Если не ошибаюсь, ты знаешь про Северино, настоятеля церкви святого Галла {22}, которая невдалеке от города. Так вот, если ты доставишь в завязанном мешке пре Северино ко мне, обещаю своим честным словом сверх обещанных двухсот золотых флоринов дать тебе ещё столько же. А не выполнишь этого, думай о смерти". Этот пре Северино пользовался доброю славой и был человеком безупречнейшей жизни, но не очень-то проницательным. Занимаясь только своею церковью, обо всём прочем он вовсе или почти не заботился. Увидев, что градоправитель относится к нему с такой неприязнью, Кассандрино сказал себе самому: "Несомненно, он ищет случая со мною разделаться, но, может статься, из этого ничего не выйдет, если я поразмыслю над тем, как удовлетворить его пожелания". И Кассандрино, стремясь сделать так, чтобы градоправитель остался доволен, придумал сыграть со священником забавную шутку, и она, как ему хотелось того, удалась на славу. А проделка эта была такова: он взял на время у одного из своих приятелей длинный до пят священнический стихарь и белую, расшитую золотом епитрахиль и унёс их к себе {23}.
Затем он добыл несколько больших кусков очень плотной бумаги и соорудил из неё два крыла, расписав их различными красками, а также венец, от которого во все стороны исходило сияние. Дождавшись вечера, он вышел с вышеперечисленными вещами из города и направился к той усадьбе, где проживал пре Северино. Возле неё он укрылся в зарослях усеянных колючими шипами кустов и скрывался там, пока не занялась утренняя заря. Тогда, надев на себя священнический стихарь и приладив на шее епитрахиль, на голове - венец и к плечам - крылья, он снова притаился среди кустов и застыл в ожидании, пока священник выйдет отзванивать Ave Maria {24}. Едва Кассандрино успел обрядиться и притаиться, как пре Северино с причётником достиг дверей церкви и, войдя внутрь и оставив их настежь открытыми, отправился выполнять подобающие ему обязанности. Кассандрино, который был начеку и видел, что, пока священнник вызванивал Ave Maria, церковные двери оставались открытыми, вышел из зарослей и бесшумно проскользнул в церковь.
Подойдя вплотную к углу алтаря и вытянувшись во весь рост, с мешком, который он держал распяленным в обеих руках, Кассандрино начал смиренным и тихим голосом говорить: "Кто хочет приобщиться благодати господней, входи в мешок". И когда Кассандрино раз за разом произносил тем же голосом всё те же слова, вдруг из ризницы выходит причётник и, увидев белый, как снег, стихарь и венец, излучавший, как солнце, сияние, и крылья, игравшие красками, как павлинье перо, и услыхав голос, он вконец растерялся, но, немного придя в себя, возвратился к священнику и сказал: "Не видал ли я, мессер, небесного ангела; у него был мешок в руках и он повторял: "Кто хочет приобщиться благодати господней, входи в мешок". Мне хочется, мессер, приобщиться к ней". Священник, который был порядочным простофилей, поверил рассказу причётника и, выйдя из ризницы, увидел разряженного ангела и услышал его слова. И так как он тоже проникся желанием приобщиться благодати господней, то, опасаясь, как бы причётник его не опередил, войдя первым в мешок, притворился, что забыл дома молитвенник, и сказал причётнику: "Ступай домой, разыщи в моей комнате и принеси мне молитвенник, который я забыл на скамье".
И пока причётник ходил к пре Северино, тот почтительно приблизился к ангелу и с величайшим смирением поместился в мешке. Прожжённый и коварный плут Кассандрино, видя, что его замысел завершился полной удачей, проворно затянул мешок и крепко-накрепко завязал его, после чего, стянув с себя священнический стихарь, сняв венец и освободившись от крыльев, связал всё это в узел и, взвалив его на плечи вместе с мешком, отправился в Перуджу. И когда день был уже в полном разгаре, Кассандрино вошёл в город и, в надлежащий час доставив мешок градоправителю, выпустил из него пре Северино. Тот ни жив, ни мёртв, оказавшись в присутствии градоправителя и уразумев, наконец, что над ним насмеялись, пришёл в неистовство и стал жаловаться на Кассандрино; громко крича, он поведал о том, какое издевательство претерпел, как коварно, не без бесчестья для себя и ущерба был завлечён в мешок, и умолял его светлость свершить правосудие и не оставлять такой наглой выходки без наитягчайшего наказания, дабы постигшее Кассандрино возмездие стало внушительным и наглядным примером для всех злоумышленников.
Градоправитель, ознакомившись с обстоятельствами этого дела с начала и до конца, едва удерживался от смеха и, обратившись к пре Северино, сказал ему так: "Дорогой отче, успокойтесь и не тревожьтесь, ибо мы не откажем вам в нашей защите и правосудии, хотя всё это дело, насколько мы понимаем, не что иное, как шутка". И градоправитель сумел так устроить и найти такие слова, что вынудил пре Северино замолкнуть. Вынув мешочек с несколькими золотыми флоринами, он вложил его в руку священника и приказал проводить пре Северино за городские ворота. Повернувшись затем к Кассандрино, градоправитель сказал: "Кассандрино, Кассандрино, успехи твои в воровских проделках превосходят славу, которой ты пользуешься в этих краях. Тем не менее возьми обещанные мною четыреста золотых флоринов, ибо ты их честнейшим образом заработал. Но постарайся впредь вести себя более скромно, чем в прошлом, ибо, если моего слуха достигнет хоть одна жалоба на тебя, обещаю, что ты будешь беспощадно повешен за шею". Взяв четыреста золотых флоринов и принеся за них должную благодарность градоправителю, Кассандрино ушёл и, занявшись торговлей, стал благонамеренным человеком и именитым купцом.
