И ещё вот что: держи наготове возле мешков, которые мы наполним зерном, ещё один, но пустой и, когда ты услышишь, что я воротился, заставь мессера Симпличо залезть в этот приготовленный тобою мешок и спрятаться в нём; ну, а дальнейшие хлопоты оставь на меня". - "Но у нас нет стольких мешков, сколько вам нужно", - сказала Джильола. На это Гиротто ответил: "Пошли нашу соседку Ча к мессеру Симпличо, и пусть он ссудит тебе два мешка, ибо я, дескать, хочу нынче вечером поехать на мельницу". Так всё и было исполнено. Самым дотошным образом обдумав слова Джильолы и узнав, что она прислала к нему попросить взаймы два мешка, мессер Симпличо поверил, что её муж и вправду едет на мельницу, и почувствовал себя самым счастливым и самым довольным человеком на свете, так как решил, что и она воспылала такой же любовью к нему, какой пылает он к ней. Но у бедняги и в мыслях не было, что против него что-то замышляется и затевается, иначе он, возможно, вёл бы себя предусмотрительнее, чем это вышло на деле. Мессер Симпличо, у которого во дворе было много отличнейших каплунов, выбрал двух, и притом самых лучших, и со своим слугой послал их Джильоле, наказав их приготовить, так как вечером он явится к ней по её повелению.
Наступила тёмная ночь, и мессер Симпличо, таясь от всех, вышел из дому и направился к дому Гиротто и был ласково принят Джильолой. Увидев наполненные зерном мешки, тогда как он думал, что муж Джильолы уже уехал на мельницу, мессер Симпличо спросил: "А что же Гиротто? Я полагал, что сейчас он уже на мельнице, но, видя, что мешки ещё дома, не знаю, что и подумать". Джильола ответила: "Мессер Симпличо, не тревожьтесь и ничего не страшитесь, ибо всё обойдётся благополучно. Узнайте же, что, когда прозвонили к вечерне, к нам пришёл один родственник моего мужа и сказал ему, что сестра его тяжело больна не отпускающей её ни на мгновенье горячкой и что уже завтра он её не увидит в живых. Вот почему, сев на лошадь, он отправился повидать её, пока она не скончалась". Мессер Симпличо, который с полным основанием мог бы именоваться мессером Семпличе {47}, поверил, что это правда, и успокоился. И пока Джильола хлопотала, возясь с каплунами и собирая на стол, вдруг нежданно-негаданно ввалился во двор её муж Гиротто.
Услышав, что пришёл муж, и притворившись, что чрезмерно этим огорчена, Джильола воскликнула: "Увы нам несчастным, ибо теперь мы погибли!" - и, нисколько не медля, велела мессеру Симпличо влезть в лежавший наготове мешок, и, когда он в него влез, хоть ему и очень не хотелось туда влезать, поставила мешок с синьором Симпличо рядом с другими заполненными зерном мешками, и стала ждать появления мужа. И вот Гиротто вошёл в дом и, увидев приготовленный стол и превших в горшке на огне каплунов, обратился к жене с такими словами: "Что означает этот роскошный ужин, который ты для меня приготовила?" И Джильола ему ответила: "Я сочла, что вы ещё до полуночи должны вернуться домой усталым и утомлённым, и чтобы вы могли подкрепиться и поддержать свои силы, находясь непрерывно в трудах и заботах, надумала приготовить вам на ужин что-нибудь посытнее". - "Честное слово, - отозвался Гиротто, - ты сотворила великое благо, ибо мне что-то не по себе, и я жду не дождусь, как бы поскорее поужинать и отправиться на боковую, дабы завтра чуть свет поехать на мельницу. Но прежде чем сядем ужинать, я хочу, чтобы мы с тобой сначала взглянули, в меру ли тяжелы и полны ли мешки, приготовленные к отправке на мельницу". И подойдя к мешкам, он принялся их считать и насчитал целых тринадцать.
