Жил в городе Ферраре {233} один богатый бакалейщик из хорошего рода и был у него слуга по имени Фортуньо, юноша неотёсанный и ума недальнего. Случилось как-то его хозяину из-за стоявшего тогда невыносимого зноя прилечь и уснуть, и Фортуньо, размахивая опахалом, отгонял от него докучливых мух, дабы тот мог спокойнее спать. Среди бесчисленных мух там оказался на редкость назойливый слепень, который, не обращая внимания на опахало и на наносимые им удары, садился на лысину спящего и не переставал мучить его укусами, вонзая в его голову острое жало, и, будучи прогнан оттуда дважды, трижды и четырежды, возвращался всё снова и снова и надоедал бакалейщику. В конце концов, увидев, до чего упорна и настойчива эта тварь и не будучи в силах справиться с нею, Фортуньо легкомысленно надумал её прихлопнуть. И лишь только слепень уселся на лысине хозяина и принялся сосать его кровь, слуга Фортуньо, человек простой и бездумный, взял увесистый медный пестик и, бросив его изо всей силы в слепня, с тем чтобы его убить, убил своего хозяина. Поняв, что он и впрямь убил своего господина и по этой причине будет осуждён на смерть, Фортуньо сначала решил бежать и спасти себе жизнь бегством. Потом, отказавшись от этой мысли, он придумал, как, таясь ото всех, похоронить убитого.
И вот, упрятав мёртвое тело в мешок и отнеся его в находившийся по соседству с лавкою сад, Фортуньо зарыл его в землю. Вслед за тем он отнял у коз их козла и бросил его в колодец. Так как хозяин, вопреки своему обыкновению, вечером не вернулся домой, жена стала подозревать в лихом деле слугу и, спросив его о своём муже, услышала от него в ответ, что он не видел его. Тогда, потрясённая горем, женщина принялась плакать навзрыд и скорбными воплями призывать своего мужа, но призывала она его понапрасну. Родичи и друзья этой женщины, прослышав о том, что её муж бесследно исчез, отправились к правителю города и обвинили пред ним слугу Фортуньо, ходатайствуя о том, чтобы градоправитель распорядился бросить его в темницу и вздёрнуть на дыбу, дабы он открыл, что же приключилось с его хозяином. Приказав взять слугу и опутать его верёвкой, он вздернул Фортуньо, поелику против него имелись косвенные улики, в соответствии с веленьем закона, на дыбу. Слуга, которому было невмочь претерпевать пытку, пообещал открыть правду, если его опустят на землю.
Снятый с верёвки и поставленный пред очи градоправителя, он, измыслив хитрый обман, произнёс такие слова: "Вчера я услышал во сне громкий всплеск, словно кто-то кинул в воду тяжёлый камень; этот всплеск немало меня удивил, и я направился к колодцу взглянуть на воду и, увидев, что она ясна и прозрачна, не стал больше в него смотреть; однако, возвращаясь назад, я вторично услышал такой же всплеск и остановился в недоумении. Теперь, я думаю, что это был мой хозяин, который, желая достать воды, свалился в колодец. И чтобы истина не осталась неустановленной и подозрения разрешились обоснованною уверенностью, пойдёмте к колодцу - я не мешкая в него опущусь и увижу, что там такое". Желая проверить сказанное слугою, ибо проверкой определяется и утверждается всё что ни есть на свете и зримое доказательство не в пример лучше и убедительнее любого другого, градоправитель со всеми своими людьми и многочисленными сопровождающими его знатными лицами направился к колодцу и с ними направились туда также многие из народа, любопытствуя посмотреть, чем это дело закончится.
И вот обвиняемый по повеленью градоправителя спустился в колодец и, разыскивая в воде хозяина, нашёл в ней козла, которого сам туда и швырнул. Тогда он хитроумно, с заранее обдуманным намерением возопив во весь голос, позвал хозяйку и обратил к ней такие слова: "О, хозяйка, скажите, пожалуйста, были ли у вашего мужа рога? Я наткнулся здесь на кого-то с очень длинными и могучими рогами; не будет ли это часом ваш муж?" Охваченная стыдом и смешавшаяся женщина молчала и не вымолвила ни слова. Окружающие сгорали от нетерпения, желая посмотреть на это мёртвое тело. Наконец его извлекли наверх, и, когда обнаружилось, что это козёл, все принялись топотать ногами и хлопать в ладоши, и их разобрал такой смех, что ещё немного, и они бы лопнули. Правитель, увидев, в чём дело, счёл показания слуги правдивыми и, признав его невиновным, отпустил на свободу. В дальнейшем никто никогда ничего не узнал о его хозяине, а жена бакалейщика в глазах всех так навсегда и осталась женщиною, наставлявшей мужу рога.
И мужчин и дам немало насмешил найденный в колодце козёл, а ещё больше - начисто онемевшая женщина. Но поскольку шло время и ещё многим предстояло огласить свои сказки, синьора Вероника, не дожидаясь особого приказания, предложила загадку такого рода:
Присутствовавшим понравилась прочитанная синьорой Вероникой загадка, и, хотя она, по-видимому, была понята почти всеми, никто, тем не менее, не пожелал присвоить себе заслугу её разъяснения, но все предоставили самой Веронике взять на себя труд дать разгадку её, и, видя, что все молчат, она молвила так: "Хотя среди вас я самая ничтожная и невежественная, всё же при всей скудости моего разума я не премину истолковать загадку, признавая одновременно превосходство надо мной знающих больше меня. Итак, моя низменная загадка имеет в виду лук-порей, белая головка которого пребывает в земле, который наделён зелёным хвостом и служит пищей не для господ, но для простого народа". По разъяснении забавной загадки Синьора повелела синьору Бернардо Капелло поделиться с собравшимся обществом какой-нибудь из своих сказок, памятуя при этом о должной для данной ночи краткости повествования. И отложив на время глубокомысленные свои размышления, он приступил к следующему рассказу.