Всему обществу, и особенно дамам, пришлась по вкусу рассказанная Альтерией сказка, и все отозвались о ней с величайшею похвалой. Но Молино, устремив влюбленный взгляд на Альтерию и весело улыбаясь, сказал: "Синьора Альтерия, и вы, насколько я понимаю, тоже воришка; ведь вы с таким знанием дела разъяснили нам ухищрения и повадки воров, что тут, пожалуй, ничего не упущено. А это доказывает, что вы как-никак связаны с ними". На это Бембо заметил: "Она не промышляет кражей чужого добра, но своими лучистыми и сверкающими глазами похищает сердце того, кто на неё посмотрит". Альтерия, которую эти слова заставили покрыться лёгким румянцем, обратившись к Молино и Бембо, произнесла: "Я не промышляю кражей чужого добра и ещё менее я похитительница чужих сердец. За что мы купили сказку о Кассандрино, за то её вам и продали". И так как словесная перепалка возрастала и ширилась, Синьора повелела, чтобы все замолчали и чтобы Альтерия предложила свою затадку. И она, сдержав своё возмущение и немного смягчившись, произнесла следующее:
Не меньше сказки понравилась всем и загадка, искусно прочитанная Альтерией. И хотя каждый попытался её разъяснить, однако никто не смог по-настоящему в ней разобраться. Тогда Альтерия, видя, что бесплодно теряется время и что никто так и не добрался до сути её загадки, встала со своего места и проговорила: "Не потому, чтобы я была достойна подобной чести, но чтобы слова не тратились понапрасну, сообщу то, что думаю. Один дворянин выехал со своими домашними в сельскую местность, как это часто бывает летом, и оставил в своём городском дворце, чтобы его охранять, одну старую женщину, которая, будучи благоразумной и предусмотрительной, каждый вечер обходила весь дом, опасаясь, не притаился ли где-нибудь вор с намерением совершить кражу. И вот как-то вечером сметливая старуха, обходя дом и притворяясь, что занимается своими делами, заметила вора, спрятавшегося на чердаке и наблюдавшего сквозь отверстие в чердачном настиле, что делает эта женщина. Славная женщина не захотела кричать, но, находчиво изобразив, будто в доме полно людей - и сам хозяин и многие его слуги - громко сказала: "Пора, наконец, в постель, мессер Бернардо, и пусть двое слуг разуют его, четверо затворят двери, а восемь находятся наверху и глядят в оба". И пока старуха отдавала эти распоряжения, вор, опасаясь попасться, сбежал; вот так-то дом и остался нетронутым". После того как была закончена и разгадана замысловатая загадка Альтерии, Катеруцца, которая сидела с нею рядом, поняла, что пришла её очередь, ибо в эту первую ночь ей подобало рассказывать третьей. Итак, с весёлым лицом она следующим образом начала говорить.
Близ Имолы {25}, города торгового, но в наши дни доведённого враждующими между собой партиями почти до полного разорения, есть деревня, именуемая Постемой {26}, при церкви которой в былые времена состоял священник, прозывавшийся пре Скарпачифико, человек и вправду богатый, но сверх всякой меры скаредный и жадный. Этот священник держал служанку, ловкую и сметливую женщину по имени Нина. Она отличалась такой рассудительностью, что не было человека, которому она не посмела бы высказать всё, чего он заслуживал. И так как она была предана пре Скарпачифико и разумно управляла его имуществом, он чрезвычайно дорожил ею. Славный священник в дни своей молодости был одним из самых крепких людей, проживавших на земле Имолы, но, дожив до глубокой старости, не мог больше переносить тяготы передвижения на своих на двоих. Вот почему славная женщина великое множество раз убеждала его купить себе лошадь, дабы не окончить безвременно своей жизни из-за того, что он столько ходит пешком. Пре Скарпачифико, сдавшись на просьбы и уговоры своей служанки, отправился, наконец, на торг и, присмотрев мула, который, как ему показалось, подходил для его надобностей, купил его за семь золотых флоринов. Вышло так, что на том же торгу были и три молодчика, любивших жить больше на чужой, чем на собственный счёт, как это нередко случается и поныне. И увидев, что пре Скарпачифико купил мула, один из них сказал двум другим: "Друзья мои, хочу, чтобы этот мул стал нашим". - "А как?" - спросили его приятели.
"Давайте выйдем на дорогу, по которой предстоит проехать священнику, и разойдёмся вдоль неё таким образом, чтобы один оказался от другого на расстоянии в четверть мили, и пусть каждый из нас скажет ему, что мул, которого он купил, не мул, а осёл. И если мы твёрдо будем держаться сказанного, мул наверняка станет нашим". Выйдя на дорогу они разошлись вдоль неё, как было задумано. И вот, когда пре Скарпачифико проезжал на своём муле мимо одного из этих разбойников, тот, прикинувшись, что идёт не с торга, а откуда-то из другого места, остановил его и сказал: "Да хранит вас господь, мессер". Пре Скарпачифико отозвался: "Здравствуй, братец". - "А вы откуда?" - спросил разбойник. "С торга", - ответил священник. "А что хорошее вы там купили?" - спросил молодчик. "Этого мула", - ответил священник. "Какого мула?" - удивился разбойник. "Того, верхом на котором я еду", - сказал священник. "Это вы взаправду или потешаетесь надо мной?" - "Почему же?" - спросил священник. "А потому, что, по-моему, это осёл, а не мул". - "Как так осёл!" - воскликнул священник и, не произнеся больше ни слова, поспешно пустился своею дорогой.
Едва проехал он расстояние в два полёта стрелы, как ему повстречался другой молодчик, сказавший: "Добрый день, мессер. Откуда вы?" - "С торга", - ответил священник. "А хорош ли торг?" - спросил молодчик. "Да, хорош", - ответил священник. "Сделали ли вы какую-нибудь стоящую покупку?" - спросил молодчик. "Да, - ответил священник, - я купил мула, которого ты пред собой видишь". - "Вы это взаправду? - спросил хитрюга молодчик, - неужто вы купили эту скотинку за мула?" - "Да", - ответил священник. "Но ведь на самом деле это осёл", - сказал хитрюга молодчик. "Как так осёл!" - воскликнул священник, - если то же скажет мне ещё кто-нибудь, я ему его подарю". И, следуя своею дорогой, пре Скарпачифико повстречался с третьим молодчиком, который ему сказал: "Здравствуйте, мессер. Случайно не с торга ли вы?" - "Да", - ответил священник. "А что хорошего вы купили?" - спросил хитрюга молодчик. "Я купил того мула, которого ты видишь перед собой". - "Как так мула? - поразился молодчик, - вы и вправду убеждены в этом или шутите?" - "Я вправду убеждён в этом и совсем не шучу", - отвечал славный священник.
"Ох, до чего мне вас жалко! - воскликнул разбойник, - разве вы не видите, что это осёл, а не мул? Вот негодяи, как ловко они вас провели!" Услышав эти слова, пре Скарпачифико произнёс: "Ещё двое недавно сказали мне то же, а я им не поверило. И, сойдя с мула, проговорил: "Раз так, забирай его в подарок от меня". Молодчик, получив мула и учтиво поблагодарив священника, возвратился к своим приятелям, предоставив тому тащиться пешком. Добравшись до дома, пре Скарпачифико рассказал Нине, что он купил животное под седло, и считая, что купил мула, на самом деле купил осла, и так как многие на дороге ему сказали об этом, он последнему из них отдал его в подарок. На это Нина сказала: "Простак вы, да и только: неужто вам невдомёк, что они обвели вас вокруг пальца? А я думала, что вы рассудительнее, чем вышло на поверку. Уж меня-то, ручаюсь вам в этом, они бы не околпачили". Пре Скарпачифико заметил на это: "Не огорчайся, ибо, если они сыграли со мной одну шутку, я с ними сыграю две, и в этом можешь не сомневаться, - ведь, конечно, обманув меня один раз, они на этом не успокоятся, а измыслят какую-нибудь новую хитрость, чтобы узнать, нельзя ли из моих рук ещё чего-нибудь выманить".