Сделав вид, что, быть может, ошибся в счёте, он стал их пересчитывать и, обнаружив, что их всё же тринадцать, сказал жене: "Джильола, как же так получается, что тут тринадцать мешков? Ведь мы с тобой подготовили только двенадцать. Что за напасть такая?" На что Джильола ответила: "Я знаю, что когда мы насыпали в мешки зерно, их было двенадцать, а откуда взялся тринадцатый, не знаю, что и сказать". Мессер Симпличо, который укрылся в мешке и хорошо знал, что их и впрямь было тринадцать, - о, если б он не явился причиной того, что их стало столько, - стоял притаившись и, не скупясь про себя на ругательства, проклинал Джильолу и свою любовь к ней и себя самого за то, что доверился ей, как дурак, и если б мог ускользнуть из рук супружеской пары, то с величайшей радостью убежал бы; и он ещё больше страшился сраму, чем ущерба для своего тела. Но Гиротто, хорошо зная, в каком мешке затаился Симпличо, ухватился за этот мешок и подтащил его прямо к двери, которую намеренно оставил открытой с тем, чтобы тот, получив свои колотушки, имел полную возможность выбраться из мешка и бежать себе на здоровье.
Итак, Гиротто взял узловатую, в этих видах приготовленную дубинку и начал так усердно молотить ею по мешку с мессером Симпличо, что у того не осталось живого, не исколоченного и не искалеченного местечка на теле, и ещё немного, и Гиротто забил бы его до смерти. И если бы рядом не стояла его жена, которая из сострадания и из страха, как бы её муж не стал человекоубийцей, не вызволила мессера Симпличо из его рук, он, пожалуй, его бы прикончил тут же на месте. Наконец Гиротто ушёл и прекратил избиение мессера Симпличо, и тот выбрался из мешка и, претерпев столько невзгод, возвратился к себе домой, причём ему всё ещё продолжало казаться, что у него за спиной Гиротто с дубинкой в руке. Мессер Симпличо улёгся в постель и провёл в ней многие дни, чтобы прийти в себя. А тем временем Гиротто со своей женой отлично поужинал на счёт мессера Симпличо, после чего отправился спать. По прошествии нескольких дней Джильола, идя к роднику, увидела мессера Симпличо, который прохаживался по террасе своего дома, и с весёлым видом обратилась к нему с приветствием, произнеся: "Тикко". Но мессер Симпличо, всё ещё ощущавший боль от побоев, которые он получил именно из-за этих слов, не промолвил в ответ ничего иного, кроме нижеследующего стишка:
Нет, я тебе уже не Тик, ни Так,
В мешок меня не заманить никак.
Выслушав это, Джильола промолчала и, покраснев, вернулась домой. А мессер Симпличо, подвергшийся столь необычному обхождению, душевно переменился и стал относиться к своей жене, которую перед тем, можно сказать, ненавидел, с большим вниманием и заботой, возненавидев Джильолу, дабы впредь с ним не случилось такого, что случилось в недавнем прошлом.
Сказка Виченцы была окончена, и дамы в один голос воскликнули: "Если Тревизец в своей сказке не пощадил женщин, то и Виченца в своей ещё меньше пощадила мужчин, оставив мессера Симпличо, всего избитого и искалеченного отведанными им колотушками". И так как смех и разговоры не затихали, Синьора повелела молчать и выслушать загадку Виченцы. И та, гордясь, что отомстила за обиду, учинённую дамам Тревизцем, прочитала следующую загадку:
Мужчины, увидев, что дамы, опустив на грудь голову, чуть-чуть улыбаются, не могли удержаться от громкого смеха. Но Синьора, отдававшая не в пример большее предпочтение пристойному пред непристойным, устремила строгий и гневный взгляд на Виченцу и сказала ей: "Если б я не питала должного уважения к этим дамам и господам, я бы показала тебе, что полагается за грязные и непристойные речи, но на этот раз прощаю тебя и смотри, чтобы в будущем никогда ничего похожего не повторялось, ибо в противном случае ты узнаешь, чего стоит и как далеко простирается моя власть". Разрумянившаяся в уподобившаяся утренней розе, Виченца, выслушав столь суровый выговор, набралась смелости и ответила Синьоре такими словами: "Синьора моя, если бы мною было произнесено хоть одно слово, которое было бы оскорбительным для вашего слуха и слуха этих почтеннейших дам, я была бы достойна не только упрёка, но и самого строгого наказания. Но так как слова мои были простодушны и чисты, они не заслуживают столь резкого порицания.
