно, чтобы охмурить богатенькую дамочку средних лет! У меня хороший стаж.
— Я не богатенькая дамочка средних лет.
С Эрме бесполезно о чем-либо умалчивать. Говоришь вслух или думаешь про себя — ему без разницы.
Наконец алхимик милостиво кивнул:
— Валяй. Можешь приступать. Только не сильно-то раскатывай губу. И потрудись не халтурить, а то я за себя не ручаюсь.
Закатать губу пришлось достаточно надолго. Киэнн заезжал к Эрме каждый вечер, драил полы, менял свечи в подсвечниках, мыл посуду. И уезжал несолоно хлебавши. Не скатиться в халтуру удавалось с огромным трудом.
На девяносто первый визит Киэнна Эрме все же сломался. Природа фейри взяла верх.
— Так продолжаться не может. — Пикси явственно нервничал, что с ним случалось нечасто.
— Что именно? — Киэнн невинно похлопал ресницами.
— Ты знаешь. Я не могу продолжать принимать твои услуги, ничего не предлагая взамен.
Киэнн напялил самую обольстительную улыбку хронического донжуана:
— Так предложи что-нибудь!
Эрме обреченно вздохнул:
— Тролль с тобой. Только учти, Киэнн, что мои методики обучения не поменяются. И не тешь себя надеждой, что уже достаточно хорош, чтобы избежать кнута.
— Учел. Меня устраивает.
Конечно, Киэнн догадывался, что все это, скорее всего, не слишком устроит Эйтлинн. И был, по большей части, прав: фоморка злилась. Но признавала его право сделать такой выбор. Тем более, что упрямство, с которым Киэнн добивался поставленной цели ранее, заставили ее оценить значимость оной. А потому, когда он вновь возвращался в Карн Гвилатир глубоко за полночь, избитый, искалеченный и едва живой, только тихо бранилась и неизменно посылала за лекарем. Так что в конце концов Нёлди, чаще всего выполнявший работу целителя, счел благоразумным переехать поближе к сидху короля. А там и вовсе практически прописался, уже и на правах личного фаворита королевы-матери.
Кого внезапные перемены в образе жизни сердили куда больше, чем Эйтлинн, так это Ллевелиса. Ллеу отчаянно ревновал отца и требовал прежнего количества внимания к своей персоне. Так что Киэнну то и дело приходилось выбирать меньшее из двух зол: прогневить юного короля или строгого наставника. От Ллеу влетало больнее, но значительно реже. С другой стороны, кнут Эрме уже воспринимался как абсолютная неизбежность, так что выбор вовсе не был таким уж однозначным.
И все же настоящим кошмаром, как и в прошлый раз, были только первые две или три недели. Да и то не шли ни в какое сравнение с теми давнишними, воспоминания о которых превосходно хранила память. На четвертую же пикси вновь пришлось поднимать планку требований, но и она оказалась отнюдь не чем-то недосягаемым.
Что же касается Ллевелиса, то отношения отца и сына все больше стали походить на дружбу мальчишек-ровесников. И кто из двоих оказывался главным заводилой в совместных шалостях — трудно было сказать даже самому Киэнну. И хотя магии сына Киэнн пока почти не обучал (справедливо полагая, что учитель из него в этом деле еще хуже, чем ученик), юный полуфомориан выхватывал знания едва ли не из воздуха: то подглядывая за отцом, матерью и другими фейри, то, похоже, и вовсе импровизируя. Ну а в силу возраста, употреблял новые умения по большей части на шалости.
Так, одной из любимых проказ малолетнего правителя Маг Мэлла, наравне с развоплощением иллюзий, сделалась игра с фит фьятой, «туманом фейри». Выучился он этому довольно быстро и полностью самостоятельно, и жертвой его чаще всего становились гости Карн Гвилатира. Суть шутки была в том, чтобы невидимкой подкрасться к гостю и неприметно стянуть ценный дар, приготовленный им для хозяев. До адресата подарок таким образом все равно успешно доходил, но даритель то и дело попадал впросак. А поскольку признаться, что тебя, по-видимому, обокрали — и вовсе потерять лицо перед собеседником, подарки стали то и дело «теряться». Не ловили Ллеу на коварной шалости ни разу, но Киэнн достаточно быстро вычислил причину «рассеянности» гостей. После чего с удовольствием сделался тайным сообщником сорванца, всячески подыгрывая ему везде, где только можно. Эйтлинн раскусила загадку с исчезающими и появляющимися подарками несколько позже, и сперва было попыталась отчитать и юного проказника и его взрослого пособника, но потом махнула на обоих рукой и тоже смотрела на происходящее сквозь пальцы.