Недалеко от дома священника в той же деревне жил один крестьянин, и были у него две козы, настолько похожие друг на друга, что отличить одну от другой было делом нелёгким. Священник сторговал их обеих и тут же отсчитал за них деньги. На следующий день он приказал Нине приготовить отменный обед, так как хотел, чтобы кое-кто из его друзей откушал с ним, и он велел ей взять кусок телятины и сварить его, а также изжарить кур и говяжий огузок. Кроме того, он выдал ей пряностей и приказал сделать подливку и испечь сладкий пирог, такой, какой она обыкновенно пекла. После этого священник вывел одну из коз во двор своего дома и привязал её к изгороди, оставив ей корма, а на шею другой накинул петлю и вместе с этой козою пошёл на торг. Едва он появился на торгу, как трое молодчиков, превративших мула в осла, заметив его, подошли к нему и сказали: "Здравствуйте, наш мессер! Что же вы собираетесь делать? Хотите купить что-нибудь стоящее?" Мессер им ответил: "Я пришёл сюда, чтобы сделать покупки, так как сегодня придут друзья отобедать со мною. И если вам будет угодно также прийти, вы доставите мне удовольствие". Хитрюги-молодчики охотно приняли приглашение.
Закупив всё, что нужно, и сложив купленные припасы козе на спину, пре Скарпачифико в присутствии трёх молодчиков сказал, обращаясь к козе: "Отправляйся домой и передай Нине, чтобы она сварила эту телятину, а кур и говяжий огузок изжарила; и ещё скажи, чтобы она испекла вкусный сладкий пирог с этими пряностями и приготовила с ними немного такой подливки, как всегда. Ты меня хорошо поняла? Ну, так ступай себе с миром". Коза, нагруженная съестными припасами и выпущенная на волю, ушла, но в чьи руки попала, этого не знает никто. А священник и трое молодчиков, а также несколько друзей пре Скарпачифико, потолкались на торге и, когда сочли, что пора уходить, направились к дому священника. Войдя в его двор, молодчики сразу наткнулись на козу, которая была привязана к изгороди и мирно щипала травку. Они решили, что это та самая, которую священник отправил домой с припасами, и очень этому подивились. И когда все вошли в дом, пре Скарпачифико сказал Нине: "Выполнила ли ты всё, что я велел тебе сделать, передав с козою распоряжение?" Смекнув и поняв, чего хотел от неё священник, Нина ответила: "Да, мессер. Я изжарила говяжий огузок и кур и сварила телятину.
Кроме того, я испекла сладкий пирог и приготовила подливку, положив и туда и сюда пряностей, как мне сказала коза". - "Отлично", - заметил священник. И трое молодчиков, увидав жаркое, варёное мясо и сладкий пирог на огне и услышав слова Нины, подивились ещё больше, чем прежде, и принялись обдумывать про себя, как бы им завладеть козой. По окончании обеда, после длительных размышлений о том, нельзя ли как-нибудь похитить козу и обвести вокруг пальца священника, и поняв, что это невозможно, они сказали ему: "Мессер, продайте нам эту козу". Славный священник на это ответил, что продавать её он вовсе не собирается, да у них и не найдётся достаточно денег, чтобы за неё заплатить: впрочем, если они настаивают, он продал бы её за пятьдесят золотых флоринов. Хитрюги-молодчики, сочтя, что за гроши им достанется золотая гора, тут же отсчитали пятьдесят золотых флоринов. "Но запомните, - сказал священник, - чтобы потом на меня не сетовать и не жаловаться, ибо коза, не зная вас и не успев в первые дни к вам привыкнуть, быть может, не станет делать того, что ей положено".
Однако молодчики, ничего не ответив на это, с великим ликованием отвели козу к себе и, обратившись к своим жёнам, сказали: "Завтра не варите обеда, пока мы не пришлём на этот счёт особого распоряжения". И отправившись на торговую площадь, купили кур и другие съестные припасы и, сложив их на спину козе, которую привели с собой, приказали ей передать их жёнам всё то, чего они хотели от них. Коза, нагруженная съестными припасами, оказавшись на воле, отправилась в путь и ушла так удачно, что больше её не видали. Наступил час обеда, и хитрюги-молодчики, вернувшись домой, спросили у своих жён, пришла ли коза со съестными припасами и приготовили ли они то, что она им сказала. Женщины на это ответили: "О, глупцы, о, полоумные, ужели вы сдуру поверили, что животное станет выполнять ваши обязанности? Разумеется, вас надули, и так как вы норовите всякий день обмануть другого, то и сами в конце концов остались обманутыми". Молодчики, поняв, что священник насмеялся над ними и вытянул у них пятьдесят золотых флоринов, распалились такой яростью, что решили во что бы то ни стало его убить и, взяв оружие, отправились на его розыски.
Но предусмотрительный пре Скарпачифико, опасавшийся за свою жизнь и не спускавший с молодчиков глаз, так как подозревал, что они собираются подстроить ему какую-нибудь пакость, сказал своей служанке такие слова: "Нина, возьми этот наполненный кровью бычий пузырь и пристрой его себе под нижнюю юбку, ибо, когда сюда явятся эти злодеи, я обвиню тебя и, прикинувшись, будто ты взбесила меня, нанесу этим ножом удар прямо в пузырь, и ты упадёшь на землю, как будто я поразил тебя насмерть, а об остальном предоставь позаботиться мне". Едва пре Скарпачифико закончил свои наставления Нине, как вошли трое злодеев и кинулись на священника, чтобы его убить. Но священник сказал: "Братцы, мне невдомёк, почему вы хотите со мною разделаться. Быть может, моя служанка причинила вам какую-нибудь неприятность, о которой я ничего не знаю". И, схватив нож, повернулся к ней и нанёс им удар в то самое место, где находился наполненный кровью пузырь. Притворившись мёртвой, она тут же упала на землю, и кровь ручьем текла у неё отовсюду.
Тогда священник, поняв, что его поведение необъяснимо, притворился, что охвачен раскаянием и принялся истошным голосом причитать: "Горе мне, злополучному и несчастному! Что я наделал! Как бессмысленно я убил ту, кто была костылем моей старости! Как мне жить без неё?!" И схватив волынку обычного образца, задрал Нине платье и, сунув её между ягодиц, дунул внутрь с такой силой, что служанка сразу очнулась и вскочила на ноги жива-здоровехонька. Увидев это, злодеи остолбенели от изумления, и, забыв о приведшей их сюда ярости, купили волынку за двести флоринов, и, довольные своей покупкой, возвратились к себе. Как-то случилось, что один из злодеев, бранясь с женой, рассвирепел и вонзил нож ей в грудь, и от этого удара она умерла. Тогда муж схватил волынку, которую они приобрели у священника, сунул мундштук ей между ягодиц и стал дуть так, как это делал священник, рассчитывая вернуть жене жизнь. Но тщётно трудился он, не щадя дыхания, ибо душа несчастной покинула эту жизнь и перенеслась в иную. Второй молодчик, видя это, сказал: "О, глупец, ты не сумел это сделать, как следует. Давай, я тебе покажу".