Прославленнейший поэт говорит, что кому доставляет удовольствие плутовать и обманывать, тот не должен жаловаться, если его надует другой. Великое множество раз - и это почти неизменное правило - видел я, как желавшие обмануть сами оставались обманутыми. Так случилось и с одним разбойником, который, вознамерившись убить некоего ремесленника, сам был убит им.
В Пистойе, городе Тосканы, находящемся между Флоренцией и Луккой, жил один очень богатый ремесленник, у которого была уйма денег и который прозывался Вильо Бригантелло. Из страха перед ворами он притворялся, что перебивается, как говорится, с хлеба на воду, и жил один без жены и без слуг в ломящейся от изобилия и хорошо обеспеченной всем, что требуется для человеческой жизни, но крошечной и с виду убогой хижине. И чтобы уверить всех, что он и вправду живёт на скудные и ничтожные средства он одевался в жалкое рубище, отвратительное и грязное, и всячески таил от постороннего взгляда ларец со своими деньгами. Был Вильо искуснейший и усердный работник, но прижимистый и скупой на траты, и его пропитание составляли лишь хлеб и вино, да ещё сыр и кое-какие коренья. Некие воры, жадные и хитрые, справедливо предполагая, что Вильо обладает большими деньгами, как-то ночью, в час, который они сочли подходящим для их предприятия, направились к нему, с тем чтобы его обокрасть. Не сумев своими железками и отмычками ни открыть дверь, ни её взломать и страшась, как бы на поднятый ими шум не сбежались соседи, и весь их замысел не пошёл прахом, они порешили действовать по-другому, не в лоб, а прибегнув к обману.
Среди этих воров был один хороший знакомый Вильо, который был вхож к нему и, всячески стараясь показать себя преданным его другом, иногда приводил Вильо к себе пообедать. И вот эти негодяи сунули в мешок, как какой-нибудь мёртвый груз, своего сотоварища, который был их главою и вожаком, и потащили этот мешок к дому мастера Вильо, и упомянутый выше мнимый его приятель обратился к нему с настоятельной просьбой взять мешок на сохранение, пока они не вернутся его забрать, а отлучатся они ненадолго. Ничего не подозревая и пойдя навстречу просьбе притворного своего приятеля, Вильо разрешил поставить на сохранение у него в доме этот мешок. Воры уговорились между собою, что, когда Вильо заснёт, спрятавшийся в мешке вылезет из него и убьёт хозяина и заберёт у него деньги и всё лучшее, что найдёт. Итак, мешок с разбойником был внесён в дом, а Вильо, устроившись у светильни, принялся прилежно работать, посматривая время от времени по сторонам - как это свойственно опасливым и боязливым, - и когда его взгляд упал на мешок, в котором скрывался разбойник, ему показалось, что в нём что-то пошевелилось.
По этой причине, поднявшись со своего места, он поспешно схватил узловатую миртовую дубинку и с такой силой обрушил её на голову упрятаиного в мешок разбойника, что тут же его убил и из поддельного и притворного мертвеца превратил в самого что ни на есть настоящего. Приятели разбойника, прождав его до рассвета и удивляясь, почему он не приходит, решили, что он, вероятно, заснул, и, тревожась не о своём приятеле, а о том, что близится день, вернулись к хижине ремесленника и попросили у него оставленный ими мешок. Отдав его и поспешно заперев дверь на все замки и засовы, а также тщательно заставив её изнутри, Вильо во весь голос крикнул им такие слова: "Под видом мёртвого груза вы сунули мне живой". Услышав это, воры встревожились и, открыв мешок, обнаружили в нём своего преданнейшего товарища бездыханным. И чтобы восславить доблесть бесстрашного своего вожака, почтив его прах обильными слёзами и вздохами, они отдали морю тело покойного, дабы оно укрыло его в своей бездне. Итак, тот, кто замыслил одурачить и обмануть ремесленника, был сам одурачен им и обманут.
Доставив своей остроумною сказкой большое удовольствие всему обществу, синьор Бернардо кончил рассказывать; Синьора тотчас же попросила его соблюсти порядок и предложить положенную загадку, и он произнёс нижеследующее:
Многие сочли, что они понимают прелестную и очень непростую загадку, но упования таковых оказались тщетными, ибо их истолкование сильно отклонялось от истинного. Посему Капелло, видя, что дело затягивается, сказал: "Господа, не станем терять понапрасну время, ибо прочитанная мною загадка не имеет в виду ничего иного, как игру на деньги, каковая, созданная каким-нибудь одним человеком, своим отцом, и выпестованная всеми, кем ни придётся, в короткое время распространилась по всему свету, и её так любят и обожают, что, хотя кое-кто в ней и теряет своё, тем не менее он не гонит её от себя, но ему нравится быть приверженным ей". Всем очень понравилось разъяснение замысловатой загадки, и особенно - синьору Антоньо Бембо, который был завзятым игроком. И так как ночь неудержимо бежала вперёд, больше того, неслась и летела, Синьора приказала синьоре Кьяре начать свою сказку. И та, встав со своего места и поднявшись на возвышение, так как была очень малого роста, таким образом приступила к рассказу.