А что это действительно так и что на мне нет ни малейшей вины, покажет объяснение моей загадки, которую вы неправильно истолковали и поняли. Итак, моя загадка имеет в виду не что иное, как обыкновенный печной горшок, наружные стенки которого покрыты чёрной копотью, который разогрелся на огне до того, что от него пышет паром и который кипит и со всех сторон выбрасывает хлопья пены. У него, так сказать, есть большой рот и, разумеется, без зубов, и он объемлет всё то, что кладут в его лоно; и любая наиничтожнейшая служанка копается в нём, когда хозяевам подаются кушанья за их обедом иль ужином". Выслушав столь благопристойное объяснение этой загадки, все мужчины и равным образом дамы не поскупились на похвалы Виченце и сочли, что Синьора зря обрушила на неё свой гнев. И так как час был уже поздний и начинала проглядывать розовеющая заря, Синьора, так и не извинившись за сделанный ею выговор, отпустила от себя общество, повелев, чтобы на следующий вечер каждый, под страхом её немилости, своевременно явился в собрание.
Конец второй ночи
Уже сестрица солнца, властвуя в небе, в рощах и в мрачных безднах, занимала своим уменьшившимся диском середину неба, и западный горизонт уже скрыл Фебову колесницу, и повсюду виднелись сверкающие планеты, и прелестные птички, прекратив сладкогласные песни и сражения между собой, мирно покоились в своих милых гнёздышках среди зелёных ветвей, когда дамы и равным образом молодые девицы снова сошлись в третий вечер в обычное место, чтобы рассказывать сказки. И когда все сели сообразно своему положению и достоинству, синьора Лукреция, как и в предыдущие вечера, приказала принести чашу и опустила в неё записки с начертанными на них именами пяти девиц, которым, согласно тому, как будет указано жребием, предстояло по порядку одной за другою рассказывать этим вечером сказки. Итак, первой из чаши была извлечена записка с именем Катеруццы; второй - Ариадны; третьей - Лауретты; четвёртой - Альтерии; пятой - Эритреи. Затем Синьора приказала Тревизцу взять в руки лютню, а Молино - виолу {48} и чтобы все остальные стали в круг и вёл хоровод Бембо. По окончании танца и после того как замолкли сладостные звучания и перестали трепетать священные струны полой изнутри лютни, Синьора повелела Лауретте спеть песенку. И та, горя желанием повиноваться и угодить своей госпоже, созвала подруг, и, сойдясь все вместе, взявшись за руки и отвесив надлежащий поклон, они чистыми и звонкими голосами пропели такую песню:
Как только Лауретта со своими подругами, умолкнув, показала тем самым, что их песня окончена, Синьора, глядя в ясное лицо Катеруццы, приказала, чтвбы она положила начало сказкам нынешней ночи. И та, покрывшись лёгким румянцем и чуть-чуть улыбнувшись, начала следующим образом.
Я обнаруживаю, любезные дамы, как в древних, так и в современных повествованиях, что деяния Дурака, пока он предаётся своим дурачествам, естественным для него или случайным, частенько оборачиваются ему во благо. Вот почему и мне тоже пришло на ум рассказать вам сказку о Дураке, который, пока предавался своим дурачествам, благодаря одному содеянному им делу обрёл рассудок и взял себе в жёны королевскую дочь, как вы сможете это узнать из моего рассказа.
На острове Капрая {49}, который лежит на Лигурийском море и которым владел в ту пору король Лучано, жила-была некогда бедная вдова по имени Изотта. У неё был единственный сын-рыбак, но, на её беду, слабоумный, и все, кто его знал, звали его не иначе, как Пьетро Дурак. Этот Пьетро каждый день отправлялся рыбачить, но судьба была так немилостива к нему, что у него никогда ничего не ловилось. Тем не менее всякий раз, возвращаясь домой и будучи ещё больше чем в полумиле от своей хижины, он принимался кричать, да так громко, что все находившиеся на острове могли легко его слышать, а кричал он вот что: "Матушка, лохани-лоханочки, вёдра-вёдрышки, кадки-кадушечки, ведь у Пьетро видимо-невидимо рыбы!" Бедная мать, поверив словам сына и думая, что то, что он кричит, - правда, приготовляла всё, что он требовал. Между тем, придя к матери, Дурак начинал насмехаться и издеваться над нею, высовывая изо рта длинный-предлинный, длиною в добрую пядь, язык. Дом этой вдовицы стоял напротив дворца короля Лучано, у которого была очаровательная и прелестная десятилетняя дочка. И, так как она была у него единственной дочерью, он нарёк её своим именем и звал Лучаною. Как только девочка слышала, что Пьетро Дурак начинает вопить: "Матушка, лохани-лохаиочки, вёдра-вёдрышки, кадки-кадушечки, ведь Пьетро наловил видимо-невидимо рыбы", - она тотчас же подбегала к окну, и это так её веселило и развлекало, что ей порой казалось, будто она и впрямь умирает со смеху.