И схватив собственную жену за волосы, перерезал ей бритвой горло, после чего, взяв волынку, стал дуть ей в детородное место, но несчастная так и не ожила. То же самое проделал и третий, и, таким образом, все трое остались без жен. Разъярённые, пришли они в дом священника, и, не пожелав больше выслушивать побасенки пре Скарпачифико, схватили его, и, засунув в мешок, порешили утопить в ближней реке. Когда они тащили его, чтобы кинуть в реку, их нагнал некий человек, и элодеям пришлось опустить на землю накрепко завязанного в мешке священника и убежать. И пока священник лежал в мешке и не мог выбраться из него, случилось, что к этому месту приблизилось стадо щипавших чахлую травку овец, и пастух, продвигаясь с ними, услышал жалобный голос, произносивший: "Они хотят мне отдать её, но я её не хочу: ведь я священник и не могу её взять", и, опешив от изумления, остановился как вкопанный, так как не мог понять, откуда доносятся эти многократно повторяемые слова. Посмотрев туда и сюда, он в конце концов заметил мешок, в котором был завязан священник.
Подойдя к мешку, из которого продолжали нестись громкие вопли священника, он развязал его и выпустил пре Скарпачифико. Спросив его, почему он оказался в мешке и так громко кричит, пастух услышал в ответ, что Синьор города хотел дать ему в жены дочь, но он её не хотел и потому, что уже состарился, и потому, что, будучи священником, не имеет на это права. Бедняга пастух, простодушно поверив лживым словам священника, спросил: - "А не думаете ли вы, мессер, что Синьор отдаст её за меня?" - "Да, я в этом уверен, - ответил священник, - но только в том случае, если ты будешь завязан в этом мешке, как то было со мною". И после того как пастух влез в мешок, пре Скарпачифико накрепко его завязал и вместе со стадом удалился с этого места. Не прошло и часа, как трое злодеев вернулись в то место, где оставили мешок со священником, и, не заглянув внутрь мешка, взвалили его на плечи, и затем швырнула в реку; таким образом, несчастный пастух ни за что ни про что расстался с жизнью вместо священника. Покончив с этим, злодеи пустились домой и, беседуя о своих делах, увидели пасшихся невдалеке овец.
Задумав украсть пару ягнят и приблизившись к стаду, они обнаружили, что пасёт его не кто иной, как пре Скарпачифико, и немало этому удивились, так как считали, что утопили его в реке. Поэтому они спросили его, как ему удалось выбраться из реки. И священник ответил им: "О, глупцы, ничего-те вы и не знаете. Если бы вы погрузили меня поглубже, мне бы досталось вдесятеро больше овец". Услышав это, трое молодчиков сказали священнику: "О, мессер, не снизойдёте ли вы сотворить нам такое благодеяние? Уложите нас в мешки и бросьте в реку, и из разбойников мы превратимся в стерегущих овец пастухов". Священник ответил: "Готов выполнить всё, что вам будет угодно, и на этом свете нет ничего такого, чего бы я с величайшей охотой не сделал для вас". И отыскав три добротных мешка из плотной и прочной холстины, он упрятал в них злодеев и, накрепко завязав мешки, чтобы из них нельзя было выйти, швырнул их в реку. И их злосчастные души отправились в ад, где их терзают вечные муки, а пре Скарпачифико, раздобыв деньжат и овец, вернулся домой и безмятежно прожил со своей Ниной ещё несколько лет.
Рассказанная Катеруццей сказка всему обществу очень понравилась, и все превознесли её величайшими похвалами. Но ещё больше восхитила всех хитрость и ловкость находчивого священника, который, подарив мула, приобрёл кучу денег и много овец и, отомстив своим врагам за обиды, остался жить-поживать в своё удовольствие с преданной ему Ниною. И чтобы не нарушать установленного порядка, Катеруцца предложила присутствующим следующую загадку:
По окончании прочитанной Катеруццей загадки, которая с величайшим восхищением была прослушана всеми, поскольку не нашлось никого, кто сумел бы под жёсткой корой открыть её истинный смысл, Катеруцца сказала: "Милые дамы, моя загадка означает вот что: некий кузнец был женат на сестре священника и, когда они оба сели за стол, к ним присоединился священник. Таким образом их оказалось четверо, а именно: жена с кузнецом, своим мужем, и жена кузнеца со священником, который был её братом. И хотя выходит, что их было четверо, тем не менее их было лишь трое. И каждому из них досталось по половине хлебца, и всем трём его вдосталь хватило". Когда Катеруцца окончила объяснение своей головоломной загадки, Синьора подала знак Эритрее, дабы та последовала порядку, и Эритрея, весёлая и улыбающаяся, начала так.
Думаю, что среди нас нет никого, кто не испытал бы на собственном опыте, сколь всемогуща любовь, каковы вожделения бренного тела. Она, словно могущественный властитель, царствует, не поднимая меча, и одним мановением правит своей державой, в чём вы сможете убедиться, выслушав сказку, которую я собираюсь вам рассказать.
Тебальдо, князь Салернский, милые дамы, как мне не раз доводилось слышать от старших, был женат на благоразумной и рассудительной женщине, и отнюдь не низкого происхождения, которая родила ему дочь, превосходившую как красотой, равно как и добронравием всех прочих салернских звенщин. Но много лучше было бы для Тебальдо, если бы он её не имел, ибо тогда с ним не случилось бы то, что случилось. Его жена, молодая годами, по по-старчески мудрая, почувствовав приближение смерти, попросила своего всем сердцем любимого мужа не брать себе в жёны, когда он надумает вторично жениться, никакую иную женщину, как только ту, которой придётся как раз впору кольцо, что она носила на своём пальце. Князь, питавший к жене не меньшую любовь, чем жена к нему, поклялся своей головой свято соблюсти всё, что она ему наказала. После смерти этой достойной женщины и пышного её погребения Тебальдо запало в душу жениться снова, но, помня о данном покойной жене обещании, он не захотел хоть в чём-нибудь нарушить её завет. Уже повсюду в округе разнеслась весть, что Тебальдо, князь Салернский, собирается вступить в новый брак, и молва об этом достигла слуха многих девиц, каковые и по своей родовитости и по своим достоинствам были не ниже Тебальдо.