Я слышала, милейшие дамы, от мудрых мира сего, что судьба помогает смелым и предприимчивым {234} и ополчается против тех, кто робок и боязлив, и что это действительно так, я покажу своей коротенькой сказкой, которая доставит вам развлечение и удовольствие.
В Чезене {235}, славном городе Романьи на реке Савьо, жила-была одна бедная, но весьма добропорядочная вдовица, прозывавшаяся Лучеттой. Был у неё сын, до того никудышный, до того сонный и вялый, что второго такого никогда ещё не создавала природа. Улёгшись на ночь в постель, он не покидал её на следующий день раньше полудня, а проснувшись, долго зевал и тёр заспанные глаза, потягиваясь и раскидывая во все стороны руки и ноги, как самый последний лентяй. Из-за всего этого мать его немало сокрушалась душою, ибо лелеяла в сердце надежду, что он станет костылём её старости. И вот, чтобы побудить его стать старательным, предприимчивым и прозорливым, она ежедневно наставляла его, обращаясь к нему с такими, словами: "Сын мой, человек усердный и дальновидный, буде он хочет, чтоб всякий день был для него подлинно добрым, должен пробуждаться едва забрезжит рассвет, ибо судьба подаёт помощь смелым и предприимчивым, а не тем, кто только и знает, что спит. Посему, если ты последуешь, сыночек, моему совету, ты обретёшь для себя подлинно добрый день и останешься премного доволен этим".
Лучильо, ибо таково было имя, которое носил её сын, был невежественнее невежества и не понимал, чего от него добивается мать, но, уловив внешнюю оболочку, а не внутреннюю суть её слов, пробудившись, наконец, от глубокого и мёртвого сна, вышел из дому и, миновав городские ворота, разлёгся дремать на воздухе, прямо на проезжей дороге, мешая и тем кто прибывал в город, и тем, кто его покидал. Случилось так, что минувшею ночью три чезенских горожанина вышли из города, дабы выкопать обнаруженный ими клад и перенести его к себе. И вот, выкопав клад и намереваясь перенести его в город, они наткнулись на лежавшего прямо на дороге Лучильо, который в ту пору не спал, но бодрствовал, как его научила, мать, надеясь обрести для себя подлинно добрый день. Один из трёх упомянутых горожан, проходя мимо, обратился к нему и сказал: "Пожелаю тебе, приятель, доброго дня", и Лучильо ответил ему: "Итак, один уже у меня в руках", разумея при этом добрые дни, тогда как юноша-горожанин, помня о кладе, истолковал эти слова совсем по-другому и решил, что они сказаны были о нём. И это неудивительно, ибо, как говорится, на воре шапка горит.
Второй, проходя возле Лучильо, приветствовал его такими же словами, как первый, и тоже пожелал ему доброго дня. Отвечая ему, Лучильо заметил, что теперь в его руках уже два, всё так же разумея: два добрых дня. Последний из этих трёх горожан, поравнявшись с Лучильо, равным образом пожелал ему доброго дня. Тогда довольный и счастливый Лучильо поднялся на ноги и воскликнул: "Теперь у меня в руках уже три, и мой замысел увенчался успехом", имея в виду, что у него в руках уже целых три добрых дня. Опасаясь, как бы юноша не отправился к градоправителю и на них не донёс, горожане подозвали его к себе и, рассказав о своём деле, приняли его в долю и отдали ему четвёртую часть добытого клада. Весело взяв свою часть, юноша вернулся домой и вручил её матери, говоря: "Матушка, милость господня была на сей раз со мною, ибо, следуя вашим назиданиям, я и впрямь обрёл подлинно добрый день. Возьмите вот эти деньги и сохраните их на своё пропитание". Обрадованная врученными ей деньгами, мать наказала сыну быть постоянно смелым и предприимчивым, дабы и впредь все его дни были добрые, вроде этого.
Заметив, что рассказанная мадонною Кьярою сказка пришла к концу, Синьора обратилась к ней с просьбою прочитать, дабы удовлетворить её полностью, ещё и загадку, и не допустить, таким образом, нарушения установленного порядка. И синьора Кьяра, которая всегда была отменно учтива, с весёлой улыбкою на устах предложила свою загадку, произнеся нижеследующее:
"Предложенная мною загадка, - продолжала она, - не имеет в виду ничего другого, как благодарность, которую здесь олицетворяет собою птица, именуемая галкою, каковая, увидев, что её отец из-за старости не в силах больше летать, отдаёт ему долг благодарности, строит гнездо для него и кормит его до смерти". Сидевший рядом синьор Бельтрамо, увидев, что подошла его очередь рассказывать сказку, не пожелал дожидаться повеленья Синьоры, но с довольным и, пожалуй, правильнее сказать, радостным и оживлённым лицом начал нижеследующим образом свою сказку.
Участники и участницы наших собраний, благородные господа и милые дамы нарассказали столько всего, что мне уже почти не о чём говорить. Но, дабы не нарушать прочно установленного порядка, я постараюсь в меру моих возможностей рассказать вам сказку, которая, хоть и будет нехитрою, всё же окажется достаточно забавной и занимательной, в чём вы вскоре и убедитесь.