Дурак, видя, как она неудержимо хохочет, приходил в ярость и бранил её в неподобающих выражениях, но чем больше он поносил её, тем больше она смеялась и потешалась над ним, как это свойственно избалованным детям. И вот, в то время как Пьетро изо дня в день продолжал заниматься своим рыболовством и всё так же по-дурацки повторял матери вышеприведённые слова, случилось однажды, что бедняга и в самом деле поймал большую и гладкую рыбину, прозываемую у нас тунцом. Он пришёл в такую бурную радость, что принялся скакать и прыгать по берегу и кричать: "На этот раз уж поужинаю я с матерью, уж поужинаю я с матерью!" - и многократно повторял всё те же слова. Увидев, что накрепко пойман и что ему никак уже не уйти, тунец обратился к Пьетро Дураку с такими словами: "Послушай-ка, братец, прошу тебя по-хорошему, отпусти меня на свободу и оставь мне жизнь. Послушай-ка, милый братец, что ты собираешься сделать со мною? Ну хорошо, ты меня съешь, а какая другая польза тебе от меня сверх того воспоследует? Но если ты избавишь меня от смерти, может статься, что и я когда-нибудь смогу тебе очень пригодиться".
Но славный Пьетро, который больше нуждался в еде, чем в словах, хотел, несмотря ни на что, взвалить свою добычу на спину и снести её поскорее домой, дабы вдоволь полакомиться ею вместе со своей матерью, которая также мечтала хоть раз наесться досыта. Тунец тем не менее не переставал горячо молить Пьетро, обещая дать ему взамен себя столько рыбы, сколько он пожелает. Сверх того он посулил предоставить ему всё, чего бы тот с него ни спросил. У Пьетро, хоть он и был дураком, сердце было не из алмаза {50}, и, проникшись состраданием к рыбине, он согласился оставить ей жизнь. И Пьетро с такой силой оттолкнул от себя тунца руками и ногами, что сбросил его в море. Тогда тунец, понимая, сколь великое ему оказали благодеяние, и не желая показаться Пьеро неблагодарным, сказал: "Садись в свой челнок и, помогая себе веслом, наклони его на одну сторону таким образом, чтобы он зачерпнул воды". Пьетро сел в лодку и заставил её накрениться и повалиться на один бок над водой, после чего в неё зашло столько рыбы, что лодка оказалась в величайшей опасности.
Увидев это, Пьетро, которому опасность была нипочём, очень обрадовался. И прихватив столько рыбы, сколько мог дотащить на спине, он направился к дому и, оказавшись уже невдалеке от своего жилища, по обыкновению начал во весь голос кричать: "Лохани-лоханочки, вёдра-вёдрышки, кадки-кадушечки, ведь Пьетро наловил уйму рыбы!" Мать, полагавшая, что Пьетро станет, как всегда, над ней насмехаться и издеваться, и не подумала сдвинуться с места. Но дурак продолжал кричать всё громче и громче. Поэтому его мать, опасаясь, как бы он не совершил какой-нибудь ещё большей нелепости, если обнаружит, что посуда ею не приготовлена, выставила у двери всё, чего он ни требовал. Когда Пьетро пришёл домой и его мать увидела такое обилие отличнейшей рыбы, она была вне себя от радости и вознесла благодарность богу, пославшему её сыну один-единственный раз такую удачу. Королевская дочка, услышав, что Пьетро громко кричит, подбежала к окну и стала хохотать и потешаться над ним, смеясь что есть мочи над его словами.