Куда менее безобидными выходили королевские шалости с магией стихий — а способность управлять ураганными ветрами передалась Ллевелису от матери. Так что утихомирить маленького короля и пробужденный им шквал могла только сама Эйтлинн. Однако Ллеу превосходно знал, что от матери получит, по меньшей мере, нагоняй за баловство, а потому светопреставление обычно устраивал исключительно в ее отсутствии.
Первый раз гостиная сидха в буквальном смысле взлетела на воздух на утро Имольхе, после Весеннего Пиршества (а надо сказать, в последних два года Киэнн взял за обычай собирать на Пиршество ровно шестьсот девяносто девять фейри — именно столько, сколько явилось выручать его из застенок Кэр Анноэт). Большинство гостей уже разошлось, Эйтлинн ушла спать пару часов назад, а Киэнн, Шинви и Нёлди втроем втихаря распивали бутылку текилы, которую бывший король-подменыш в некотором смысле задолжал своему приятелю-никсу. Втихаря — потому что по традиции на Имольхе не полагалось пить ничего, крепче сидра. Но для Шинви в любом случае приходилось делать исключение. После печального инцидента с клеймением и последующим невольным шпионажем за своими же друзьями, агишки пить так и не бросил. Не то, чтобы наука вовсе не пошла ему впрок. Однако за время заточения в костяной темнице и без того не слишком здравый рассудок водяной лошадки и вовсе помутился, и, осмотрев пациента, Эрме признал его лишь частично вменяемым, изменения объявил необратимыми и велел, следуя собственной природе, лечиться крепким спиртным в неограниченных количествах. Мол, если ему не поможет виски, то не поможет ничто. Собственно, сумасшествие оставалось единственным неизлечимым недугом народов фейри, и агишки еще очень повезло в этом плане.
Итак, троица старательно дегустировала коллекционный флакон благородного напитка из сока голубой агавы и, как обычно на нетрезвую голову, хвалилась друг перед другом отнюдь не боевыми подвигами, а куда более понятными сердцу фейри любовными похождениями. Понятное дело, немилосердно привирая.
— Врешь, — зачем-то поводив полупустым стаканом перед лицом Киэнна, диагностировал Нёлди. — Заливаешь.
Киэнн хохотнул:
— Да не хочешь, не верь. Только Гварну не рассказывай. Он же меня схрупает.
Никс резко поставил стакан на стол и уставился на Киэнна:
— Вот так у целой стаи волков и увел?
— Сожрали бы ее.
— Угу, а ты только поимел.
Киэнн оскорбленно отодвинулся.
— Я ее не принуждал. Дикость какая! Она… оценила мои услуги.
— А ты и рад услужить! — В голосе никса слышалась неприкрытая зависть.
— Тебе-то что? Ты ж у нас вообще по этим, по самочкам прямоходящего животного.
Нёлди скривился:
— Ой, вот чья бы корова мычала, Киэнн, а твоя бы уже молчала!
— Моя корова как-то уже девять месяцев молчала, хватит с нее, — хмыкнул в ответ Киэнн.
— А я вот, энта-сь, — точно проснулся Шинви, — тоже как-то такую деваху поприжимал. Ашрайку, да.
Нёлди поперхнулся:
— Вот ты, старик, точно врешь. Если бы ты прижал водяную красотку эшрей, я бы давно знал. А я в первый раз от тебя слышу.
— Что я, трепло какое-сь? — картинно оскорбился агишки.
Оба его собутыльника дружно загоготали.
— Шин, — хлопнул его по плечу Киэнн, доливая приятелю текилы, — ты только не обижайся, но если бы ты засунул свой агрегат в крошку эшрей, ее бы разорвало пополам. Мгновенно.
— А у тебя, значит, не поразрывало? — продолжал возмущаться Шинви.
— У меня не лошадиный. И я им пользоваться умею.
Последнее, кажется, было перегибом. Киэнн нутром почуял, что вот-вот получит в глаз. К его счастью, в этот момент охота постебаться пришла нетрезвому и не в меру развеселившемуся Нёлди:
— Слышь, Шинви, а рогов у нее не было? — Хрюкая от сдавленного смеха, никс приставил изогнутые пальцы к собственным вискам.
Агишки побелел:
— Иди на хрен, пришибнутый!
На любые намеки насчет вероятности близких контактов с кельпи он реагировал в высшей степени болезненно, чем знакомые иной раз нагло пользовались — с безопасного расстояния.
— Конечно не было, — кивнул Киэнн. Но удержаться от продолжения уже тоже не мог: — Она следит за модой и рожки аккуратно подпиливает.