Падуанский дворянин Пандольфо Дзабарелла был в своё время человеком отважным, великодушным и весьма проницательным. Нуждаясь в слуге, который служил бы ему, и не находя никого себе по сердцу, он, в конце концов встретив случайно подвернувшегося человека, злокозненного и вздорного, но внешне производившего самое благоприятное впечатление, обратился к нему с вопросом, желает ли он при нём состоять и ему служить. Тот, которого звали Джордже, ответил, что согласен наняться к нему, однако с условием и уговором, что будет служить ему только в том, что касается ухода и присмотра за его лошадью, что готов, кроме того, повсюду сопровождать его, но отягощать себя ещё какими-либо обязанностями отнюдь не желает. На этом они и порешили, и рукою нотариуса был составлен соответствующий договор, за нарушение коего предусматривалась уплата денежной пени, обеспеченной всем имуществом обеих договаривающихся сторон и их взаимною клятвой. Проезжая однажды по заплывшей грязью и вконец разбитой дороге, Пандольфо случайно попал в глубокую рытвину, выбраться из которой лошадь его, завязнув в грязи, никак не могла, и он обратился к слуге за помощью, опасаясь, как бы с ним не стряслось беды. Присутствовавший при этом и глазевший на происходившее Джордже заявил, однако, хозяину, что сделать это он не обязан, ибо в договоре касательно его службы ничего об этом не сказано, и, вытащив договор из сумки, начал читать одну за другою его статьи и выискивать, не найдётся ли в них чего-нибудь подходящего к данному случаю. Пандольфо между тем повторял: "Послушай, братец, помоги мне, наконец, выбраться", а слуга отвечал: "Не могу, ибо это противоречит букве нашего договора".
Тогда хозяин ему пригрозил: "Если ты не поможешь мне и не вызволишь из беды, знай, что я не выплачу тебе жалованья". Слуга и на это ответил, что оказать ему помощь он решительно не желает, так как страшится обусловленной в договоре денежной пени. И если бы хозяину Джордже не помогли случившиеся на той же дороге проезжие, он, несомненно, так и не мог бы выбраться из своей рытвины. Это происшествие повело к составлению нового договора, и они заключили ещё одно соглашение, налагавшее на слугу обязательство под угрозой денежной пени оказывать хозяину помощь, когда бы тот её ни потребовал, не разлучаться с ним никогда и нигде и не оставлять его одного. И вот, при посещении Пандольфо с несколькими венецианскими дворянами церкви Святого Духа, верный слуга, сопровождая хозяина, двигался чуть ли не впритык за его плечами, едва не наступая ему на пятки. Названные дворяне и все находившиеся поблизости, никогда прежде не видавшие ничего подобного, заметив это, смеялись и немало потешались над этим.
Поэтому, воротившись домой, хозяин сурово выбранил слугу, сказав, что при посещении церкви, идя всё время ему в затылок и не оказывая ни малейшей почтительности и уважения ни своему хозяину, ни находившимся с ним дворянам, он вёл себя глупо и дурно. Слуга на это пожал плечами и заявил, что он беспрекословно выполнял все отданные ему приказания, и в доказательство своей правоты сослался на статьи и пункты, заключавшиеся в их договоре. И они составили новое соглашение, в котором хозяин предусмотрел, чтобы слуга держался от него несколько дальше. Теперь Джордже следовал за хозяином на расстоянии в сотню стоп {236}. И хотя хозяин порой окликал его и подавал ему знаки, чтобы он к нему подошёл, слуга, тем не менее, отказывался приблизиться и следовал за ним в таком отдалении, какое было для него установлено, опасаясь, что в противном случае может подвергнуться обусловленной денежной пене. Раздосадованный нелепым поведением и тупостью своего слуги, Пандольфо ему объяснил, что наличное в их соглашении слово "подальше" означает, что он должен следовать за хозяином на удалении в три стопы.
Слуга, твёрдо усвоивший, чего хочет его хозяин, приискал себе палку длиной в три стопы и, один её конец уперев себе в грудь, а другим почти касаясь спины хозяина, только так и следовал отныне за ним. Горожане и ремесленники в торговых рядах, видя такое и сочтя, что слуга помешался, лопались со смеху над его помешательством. Всё ещё не зная о том, что его слуга не расстаётся со своей палкою, хозяин немало удивлялся и поражался, чего ради все на него пялят глаза и при этом хохочут. Но узнав о причине их смеха, он разъярился и в гневе сурово обрушился на слугу и едва его жестоко не прибил. А тот, всхлипывая и жалобно причитая, принялся оправдываться пред ним, говоря: "Вы несправедливы, хозяин, вы беспричинно хотите меня побить! Не заключил ли я соглашения с вами? Не подчинялся ли я всем и всяческим приказаниям вашим? Поступал ли я когда-нибудь наперекор вашей воле? Перечтите договор и накажите меня, если я в чём-нибудь им пренебрёг". И в таких случаях слуга неизменно одерживал верх. Однажды хозяин послал Джордже на бойню купить мяса и при этом насмешливо, как это в обыкновении у хозяев, сказал ему так: "Иди, и чтоб через год ты был тут как тут".
Будучи во всём чрезмерно послушен хозяину, слуга отправился на свою родину и пробыл там в течение целого года. На следующий день по миновании года он явился к Пандольфо и принёс ему мясо. Тот немало удивился ему, ибо успел уже начисто позабыть, что именно приказывал в своё время слуге, и накинулся на него с упрёками за столь продолжительную отлучку, говоря ему: "Ты вернулся с крошечным опозданием, негодяй, тысячекратный висельник, вот кто ты такой! Клянусь богом, я заставлю тебя уплатить должную пеню, как ты, подлый мошенник, того и заслуживаешь, и потом расстанься с надеждою получить с меня жалованье!" Слуга ответил, что он служил хозяину в точном соответствии с указаниями, содержащимися в их договоре, и повиновался решительно всем его повелениям, выполняя всё то, что предусматривалось их соглашением. "Припомните, синьор мой, что вы приказали мне не возвращаться до истечения года, и я лишь выполнил ваше собственное желание. А посему вы обязательно отдадите положенное мне жалованье". И они отправились в суд, и хозяина на законном основании обязали сполна уплатить слуге зажитое им жалованье.