Но стремясь исполнить волю покойной жены, он пожелал предварительно испытать всех девиц, которых предлагали отдать за него, окажется ли кому впору кольцо его первой жены; и, не найдя среди них никого, кому кольцо оказалось бы впору, ибо для одной оно было слишком просторным, для другой - слишком тесным, отослал их всех без дальних околичностей прочь. И вот как-то случилось, что дочь Тебальдо, по имени Дораличе, обедая вместе с отцом и увидев на столе кольцо покойной матери, надела его на палец и, повернувшись к отцу, сказала: "Поглядите, отец, как мне впору кольцо моей матери". Взглянув, отец подтвердил, что это и вправду так. Но вскоре в душу Тебальдо запало странное, поистине дьявольское желание взять себе в жёны свою собственную дочь Дораличе, и он долгое время пребывал в колебаниях, не смея решиться на это. Всё же это дьявольское намерение одержало верх и, распалённый красотой дочери, он призвал её как-то к себе и сказал: "Дораличе, дочь моя, твоя мать, ещё не расставшись с жизнью, но уже на пороге смерти, горячо просила меня никоим образом не брать себе в жёны никого, кроме той, которой придётся впору кольцо, что она никогда не снимала с пальца, и я, поклявшись своей головой, обещал ей поступить соответственно её воле.
И вот, подвергнув испытанию многих девиц и не найдя среди них ни одной, кому кольцо твоей матери пришлось бы так же хорошо, как тебе, я в конце концов решил взять тебя в жены, ибо тем самым исполню своё желание и одновременно не нарушу данного твоей матери слова". Дочь, которая была столь же целомудренна, сколь и прекрасна, узнав о преступном решении порочного своего отца, сильно встревожилась, но, хорошо понимая чудовищность его замысла, чтобы не прекословить ему и не навлечь на себя его гнева, предпочла на этот раз ничего ему не ответить и, притворившись обрадованной, поспешила его покинуть. У неё не было никого, кроме кормилицы, кому она могла бы открыться, ничего не утаивая, и Дораличе, не колеблясь, обратилась к ней за советом, уповая на неё, как на якорь спасения. Услышав про задуманное Тебальдо коварное и исполненное гнусности дело и зная твёрдость и стойкость молодой девушки, скорее созданной для того, чтобы вытерпеть самые страшные муки, чем когда-либо уступить преступному отцовскому любострастию, она успокоила и утешила Дораличе, пообещав ей свою помощь, дабы её девственность не подверглась нечестивому осквернению.
И погрузившись в раздумье в поисках средства, которое оказалось бы спасительным для её питомицы, она металась от одного замысла к другому, но не находила ничего столь надёжного, что оградило бы Дораличе от беды, ибо, хотя кормилице самым надёжным казались бегство и удаление девушки от отца, опасаясь его хитрости и страшась, как бы он не настиг и не убил дочери, она пребывала в тревоге. И пока верная кормилица лихорадочно перебирала в уме одно за другим, её внезапно осенила новая мысль; в чём она состояла, вы сейчас узнаете. В спальне покойной матери Дораличе стоял великолепный, искусно отделанный шкап, в котором девушка держала свои богатые наряды и драгоценности, и никто, кроме мудрой кормилицы, не умел его отпирать. Вынув украдкой находившиеся в нём платья и драгоценности, она спрятала их в другом месте, а в шкап поставила сосуд с жидкостью, обладавшей поразительным свойством: проглотив одну ложку её, сколь бы малой она ни была, можно было долгое время жить без пищи. Призвав затем девушку, кормилица заперла её внутри этого шкапа, убедив находиться там взаперти, пока господь не ниспошлёт ей лучшей и более радостной доли и отец её не отступится от своего дикого намерения. Послушная своей дорогой кормилице, девушка поступила так, как та ей повелела.
Между тем отец, всё ещё не обуздав своей похоти и не отказавшись от греховного своего вожделения, много раз справлялся о дочери и, не находя её и не зная, куда она скрылась, распалился такой яростью, что пригрозил предать её позорной и мучительной смерти. По прошествии нескольких дней Тебальдо как-то утром, на восходе солнца, вошёл в комнату, где стоял упомянутый шкап. Увидев его перед глазами и не в силах стерпеть его вида, он мановением руки приказал, чтобы его убрали, куда-нибудь вынесли и продали, дабы впредь он ему больше не докучал. Слуги, приученные мгновенно исполнять приказания своего господина, взвалили на плечи шкап и отнесли его на торговую площадь. Случилось так, что в ту пору на площадь пришёл почтенный и богатый генуэзский купец. Приметив великолепный и искусно отделанный шкап, он, можно сказать, влюбился в него и решил про себя не постоять за деньгами, сколь бы непомерную цену за него ни спросили. Итак, генуэзец подошёл к слуге, которому было ведено продать шкап, и, договорившись с ним о цене, купил его и на плечах грузчика препроводил к себе на корабль.
Кормилица, которая всё это видела, немало обрадовалась случившемуся, хоть разлука с питомицей и очень её опечалила. Всё же она находила некоторое утешение в том, что, когда сразу наваливается два тяжёлых несчастья, всегда надлежит бежать большего. Отплыв из Салерно на корабле с грузом драгоценных товаров, генуэзский купец благополучно достиг острова Британия, ныне носящего название Англия. Пристав к месту, за которым широко расстилалась равнина, он увидел Дженезе, незадолго пред тем провозглашённого королём, который изо всех сил бежал вдоль берега, преследуя великолепную лань, в конце концов кинувшуюся со страху в мерские волны, Усталый и обессилевший от долгой погони, король присел отдохнуть и, увидев поблизости от себя корабль, попросил владельца его дать ему пить. Владелец, притворившись, что не узнал короля, встретил его предупредительно и любезно, оказал подобающий его сану приём и вообще повёл себя с ним так умно и искусно, что Дженезе взошёл к нему на корабль. Увидев великолепный и отлично отделанный шкап, он настолько пленился им, что загорелся желанием тут же приобрести его.
Побуждаемый этим, он спросил владельца корабля, сколько тот хочет за шкап, и услышал в ответ, что шкап стоит недёшево. Вконец очарованный столь драгоценной вещью, король не покинул корабля, пока не договорился с владельцем о цене шкапа. Получив доставленные по его приказанию деньги, он полностью рассчитался с купцом, и, простившись с ним, распорядился отнести шкап во дворец, и поставить в его покое. Дженезе, будучи очень юным, ещё не успел взять жену и, отправляясь всякий день рано поутру на охоту, предавался ей в своё удовольствие. Дораличе, дочь Тебальдо, скрывавшаяся в шкапу, который поставили в покое Дженезе, слышала и хорошо понимала, что происходит в королевском покое, и, размышляя о минувших опасностях, начала надеяться на лучшую долю. И как только король покидал покой и отправлялся, по своему обыкновению, на охоту, молодая девушка выходила из шкапа и с поразительным умением прибирала комнату, подметая её, застилая постель, оправляя накидки и кладя их на покрывало в круглых узорах, вышитых жемчужинами редкой величины, и на две на диво изукрашенные подушки.