Вот после этого все и началось. Вернее, поначалу в Киэнна просто полетела пустая приземистая бутыль с металлической этикеткой-барельефом, пока еще запущенная обычным физическим усилием, нетвердой рукой пьяного агишки. Конечно, не долетела: для ученика Эрме скорость приближения объекта была достаточно малой, чтобы успеть перехватить его и прямо на лету обратить стекло в пыль. Хотя Шинви бы и так промазал. Но сразу за этим…
Невесть откуда под сводами сидха родился яростный тайфун, с ревом голодной Тиамат сорвал со стен ажурные канделябры, пригоршнями швырнув в лицо дробленый хрусталь, опрокинул столы, точно нетрезвый воришка, поволок по полу в дальний угол украденные стулья. Пернатыми змеями взвились в воздух сорванные ковровые дорожки, стаей взбешенных призраков замелькали широкие и узкие блюда, градом заколотили по стенам кувшины и кубки, мелкими щепками — вилки и ножи. Киэнна отбросило куда-то к дальней арке в глубине зала, приложило головой о витую мраморную колонну, в глазах потемнело, накатила густая тошнота. В воздухе повис сырой мрак, солоновато-горький на вкус.
Боггарт? Первой вздорной мыслью была эта. Кто-то втихаря прикончил брауни во время пиршества, а мы и не заметили. И теперь он буянит в облике боггарта.
Но нет, боггарту обычно силенок хватает только на то, чтоб ночные горшки в головы метать, а не вот такое.
Где-то в воцарившемся сумраке громыхнуло, и с дребезгом полетели на пол миллиарды сверкающих, как звездная пыль осколков колдовского витража. Одновременно дико заревел Шинви. То ли угодил под витражный дождь, то ли его головой и вышибли творение древних сидов. Сквозь пролет арки, за колонну которой все еще, сам того до сего момента не осознавая, продолжал панически цепляться Киэнн, пронеслось хрупкое тело никса.
Кому неймется?
С новым порывом ветра в сторону Киэнна полетела опасная картечь из столовых приборов. Машинально поменяв траекторию снарядов, Киэнн пошарил глазами, подыскивая подходящий щит. Надолго его магической силы не хватит. Ничего лучше небольшого овального столика с погнутыми от удара серебряными ножками под руку не подвернулось. Ну, и то дело. Спрятавшись за своей находкой, точно потерявшийся в германских лесах римский легионер, Киэнн принялся потихоньку, полшага за полшагом, подбираться к предполагаемому эпицентру урагана, где (ежели считать последний рукотворным явлением), скорее всего, и должен был находиться сотворивший его волшебник. Нащупав его, можно будет для начала попробовать сорвать туман невидимости, а после заткнуть глотку, к примеру, временно парализовав голосовые связки, или другим способом вырубить.
Конечно, если бедокурит кто-то из приглашенных ранее гостей, то ситуация выйдет довольно паскудная. Придется использовать средства помягче, хотя злоупотреблять гостеприимством — тоже не слишком-то по правилам. Если же злыдень вторгся в Карн Гвилатир (между прочим, королевский сидх!) без приглашения, можно и вовсе не церемониться. Ох, поплатится он за бесчинства, ох и пожалеет о своем эффектном выступлении! Уже аж руки чешутся…
Под потолком носилась грязная, тяжелая туча обломков, обрывков и осколков некогда (да что там некогда! две минуты тому назад!) роскошного убранства пиршественной залы, грозя в любой момент рухнуть на голову, уши закладывало от пронзительного визга и утробного рева штормового ветра, одежда мигом промокла насквозь и липла к телу, порезы и ссадины от артиллерийского обстрела цветным витражным стеклом и хрустальной крошкой жгло, точно на них щедро плеснули соляным раствором. В голове все еще гудело от удара затылком.
И тут юный волшебник, по-видимому, увлекшись сверх меры еще неосвоенным занятием, сам обронил фит фьяту и предстал наполовину ослепшим глазам собственного родителя. Стоя в «глазу» миниатюрной бури, посреди крохотного пятачка фута в три шириной, Ллеу выл и визжал, подражая штормовому ветру, в точности, как это когда-то делала Эйтлинн, визжал и выл, усердно надувая щеки и зажмурившись от удовольствия.
Ах, ты ж мелкий засранец! Пробиться через защиту Глейп-ниэр хрена лысого получится, а даже если бы и получилось, применять сколь-нибудь жесткие меры против двухлетнего мальчишки полностью противозаконно. А еще стоит учесть, что мальчишка этот — твой король, и если ты вздумаешь поднять на него руку… Ну, ничего приятного тебе точно не светит.
И что прикажете делать? Махнуть рукой и ретироваться? Пускай дальше громит в свое удовольствие?
Пожалуй, это самая здравая мысль. Забрать Этт, Нёлди и Шинви (если он еще жив, конечно, хотя фейри — народ живучий) и срочно эвакуироваться из зоны стихийного бедствия. Или Этт оставить, она на него, вероятно, найдет управу.