Сказка синьора Бельтрамо, который робел и стеснялся её рассказывать, не оставила слушателей недовольными и равнодушными; больше того, они в один голос очень её одобрили и расхвалили, прося рассказчика, чтобы он не преминул с присущим ему изяществом предложить и свою загадку. И он, не желая возражать столь уважаемым и достойным слушателям, произнёс нижеследующее:
С немалым восхищением была выслушана прелестная загадка синьора Бельтрамо, которая, однако, осталась непонятой. А имела она в виду небольшую и безобидную с виду тварь, которая по-гречески именуется катоблепа {237}, что означает: глядящая вниз. Хотя эта тварь и кажется красивой и привлекательной, тем не менее человек должен остерегаться её, ибо в своих глазах она несёт ему верную смерть. С равным правом это может быть сказано и о бесе, который осыпает хвалами и ласками того человека, которого затем умерщвляет, опутав смертным грехом и доведя до смерти на веки вечные. По окончании возвышенного разъяснения тонкой и глубокой загадки сидевшая рядом с синьором Бельтрамо Лауретта принялась рассказывать свою сказку.
Чревоугодие - грех немалый, но ещё больший грех - лицемерие, ибо чревоугодник, предаваясь своему пороку, никого, кроме себя, не обманывает, а лицемер, желая слыть иным, чем он в действительности, и стараясь показать, что делает то, чего вовсе не делает, норовит с привычным притворством обмануть другого, что и произошло с одним деревенским священником, чьё лицемерие нанесло урон и душе и телу его, о чём сейчас и пойдёт наш немногословный рассказ.
Близ города Падуи есть деревня, именуемая Новентой, в которой жил один очень богатый и благочестивый крестьянин. Побуждаемый благочестием, а также стремлением искупить грехи свои и жены, он построил церковку и, внеся на её содержание достаточный вклад и освятив её во имя святого Онорато, поставил в ней настоятелем и главою священника, который был весьма сведущ во всём, что касалось церковного чина. Однажды, в канун дня некоего святого и, стало быть, в пост, впрочем, не почитаемый обязательным святой матерью церковью, вышеупомянутый настоятель, взяв с собой дьякона, отправился либо по своим надобностям, либо по какой-то иной причине навестить сера Гаспаро, то есть крестьянина, поставившего его во главе церкви в Новенте. Желая почтить его достойным приёмом, крестьянин устроил великолепный ужин с жарким, пирогами и всевозможными яствами и оставил гостя заночевать. Священник, однако, предупредил хозяина, что мяса он есть не станет, так как в этот день не полагается прикасаться к скоромному, и, изобразив приверженность к истовым старинным обычаям, которые были ему совершенно чужды, притворился, что соблюдает пост, хоть голодный желудок его и алкал насыщения.
Не желая склонять своего гостя к нарушению благочестия, крестьянин приказал жене сберечь поданные на стол отменные кушанья, убрав их до завтрашнего дня в шкап. По окончании ужина и беседы после него все отправились спать, не выходя за порог дома; крестьянин с женою, священник с дьяконом. Их комнаты были расположены напротив друг друга. Около полуночи, разбудив дьякона, священник шёпотом спросил у него, куда хозяйка убрала поданный ею пирог, добавив, что если он не насытит своего тела, то умрёт с голоду. Дьякон покорно поднялся с постели и, стараясь ступать бесшумно, на цыпочках направился к тому месту, где хранились остатки ужина. Взяв добрый кусок пирога и сочтя, что вернулся в спальню своего начальника, он ненароком попал в спальню крестьянина. И так как стояло лето и солнце пребывало в созвездии Льва {239}, жена крестьянина из-за сильной жары спала нагишом, ничем не накрывшись, и своим тыльным отверстием, совсем, как если б то был её рот, пыхтела, точно кузнечный мех. Полагая, что обращается к мессеру священнику, дьякон сказал: "Возьмите, маэстро, пирог, который вы спрашивали".
И так как женщина продолжала испускать из тыльного своего отверстия дуновения, дьякон заверил её, что пирог совершенно простыл и студить его ни к чему. Но поскольку она всё так же без устали и передышки пыхтела, дьякон обозлился и сунул кусок пирога прямо в задний фасад крестьянки, считая, что суёт его в рот священнику. Почувствовав у своих ягодиц нечто холодное, женщина внезапно проснулась и принялась истошно вопить. Этот крик разбудил её мужа, и жена рассказала ему о происшедшем с нею. Обнаружив, что с помещением у него вышла промашка, дьякон воротился на цыпочках в комнату священника. Что до крестьянина, то, вскочив с постели и засветив ночник, он обшарил весь дом. Увидев, наконец, на постели кусок пирога, он немало этому подивился. Решив, что тут дело не обошлось без нечистой силы, он призвал священнослужителя, и тот, пропев на пустое брюхо псалмы и гимны, окропил весь дом святою водой, после чего все снова улеглись спать. Таким образом, как я упомянула в начале моего рассказа, лицемерие нанесло урон и душе и телу священника, который, надеясь закусить пирогом, вопреки своему намерению так и не разговелся.