Кроме того, прелестная девушка усыпала изящную постель розами, фиалками и другими благоухающими цветами, перемешанными с душистым порошком и иными благовониями, приятно пахнущими и укрепляюще действующими на мозг. Множество раз, никогда никем не замеченная, поддерживала она в королевском покое такой порядок. Король Дженезе был этим очень доволен, ибо, когда он возвращался с охоты и входил в свой покой, ему казалось, что его евевают ароматы всех пряностей, какие когда-либо порождал Восток. И король пожелал узнать от матери и придверных дам, кто же та, исполненная такоге изящества и столь тонкого вкуса, которая так нарядно убирает его покой и заботится о том, чтобы его наполняло благоухание. Ему ответили, что этого не знает никто, ибо, когда приходили в его покой, чтобы оправить постель, её обнаруживали усыпанной розами и фиалками и надушенной благовониями. Услышав это, король решил во что бы то ни стало узнать истину и как-то рано поутру притворился, будто отправляется в замок в десяти милях от города. Тихонько спрятавшись у себя в покое, он стал внимательно наблюдать через щелку и дожидаться дальнейшего.
И случилось так, что почти тотчас же Дораличе, прекраснее, чем ясное солнце, появилась из шкапа и принялась мести пол, расправлять ковры, застилать постель и тщательно прибрала всё, как поступала обычно. Когда же прелестная девушка, закончив своё достойное и похвальное дело, собралась было вернуться в шкап, король, неотступно следивший за нею, мгновенно очутился у неё за плечами и схватил за руки и, увидев, что она прекрасна и свежа, словно лилия, спросил её, кто она. Девушка, вся трепеща, ответила, что она единственная дечь одного государя, чьё имя успела забыть, так как долго таится в шкапу, а по какой причине скрывается в нем, она так и не пожелала ему открыть. Выслушав это, король с согласия своей матери взял Дораличе в жёны и прижил с нею двоих сыновей. Тебальдо между тем, по-прежнему одолеваемый своим нечестивым и преступным желанием, не находя дочери, которую долго искал и разыскивал, набрёл на мысль, что она скрывалась в проданном им шкапу и, выбравшись из него, странствует где-то по свету. По этой причине, побуждаемый гневом и яростью, он решил попытать счастья, не удастся ли ему где-нибудь её обнаружить.
Итак, обрядившись купцом и прихватив с собою множество драгоценностей и на диво сработанные золотые изделия, он тайком покинул Салерно и, объехав различные страны, нашёл покупателя шкапа и спросил его, извлёк ли он выгоду из этой покупки и в чьи руки перешёл шкап. Купец ответил, что он продал его английскому королю и нажил на нём ровно столько, сколько он стоил ему самому. Узнав об этом, Тебальдо обрадовался и направился в Англию. Достигнув города, где пребывал король, и вступив в него, он выложил в ряд у дворцовой стены свои драгоценности и изделия, среди которых были веретена и прялки, и начал кричать: "А вот, сударыни, веретёна и прялки!" Услышав это, одна из придворных девиц подошла к окну, и, увидев купца с дорогим товаром, пустилась бегом к королеве и сообщила ей, что на улице расположился купец с золотыми прялками и веретёнами, такими красивыми и такими роскошными, каких никто никогда ещё не видал. Королева распорядилась, чтобы купца привели наверх во дворец, и тот, поднявшись по лестнице, вошёл в залу, не узнанный королевой, так как она больше не думала об отце, но сразу признавший в ней свою дочь. Королева, увидев веретёна и врялки поразительной красоты, спросила у купца, что стоит каждая вещь в отдельности. Тот ответил: "Дорого.
Но если вашему высочеству будет угодно дозволить мне провести одну ночь вместе с вашими двумя сыновьями, я в отплату за это все эти вещи оставлю вам в дар". Государыня, бесхитростная и простосердечная, не питая никакого предубеждения против купца и поддавшись уговорам своих девиц, дала согласие на его предложение. Впрочем, придворные девицы и королева решили поднести ему питьё из вина с примешанным сонным зельем прежде, чем слуги поведут его в спальню на отдых. Наступила ночь, и, так как купец прикинулся очень усталым, одна из девиц отвела его в покой королевских детей, где ему была приготовлена прекраснейшая постель. Перед тем как уложить его отдыхать, эта девица сказала: "Не мучает ли вас жажда, отец мой?" Тот ответил: "Да, дочь моя", - и она, взяв кубок, который был словно серебряный, протянула ему вино с примешанным к нему сонным зельем. Но купец, хитрый и злонамеренный, взяв кубок и притворившись, что пьёт, вылил всё вино себе на одежду и лёг отдыхать. В покое младенцев была небольшая дверь, через которую можно было пройти в опочивальню королевы.
В полночь, когда купцу показалось, что повсюду воцарились тишина и покой, он неслышно проник в комнату королевы и, приблизившись вплотную к её постели, похитил у неё нож, который, как он перед тем приметил, она носила привешенным сбоку {28}. После этого, бросившись к колыбели, где спали младенцы, он убил их и немедля отнёс назад окровавленный нож, который, не обтерев, сунул в ножны. Вслед за тем он отворил окно и спустился вниз по завязанной узлами верёвке, а утром, на заре, зашёл в цирюльню, приказал обрить свою длинную бороду, дабы его нельзя было узнать, и, облачившись в новое широкое и долгополое одеяние, стал прогуливаться по городу. Сонные кормилицы, поднявшись в обычный час, чтобы покормить грудью младенцев, и наклонившись над их колыбельками, нашли младенцев зарезанными. Устрашённые этим, они разразились истошными криками и безудержными рыданиями, принялись рвать на себе волосы, раздирать на груди одежду, колотить себя в обнажённую грудь. Страшная весть мгновенно достигла короля с королевой: босые, в одних рубашках, бросились они в детскую, и их глазам открылось ужасное зрелище; и, увидев своих детей мёртвыми, они горько заплакали.
По всему дому разнеслась весть об убийстве младенцев, а также о том, что в город прибыл преславный астролог, который по движению и расположению звёзд узнает прошлое и предсказывает будущее. Прослышав о великой славе астролога, король велел призвать его во дворец, и он, явившись туда, предстал пред его величеством; и когда король задал ему вопрос, сможет ли он указать того, кто убил младенцев, астролог ответил, что сможет. Затем, приблизившись к королю, он прошептал ему на ухо: "Священное величество, повели всем мужчинам и женщинам, носящим привешенный на боку нож и пребывающим при твоём дворе, явиться пред твои королевские очи: в чьих ножнах ты обнаружишь забрызганный кровью нож, тот, бесспорно, и есть убийца твоих детей". И вот, по распоряжению короля все придворные, как один, предстали пред ним, и он пожелал собственноручно проверить их одного за другим, не окажется ли у кого окровавленный нож, и, не обнаружив ни одного, который был бы запятнан кровью, возвратился к астрологу и рассказал ему обо всём, что проделал, а также о том, что не осталось никого, кроме его старой матери и королевы, чьи ножи он бы не осмотрел.