Пятясь, точно краб, Киэнн потихоньку отступил к стрельчатой нише выбитого окна, откуда все еще время от времени летели цветные стеклянные брызги. Шинви, что удивительнее всего, был даже в сознании, хотя темная грива слиплась от крови и обе скуластых щеки походили на распаханное поле. Встать он, конечно, не мог, как ни пытался.
— Держись, приятель, будет немножко больно.
Киэнн превосходно помнил, сколько весит жеребец-оборотень, и тащить его тушу волоком на этот раз не собирался. Правда, насчет того, решит ли проблему веса трансформация, он был отнюдь не уверен, но очень на это рассчитывал. Тело агишки поплыло под пальцами, как растаявший пластилин, надежно упаковываясь во все еще довольно увесистую, но вполне подъемную тушку бобра. Наконец, подхватив зверя под мышку, Киэнн осторожно двинулся обратно в сторону арки, за которой в последний раз видел пролетевшего мимо никса.
Буря завершилась так же внезапно, как началась. Киэнн даже немного испугался: не ровен час, малолетний призыватель оступился и свернул себе шею в им же самим порожденном хаосе. И только потом заметил, что на самом деле Ллеу крепко держит за уши бледная от ярости Эйтлинн.
— Ллевелис Дэ Данаан, — искаженным, наэлектризованным голосом вычитывала она, — пусть сладкое кажется тебе горьким, и пусть проливной дождь обрушивается тебе на голову, куда бы ты ни отправился, пока все, что было разрушено тобой сегодня не будет…
— Ты перегибаешь, Этт, — спешно перебил ее Киэнн, уже зная, что прозвучит в конце гейса-заклятья.
— Заткнись, пожалуйста, — огрызнулась фоморка.
Но это никогда не действовало.
— Ты сильно перегибаешь. Посмотри на масштабы разрушений. Этого ему не исправить и за всю жизнь. И ни ему, и никому другому. Витраж так точно погиб безвозвратно.
— И что? — Эйтлинн наконец обернулась. — Предлагаешь опять спустить это на тормозах?
Киэнн покачал головой:
— Ни в коем случае. Но смягчи условия. Или ограничь время действия приговора.
Фоморка вздохнула, скрипнула зубами и закончила:
— До тех пор, пока разрушенное не будет восстановлено тобой же. И пусть будет так, как я сказала, с сего дня и до будущей ночи Лунайсэ.
Разумеется, до Лунайсэ не вышло исправить и десятой доли разрушения. Так что все полгода Ллеу с грустью отказывался от сладостей, утративших для него свой вкус, и почти не выходил на прогулки — непрестанно мокнуть под ливнем мало кому понравится. Но, как нетрудно догадаться, эффекта от строгого наказания хватило как раз до Лунайсэ и ещё самую малость. Так что незадолго до Савинэ история повторилась. Правда, на этот раз Ллеу был всё же куда более осторожен, а потому обошлось без серьезных жертв и разрушений, сломанных ребер, разбитых витражей и так далее. Больше того: юный король даже удосужился сам утихомирить свою же бурю, не дожидаясь, пока Эйтлинн вернётся домой и снова надерет ему уши.
Киэнн всячески старался привести дом в порядок к возвращению фоморки: собрать сломанное, склеить разбитое, замаскировать заплатами иллюзий то, что не поддавалось быстрому ремонту. Но, понятное дело, инцидент был далеко не последним и покрывать каждую новую шалость сына у него не слишком получалось. В конце концов Киэнн договорился с юным королем, что практиковать свои воздушные вихри он будет вне дома, и, в свою очередь, исправно вывозил малыша в малонаселенные или и вовсе необитаемые места, где тот мог вволю побуянить, два-три раза в месяц.
Путешествовать Ллеу нравилось ничуть не меньше, чем колдовать. Особенно его тянуло к океану. А на очередной Бельтанэ (вернее, на третью ночь после него) Эйтлинн впервые взяла маленького полуфомориана с собой на ту сторону бытия, к источнику Ши-Ланэ и Стеклянной Башне. Киэнну эта затея не слишком пришлась по сердцу, и он до последней минуты отговаривал Эйтлинн от нее. Но фоморка была непреклонна, считая переход своеобразной и полностью необходимой инициацией для ребенка.
Из мира мертвых Ллеу вернулся невредимым, но и впрямь посерьезневшим и разом поврослевшим. Однако о путешествии рассказывал в самом восторженном тоне и напуганным вовсе не казался. Ну что ж, кровь есть кровь…
И все же на четвертую по счету Лунайсэ Киэнн снова отправился в гордом одиночестве, уговорив Эйтлинн и Ллевелиса подождать еще хотя бы год. И впервые жестоко пожалел о принятом решении.