Услыхав, что жена крестьянина своим тыльным отверстием пыхтела, точно кузнечный мех, что из тыльного своего отверстия испускала она дуновения и что, поскольку пирог совершенно простыл, студить его было не нужно и ни к чему, мужчины разразились безудержным смехом. Дабы пресечь их чрезмерно затянувшийся смех, Синьора приказала Лауретте загадать также загадку, и та, всё ещё продолжая смеяться, произнесла нижеследующее:
Поистине замысловатой оказалась предложенная Лауреттой загадка, и, поскольку не нашлось никого, кто бы полностью в ней разобрался, присутствующие попросили рассказчицу дать её толкование. И та, которая только того и хотела, разъяснила её таким образом: "Загадка моя ничего иного не означает, как лампаду, которая внутри церкви со всех сторон освещает совершаемые тут таинства, и она горит днём и ночью, и украшает храм, и является вещью ломкой и хрупкою, потому что вылита из стекла". После того как с истолкованием загадки было покончено, синьор Антоньо Молино, которому подошла очередь повествовать, начал так.
Велики, милые дамы, и поистине неисчислимы тайны природы, и нет такого человека на свете, который мог бы окинуть мысленным взором их невообразимые сонмы. Вот я и надумал поведать вам об одном случае, и мой рассказ - вовсе не вымысел, а чистая правда, и свидетель тому - город Салерно.
Итак, в Салерно {240}, городе почтенном, где великое множество несравненных красавиц, жил некий отец семейства из рода Порти, и была у него единственная дочь, которая цвела редкостной красотой и которой шёл шестнадцатый год. Красота девушки, прозывавшейся Филоменою, привлекала к ней толпы поклонников, и многие домогались взять её замуж. Видя, что его дочь из-за своей привлекательности подвергается немалой опасности, и страшась, как бы с ней не приключилось чего зазорного, отец решил поместить её в салернский монастырь Сан-Джорджо, находившийся тут же, в пределах города, однако не для того, чтобы она приняла там постриг, а с тем, чтобы монахини держали её у себя, пока он не сочтёт, что ей пора замуж. И вот, когда Филомена уже пребывала в монастыре, на неё напала жестокая горячка, которую принялись лечить со всем тщанием и старанием. Сначала за её лечение взялись знахари, пользовавшие её различными травами, и они клятвенно обещали в короткое время возвратить ей былое здоровье, но ничего не добились. Затем отец пригласил к девушке многоопытных и отличных врачей и приставил к ней, кроме того, несколько бабок-знахарок, посуливших применить быстродействующие лечебные средства, чтобы она немедленно исцелилась.
У этой очаровательной и прелестной девицы сильно воспалился лобок, на котором выросла опухоль величиной с крупное яблоко. И так как девушку терзали нестерпимые боли, и она непрерывно стонала и, исполненная смирения, жаловалась, казалось, что её жизнь на волоске и уже достигла своего предела. Охваченные состраданьем к несчастной девушке, родичи послали к ней искусных хирургов, не раз доказавших на деле, что они в совершенстве постигли своё искусство. Тщательно осмотрев и обследовав воспалённое место, одни из них советовали приложить к нему мазь из отвара корней алтеи {241} в смеси со свиным салом, дабы облегчить боль и пресечь воспаление, другие предлагали иные средства, а третьи решительно отрицали, что какие-либо примочки или припарки могут в этом случае хоть сколько-нибудь помочь. В конце концов все пришли к единодушному выводу, что нужно вскрыть воспалённое место, дабы удалить вредоносные выделения и устранить причину не оставляющей девушки боли. Узнав о таком решении, собрались все монахини обители и многие знатные дамы из города, а также кое-кто из родственников прелестной девушки.
И один из упомянутых выше хирургов, который в своём деле намного превосходил всех остальных, взяв в руку скальпель, сделал им в мгновение ока и с необыкновенною ловкостью лёгкий надрез, и на его месте, там, где ожидали, что из-под вскрытой кожи хлынет кровь или гной, стремительно выскочил некий присущий только мужчинам пребольшой орган, к которому так влечёт женщин и смотреть на который они так брезгуют. Не могу удержаться от смеха, сообщая вам голую правду вместо положенной сказки. Монахини, ошеломлённые этой новостью, все как одна принялись горько плакать, но не потому, что бы их устрашила рана, и не потому, что бы они так уж сострадали больной девице, а из-за испытанной ими обиды, ибо им было бы не в пример предпочтительнее, чтобы случившееся произошло не явно и у всех на глазах, а неприметно и осталось бы сокровенною тайной. Ведь, блюдя честь женской обители, девушку, без дальних околичностей, увезли за её пределы. А насколько было бы лучше, когда бы она оставалась и впредь в её стенах! Кто-кто, а врачи в этом случае нахохотались досыта. Итак, исцелённая девушка сразу стала и мужчиной и женщиной. И вот я рассказываю вам вместо заведомо вымышленного и лживого то, что представляет собою голую правду, ибо я сам недавно повидал Филомену среди особ того и другого пола, облачённой в мужское платье.
Видя, что сказка Молино пришла к своему забавному и смешному концу, и зная, что время бежит с необыкновенною быстротой, Синьора ему напомнила, что он должен, соответственно принятому порядку, предложить ещё и загадку. И Молино, не мешкая и не томя собравшихся, произнёс то, что следует ниже:
Никто так и не сумел докопаться, что имеет в виду прочитанная Молино загадка. Но Катеруцца, которой выпал жребий рассказывать после Молино, проговорила: "Ничего иного ваша тёмная загадка синьор Антоньо, не означает, как самую обыкновенную соль, у каковой нет отца и чья мать - вода, в которую дочка нередко и возвращается. А вкус её и приятен и неприятен".