На это астролог сказал: "Священное величество, ищите хорошенько, невзирая на лица, и вы, несомненно, найдёте злодея". Осмотрев нож своей матери и ничего не обнаружив на нём, король призвал к себе королеву и, взявшись за привешенные у неё сбоку ножны, извлёк из них нож, весь замаранный кровью. Увидев своими глазами столь явное доказательство виновности королевы, король, распалившись гневом и яростью, посмотрел на неё в упор и воскликнул: "О, злобная и бессердечная женщина, смертельный враг собственной плоти! О, убийца своих детей! Как могла ты решиться запятнать свои руки невиннейшей кровью двух этих младенцев?! Клянусь господом богом, ты жестоко поплатишься за содеянное тобой злодеяние!" И хотя король, охваченный гневом, жаждал в тот миг наказать её позорной и бесчестной смертью, всё же, перебирая в уме, как бы продлить и умножить её мучения, он набрёл под конец на новую мысль и приказал раздеть королеву донага, закопать её в землю по самую шею и кормить отменной и лакомой пищей, дабы она долго не умирала, и её тело пожиралось червями, и её мучения были бы ещё нестерпимее и длились как можно дольше.
Королева, стойко претерпевшая перед тем много чего другого, зная, что совесть её чиста, мужественно встретила и этот безжалостный приговор. Услышав, что королева, признанная виновной, осуждена на жесточайшие муки, астролог остался очень доволен; простившись с королём и вполне удовлетворённый, он отплыл из Англии и, скрытно прибыв к себе во дворец, рассказал кормилице обо всём происшедшем с её питомицей и какую тяжёлую казнь ей уготовил король. Узнав об этом, кормилица внешне изобразила радость, но внутренне предалась несказанной скорби. Движимая состраданием к своей терзаемой пыткой питомице и побуждаемая нежной любовью к ней, она как-то рано поутру покинула Салерно и, совсем одна проскакав на лошади столько-то дней и ночей, достигла английского королевства. Поднявшись по лестнице во дворец, кормилица нашла короля, дававшего в просторной зале аудиенцию. Пав на колени у его ног, она попросила его выслушать её с глазу на глаз о делах, касающихся чести короны. Король обнял её, заставил подняться на ноги, взял за руку и, отослав всех находившихся в зале, усадил её и остался наедине с нею.
Кормилица, отлично осведомлённая о том, как обстояло дело в действительности, обратилась к королю с такими словами: "Знай, о, священный венец, что Дораличе, твоя супруга и моя дочь - не потому, что я выносила её в моём жалком чреве, а потому, что давала ей эту грудь и ею вскормила её, - нисколько не причастна к тому преступлению, которое ты вменил ей в вину и за которое осудил её, горемычную, на жестокую смерть. Я твёрдо уверена, что, выслушав мой подробный рассказ и узнав со всей очевидностью, кто был нечестивым убийцей и какая причина побудила его умертвить твоих деток, ты, движимый состраданием, сразу же избавишь её от долгих и жестоких мучений. И если я окажусь лгуньей, предлагаю тебе подвергнуть меня той же каре, какую ныне претерпевает несчастная королева". И она рассказала ему всё, как было, от самого начала и до конца. Услышав подробный рассказ о случившемся во дворце, король поверил словам кормилицы и тут же распорядился извлечь королеву, скорее мёртвую, чем живую, из ямы, в которую её закопали.
Он также поручил её попечению искусных врачей и повелел неусыпно о ней заботиться, так что в скором времени она совершенно поправилась. Вслед за тем король провёл во всём своем корвлевстве обширные приготовления и, собрав огромное и сильное войско, двинул его к Салерно, каковым городом она спустя некоторое время и овладело. Связанный сученой верёвкой {29} по рукам и ногам, пленник Тебальдо был препровождён в Англию. Желая окончательно удостовериться, что преступление было совершено действительно им, король обошёлся с Тебальдо со всей суровостью: он отправил Тебальдо на пытку, и его, вздёрнутого на дыбу, отделали как следует. Повторять пытку на дыбе оказалось излишним, так как Тебальдо с первого же раза без утайки признался во всём. На следующий день его провезли по всему городу на телеге, которую тащили четыре лошади, и после новой пытки раскалёнными докрасна щипцами четвертовали, как Иоганна Майнцского {30}, и куски его тела кинули бешеным псам на съедение. Так плачевно окончил жизнь коварный злодей Тебальдо. А король с королевою Дораличе прожили долгие годы в радости и согласии и оставили после себя потомство.
Слушая эту жалостную историю, всякий был столько же тронут, сколько потрясён ею. Доведя её до конца, Эритрея, не дожидаясь особого повеления Синьоры, предложила в таком виде свою загадку:
Пытаясь разгадать эту загадку, присутствовавшие в собрании кавалеры и дамы высказали много различных суждений, и кто говорил одно, кто другое: ведь никто не был способен представить себе, чтобы и впрямь могло найтись столь злобное и жестокое существо, которое, вопреки закону природы, проникается завистью к собственному потомству. Но прелестная Эритрея, улыбаясь, спокойно и мягко сказала: "Господа, не удивляйтесь этому, ибо существуют отцы, снедаемые завистью к своим детям, - таков и хищный коршун, который, будучи тощим и худосочным и видя, как птенцы наливаются жиром, завидует им, ненавидит их и своим твёрдым клювом долбит нежные их тела, так что они истаивают и тощают". Разгадка хитроумной загадки всем чрезвычайно понравилась, и не было никого, кто бы не воздал ей подобающей похвалы. Эритрея застенчиво поднялась с кресла и, отвесив всем должный поклон, села на своё место. Синьора подала знак Ариадне последовать установленному порядку, и та, встав со своей скамьи, следующим образом начала свою сказку.
Чаще всего, милые дамы, любви, как мы видим, свойственно величайшее непостоянство: вот почему, если муж пылает любовью к жене, жена охладевает к нему, и, напротив, если жена пылает любовью к мужу, муж начинает её ненавидеть всею душой. Отсюда и бешенство внезапно нахлынувшей ревности, пренебрегающей всем, что мы почитаем за благо, и подрывающей все устои добропорядочной жизни; отсюда бесчестья и покрывающие позором смерти, не без величайшего стыда и срама для нашей сестры. Я обхожу молчанием немыслимые опасности, обхожу молчанием неисчислимые бедствия, которые бездумно обрушивают на себя мужчины и женщины, обуреваемые этой пагубной ревностью. Если бы я пожелала изобразить друг за другом все эти невзгоды, я бы скорее наскучила вам, чем вас позабавила. Но, так как мне надлежит завершить наши приятнейшие беседы этого вечера, я намерена рассказать сказку о Грамотиведжо, которой вы никогда не слышали и которая, надеюсь, доставит вам удовольствие и притом не лишена доброго назидания.