Три вещи, прелестные дамы, подрывают спокойствие на земле, и в них причина того, что всё идёт на ней кувырком; это - деньги, пренебрежение и преклонение. И вы сможете с полною очевидностью это понять, если соблаговолите благосклонно выслушать мою сказку.
Лодовико Мота, как вы не раз уже слышали, был человеком предусмотрительным, благоразумным и одним из виднейших и знатнейших в Неаполе. Будучи холост, он взял себе в жёны дочь неаполитанского гражданина Алессандро ди Алессандри, и от неё у него был единственный сын, которому он дал имя Чезаре. Когда сын подрос, Лодовико приставил к нему наставника, дабы тот преподал ему начатки наук. Вслед за тем он отправил сына в Болонью, чтобы тот занялся там изучением гражданского и церковного права, и продержал его в этом городе долгое время, но он извлёк из этого ничтожно малую пользу. Желая, чтобы сын стал выдающимся правоведом, отец купил ему все книги знаменитых юристов, знатоков церковного права, а также труды тех учёных, которые писали по вопросам обеих отраслей права, и рассчитывая, что его сын намного превзойдёт знаниями всех стряпчих Неаполя, убеждал себя в том, что по этой причине у него создастся обширная клиентура, и ему предстоит подвизаться в наиважнейших делах. Но учёнейший молодой человек Чезаре, сущий невежда в первоосновах законоведения, был настолько убог по части науки, что не понимал того, о чём ему доводилось читать, хотя то, что зазубрил наизусть, возглашал с превеликою смелостью, впрочем, без должных порядка и связности, невпопад и часто противореча сказанному чуть раньше и тем самым явственно обнаруживая своё невежество, ибо, принимая истинное за ложное и ложное за истинное, он то и дело затевал споры с другими. И посещал он свою школу, подобный кузнечному меху, не вмещающему в себя ничего, кроме ветра, с наглухо закупоренными ушами, строя воздушные замки.
И поскольку у всех, кто преисполнен невежества, постоянно на устах одни и те же слова, а именно, что людям богатым незачем и не пристало учиться, так и он, будучи изрядно богат, извлёк ничтожно малую пользу, а вернее, не извлёк ни малейшей пользы из своих занятий гражданским, а также церковным правом. Желая, однако, несмотря на своё невежество, ни в чём не уступать учёнейшим людям, которые в непрерывных занятиях не зря потратили масло и время {242}, он самонадеянно попытался добиться степени доктора. Итак, он подал соответствующее прошение в университетский сенат и получил от него пункты на предмет открытого диспута, в котором не безуспешно отстоял то, что хотел, именуя чёрное белым, а зелёное чёрным и считая всех остальных столь же слепыми, как слеп был он сам. Тем не менее благодаря везению, деньгам, покровительству и дружеским связям, он был признан достойным докторской степени и наделён ею. И вот, сопровождаемый целой толпою почтенных особ, под звуки дудок и труб он прошествовал по всему городу и вошёл к себе в дом, облачённый в шёлковую одежду пурпурного цвета, больше похожий на какого-нибудь посла, чем на учёного.
Однажды этот великолепный вельможа, одетый в пурпурное платье и короткий бархатный плащ, нарезал небольшими лоскутками бумагу и, соединяя их в связки, наподобие тех, в каких нотариусы хранят свои документы, складывал их в предназначенный для этого ящик. На вопрос случайно заставшего его за этим отца, что он с этими бумажками собирается делать, тот ответил ему такими словами: "Ах, отец, я прочитал в книгах по гражданскому праву, что на приговоры должно смотреть как на своего рода случайности. Изучив самый дух, а не букву законов, я и составил наугад эти связки, в которых отметил некоторое число приговоров, которые, если так будет угодно богу, я без труда и хлопот буду выносить спорящим сторонам, когда с вашей помощью стану судьёй Главной судебной палаты. Не кажется ли вам, мой отец, что я основательно и досконально исследовал это дело?" Выслушав вышесказанное, отец Чезаре чуть не умер от огорчения; он повернулся к нему спиной и оставил своего незадачливого сынка пребывать и дальше в невежестве.
Не без величайшего удовольствия выслушало достопочтенное общество сообщенную Катеруццею забавную сказку. После завершения вызванной её рассказом беседы Синьора приказала рассказчице предложить также загадку, и Катеруцца, не дожидаясь повторного напоминания, произнесла:
Прослушав загадку, всякий устремил взор на другого, не зная, что сказать по её поводу, но Катеруцца, догадавшись, что никто прочитанной ею загадки не понял, проговорила: "Синьоры, перестаньте ломать себе голову над разгадкой, ибо я сейчас вам её сообщу, хоть и считаю себя недостойною этого. Существовал некий юноша, который одолжил своему другу лошадь, дабы тот на ней съездил в поместье; друг, однако, продал её. Воротившись назад из поместья, он наткнулся на юношу, который потребовал у него свою лошадь, и, не видя её, немало встревожился. Друг успокоил его, убеждая не волноваться ибо деньги за проданную лошадь при нём и лежат в его кошельке, который свисает у него сзади и колотит его по пояснице". После разъяснения хитроумною Катеруццей предложенной ею загадки, Синьора устремила взор на Тревизца и учтиво подала ему знак последовать установленному порядку, и тот безропотно и покорно начал повествовать следующим образом.
В нас вселяют страх, любезные дамы, иногда чрезмерные наши дерзания, а иногда и робость нашей души, которой, однако, полагалось бы бояться только того, что способно причинить вред, а не того, чего бояться вовсе не следует.
Итак, милые дамы, я хочу рассказать вам про случай, отнюдь не придуманный мною, чтобы вас позабавить, а самый что ни на есть всамделишный и приключившийся в наши дни с неким нищим монашком, причём не без изрядного для него ущерба. Этот монашек, покинув Колонью, чтобы пуститься в Феррару, миновал Бадью и Полезине ди Ровиго и, добравшись до земель герцога Феррарского, был застигнут ночною тьмой. И хотя сияла луна, тем не менее, будучи ещё совсем юным, в одиночестве и оказавшись к тому же в чужих краях, он боялся, что его могут убить разбойники или растерзать звери. Не зная, где ему приклонить голову, и совсем без денег, бедняжка заметил усадьбу с внутренним двориком, расположенную в некотором удалении от других. Войдя внутрь дворика так, что никто его не увидел и не услышал, он направился к стогу соломы, к которому была приставлена лестница, и, поднявшись наверх, устроился там, как мог, на ночлег. Едва монашек улёгся спать, как во дворе появился щеголевато одетый молодой человек, у которого в правой руке был меч, а в левой - небольшой круглый щит и который тотчас же принялся тихо посвистывать. Услыхав свист, монашек решил, что его обнаружили, и от страха волосы его поднялись дыбом; перепуганный насмерть, он замер и затаился. Вооружённый молодой человек был священником этой деревни, сгоравшим от любви к жене хозяина той усадьбы, где приютился монашек. И вот, когда монашек пребывал в неодолимом страхе, вдруг из дома выходит пухленькая и свежая молодая женщина в одной рубашке и направляется к стогу соломы. Едва увидев её, священник отбросил свои меч и щит, бегом устремился к ней и принялся её обнимать и целовать, причём и она ему отвечала тем же. Потом они оба легли на землю возле стога соломы, и священник, приподняв спереди рубашку возлюбленной и взяв в руку ту вещь, которой располагают только мужчины, сунул её в предназначенную для этого самого щелочку.
Наблюдая сверху за всем происходившим внизу, монашек несколько успокоился, рассудив, что священник явился сюда, разумеется, не за тем, чтобы учинить ему неприятность, но чтобы насладиться с любимой женщиной. Посему, набравшись смелости, монашек вытянул шею над стогом соломы, дабы получше видеть и слышать творившееся внизу у влюбленных, и до того высунулся наружу, что голова его перевесила своей тяжестью всё остальное. Дело кончилось тем, что, не будучи в состоянии удержаться на скользкой соломе, он сверзился прямо на увлечённых любовью, и притом не без урона для себя, ибо немного повредил себе на одной ноге коленную чашку. Священник и женщина, которые были, можно сказать, в ударе и наслаждались без устали и вовсе не помышляли о завершении своих самозабвенных трудов, увидев чёрные одежды монаха и такой же его капюшон, впали в сильнейшее замешательство и сочли, что перед ними какой-нибудь ночной призрак. Преисполнившись страха и бросив на произвол судьбы меч и щит, они ударились в бегство.
Что до монашка, то и он не без страха и не без боли в разбитой коленке, со всех ног пустился оттуда и, забившись в угол того же стога соломы, устроил там для себя глубокое логово и спрятался в нём. Опасаясь разоблачения, ибо его меч и щит были всем отлично известны, священник бесшумно приблизился к стогу соломы и, не увидев на этот раз никаких призраков, поднял с земли меч и щит и, всё ещё охваченный сомнениями и подозрениями, удалился к себе. На следующее утро, желая отслужить мессу пораньше, дабы освободить себе время для выполнения и других лежащих на нём обязанностей, он стоял у дверей своей церкви, поджидая причётника, который должен был помогать ему по ходу богослужения. И вот, пока священник, как сказано, пребывал в ожидании, ему на глаза внезапно попался монашек, который проснулся и встал ни свет ни заря из боязни, что его обнаружат и как бы в этом случае не стряслось беды. И когда он подошёл к церкви, священник поздоровался с ним и спросил, куда это он и притом в одиночестве направляется. Монашек ответил: "Иду в Феррару".
На вопрос священника, спешит ли он, монашек ответил, что нет, не спешит, и в Ферраре ему подобает быть только к вечеру. Спрошенный священником и о том, не пожелает ли он помочь ему в богослужении, монашек ответил согласием. Видя, что на сутане и капюшоне монашка много соломинок и что одежда у него чёрная, священник подумал, а не тот ли перед ним призрак, который устрашил его ночью, и произнёс: "Брат мой, а где вы спали минувшею ночью?" На что монашек ответил: "Я спал на стоге соломы невдалеке отсюда и, к несчастью, сильно расшиб колено". Услыхав эти слова, священник ещё больше уверился в правильности своей догадки, и монашек покинул его не прежде, чем выложил всё, как оно было на деле. Отслужив со священником мессу и пообедав с ним, монашек ушёл со своей разбитой коленною чашечкой. И хотя священник просил его заглянуть на обратном пути и заночевать у него, ибо ему хотелось, чтобы монашек самолично рассказал женщине обо всём с ним приключившемся, тот, тем не менее, не пришёл: предупреждённый сновидением воздержаться от этого, он возвратился в свой монастырь другою дорогой.