Венеция - где благодаря отличному управлению обитает множество людей разного состояния, благоденствующих под сенью благословенных законов, - расположена в замыкающем Адриатическое море заливе; она прозвана Королевой всех остальных городов, убежищем обездоленных, приютом угнетённых, и море - стены её, а небо - кровля. И хотя там ничего не родится, она отменно богата всем, что полагается иметь городу {32}. Так вот, в этом славном и благородном городе жил в минувшие времена некий торговец съестным, которого звали Димитрио, - человек честный и жизни похвальной и безупречной, но из простого звания. Желая обзавестить детьми, он взял себе в жены прелестную стройную девушку по имени Полисена, которая была так горячо им любима, что никогда ни один муж не любил жены так, как он свою Полисену. Она наряжалась с такой пышностью, что, если забыть о знати, во всей Венеции не было женщины, которая могла бы потягаться с нею в нарядах, драгоценностях, величине и великолепии жемчугов. Сверх того, у неё было великое изобилие самых изысканных яств, которые, не говоря уж о том, что не подобали её низкому званию, усиливали свойственные ей изнеженность и привередливость. Случилось так, что Димитрио, и прежде неоднократно ездивший за море, надумал повезти товары на Кипр. Наведя у себя в доме порядок и наполнив его съестными припасами, а также всем, что могло понадобиться в хозяйстве, он оставил Полисену, свою обожаемую жену, с молоденькой и пухленькой служанкой и, покинув Венецию, отправился в путь-дорогу.
Полисена, жившая в роскоши и предававшаяся чревоугодию, чувствуя себя здоровой и цветущей и больше не будучи в силах терпеть уколы любовных стрел, стала заглядываться на одного священника своего прихода и пылко в него влюбилась. А тот, будучи молод и не менее строен, чем красив, однажды приметил, что Полисена краешком глаза посматривает на него. Увидев, что она прелестной наружности, стройна и наделена всем, чтобы почитаться писаною красавицей, он и сам стал украдкой бросать на неё восхищённые взгляды. И их души настолько захватила и поглотила взаимная страсть, что прошло немного времени, и Полисена, никем не замеченная, впустила священника в дом, чтобы вкусить от него наслаждений. Так, таясь ото всех, они многие месяцы любили друг друга и успели несчётное число раз повторить и неистовые объятия и поцелуи, предоставив простаку мужу претерпевать опасности разъярённого моря. А Димитрио, пробыв некоторое время на Кипре и распродав свой товар с большой выгодой, возвратился в Венецию. Сойдя с корабля и явившись домой, он нашёл свою супругу безудержно и горько рыдающей.
На его вопрос, из-за чего она так горестно плачет, Полисена ответила: "Столько же из-за услышанных мною дурных вестей, сколько от непомерного счастья, ниспосланного мне вашим прибытием. Услышав от многих толки о том, что кипрские корабли утонули в море, я трепетала от страха, как бы и с вами не приключилось какого несчастья. И вот, увидав вас возвратившимся домой, благодарение богу, здравым и невредимым, я из-за переполнившей меня радости не смогла удержаться от слёз". Бедняжка Димитрио, воротившийся с Кипра в Венецию, чтобы возместить жене упущенное за время его длительного отсутствия, считал, что слёзы и слова Полисены вызваны горячей и незыблемо прочной любовью, какую она питает к нему. Но он, горемычный, и ведать не ведал, что себе самой она говорила: "Ах, зачем господь пощадил его, зачем не пожелал, чтобы его поглотили беспощадные волны! Ведь случись такое, я могла бы с более спокойной душой и лёгким сердцем предаваться наслаждениям и утехам с моим возлюбленным, который так меня любит". Не прошло и месяца, как Димитрио снова отправился в плавание.
От радости, что теперь ей предстоит ещё большая, Полисена поторопилась сообщить новость своему возлюбленному, который томился не меньше её и был наготове и в подходящий и назначенный ему час тайком отправился к ней. Но приход священника к Полисене всё же не удалось утаить от Мануссо, жившего по ту сторону улицы, напротив дома Димитрио, его кума, ибо Мануссо, любившему всем сердцем Димитрио, так как тот был человеком общительным и услужливым, кума внушала немалые подозрения, и с некоторых пор он стал усердно за нею следить. Увидев собственными глазами, что по условному знаку в условный час священнику отперли дверь, что он вошёл в дом, что вёл себя не столь сдержанно, как подобало бы, а забавлялся с кумой, Мануссо решил пока ни во что не вмешиваться, дабы доселе скрытая ото всех тайна не вышла наружу и не возникли сплетни, но дождаться возвращения Димитрио и предоставить ему самому, по здравом размышлении, разобраться в своих домашних делах. Когда пришло время отплыть на родину, Димитрио взошёл на корабль и с попутным ветром благополучно прибыл в Венецию.
Сойдя с корабля, он направился к своему дому; на его стук выглянула в окно служанка, и, узнав хозяина, опрометью сбежала вниз, чуть не плача от радости, и открыла ему. Услышав о прибытии мужа, Полисена тоже спустилась с лестницы и, устремившись к нему, заключила его в объятия и расцеловала с такой горячностью, как если бы была самой любящей женой на свете. Но из-за того, что море его истомило и вконец измотало, Димитрио, не прикоснувшись к ужину, улёгся в постель и погрузился в такой беспробудный сон, что проспал вплоть до наступления дня, так и не вкусив венчающих любовь наслаждений. Когда миновала тёмная ночь и возвратился светлый день, Димитрио, наконец, проснулся, и, поднявшись с постели без того, чтобы ублажить жену хотя бы одним поцелуем, подошёл к своему ларцу, и, вынув из него кое-какие вещицы немалой стоимости, возвратился к постели, и преподнёс их Полисене, но она, возможно думая о другом, вовсе не оценила или недостаточно оценила эти столь дорогие подарки. Димитрио как-то представился случай отправиться в Апулию {33} за оливковым маслом и прочим товаром. Рассказав об этом жене, он приготовился, как должно, к отплытию.
Лицемерная жена, притворившись, что разлука с ним безмерно её печалит, принялась ласкаться к нему и упрашивать пробыть с нею ещё несколько дней, хотя в душе сгорала от нетерпения, дожидаясь, когда же он, наконец, уберётся прочь и она с лёгким сердцем сможет броситься в объятия своего милого. Мануссо, не раз наблюдавшему, как священник ухаживал за его кумой и даже проделывал с нею такое, что негоже назвать своим именем, запала в голову мысль, что он нанесёт своему куму величайшее оскорбление, если не откроет ему, что проделывал, как он видел своими глазами, священник с его женой. Поэтому он решил во что бы то ни стало обо всём рассказать Димитрио. Пригласив его как-то к себе на обед, Мануссо, лишь только они сели за стол, обратился к Димитрио с такими словами: "Послушайте, куманёк, вы хорошо знаете, если не ошибаюсь, что я всегда искренно вас любил и буду любить, пока дух мой будет властвовать над моими костьми, и что нет ничего столь трудного, чего из любви к вам я бы не сделал. Если бы я не страшился вызвать ваше неудовольствие, то рассказал бы кое о чём, что скорее доставит вам огорчение, чем придётся по вкусу. Но я не смею об этом заговорить из боязни испортить ваше доброе настроение.