Бедняга, не зная, как ему быть, распалившись гневом и яростью, устремился к берегу моря и во весь голос призвал тунца, дабы тот поспешил на помощь. Услышав голос и поняв, кому он принадлежит, тунец подплыл к берегу и, выставив из солёных волн голову, осведомился у Пьетро, что угодно ему приказать. На что Дурак ответил такими словами: "Сейчас я хочу лишь одного: пусть забеременеет Лучана, дочь короля Лучано". Скорее, чем в мгновение ока, свершилось то, чего он пожелал. Миновали немногие дни и месяцы, и у девочки, которой ещё не пошёл двенадцатый год, начало расти девственное чрево её и появились бесспорные для беременной женщины признаки. Мать девочки, заметив это, глубоко опечалилась и никак не могла поверить, чтобы девчушка в одиннадцать лет, у которой ещё не проявились признаки женской зрелости, могла забеременеть и, полагая, что скорее всего, как это порою бывает, она занемогла неизлечимой болезнью, пожелала, чтобы её осмотрели сведущие в таких делах женщины. Те, тщательно и не разглашая этого, подвергли её обследованию и сочли, что девочка, несомненно, беременна.
Не будучи в силах смириться со столь постыдным и столь необыкновенным положением дел, королева решила сообщить о случившемся своему мужу королю Лучано. Узнав про это, король чуть не умер с горя. Нарядив скрытно и без огласки следствие, чтобы попытаться установить, кто же совершил над девочкой насилие, и ничего не выяснив, он, дабы избавить себя от такого позора и срама, вознамерился тайно умертвить девочку. Но мать, нежно любившая дочку, стала молить короля оставить принцессе жизнь, пока она не родит, а там пусть он поступит с нею по своему усмотрению. Король - ведь он как-никак был отцом девочки, - движимый состраданием к ней, своей единственной дочери, уступил желанию матери. Подошло время родов, и девчушка родила прелестнейшего младенца и, так как он был редкостной красоты, король не мог решиться убить его, а приказал королеве, чтобы его как следует кормили грудью и пестовали, пока он не достигнет годовалого возраста. Когда младенцу исполнился год и он подрос и превратился в такого красавчика, с которым никто не мог сравниться, король надумал устроить испытание с тем, чтобы отыскать того, чьим сыном он был.
И он приказал объявить по всему городу через глашатая, чтобы всякий, кому было больше тринадцати лет, предстал пред его величеством, держа в руке какей-нибудь плод, или цветок, или какую другую вещицу, способную так воздействовать на младенца, чтобы он тем или иным образом откликнулся на неё, и что ослушники будут обезглавлены. По этому приказу короля все как один явились во дворец, кто неся в руке плод, кто цветок, а кто ту или иную вещицу, и все они проходили пред королём, а затем рассаживались сообразно своему положению и достоинству. Случилось так, что один юноша, направляясь, подобно всем остальным, во дворец, наткнулся на Пьетро Дурака и сказал ему: "Куда же ты, Пьетро? Почему не идешь, как все, во дворец, повинуясь приказанию короля?" На это Пьетро ответил: "А что мне делать, по-твоему, в таком обществе? Разве ты не видишь, что я нищ, наг и у меня нет одежды, чтобы ею себя прикрыть? А ты хочешь, чтобы я оказался среди стольких синьоров и придворных господ. Нет, такого я никогда не сделаю". Тогда юноша в шутку сказал: "Идём со мною, и я тебе дам одежду и, кто знает, не твой ли ребёнок этот младенец".
Кончилось тем, что Пьетро отправился к этому юноше, и там ему дали одежду. Взяв её и надев на себя, он пошёл вместе с юношей во дворец и, поднявшись по лестнице, поместился за дворцовой дверью, так что едва ли кто-нибудь мог его там увидеть. После того как все предстали пред королём и вслед за тем сели, король приказал принести в залу младенца, полагая, что, если его отец находится среди собравшихся, он не сможет удержаться от проявления своих сокровенных родительских чувств. Кормилица взяла малыша на руки и вынесла его в залу. Здесь все принялись осыпать его ласками, протягивая ему кто плод, кто цветок, а кто ту или иную вещицу, но все эти подарки ребёнок настойчиво отстранял от себя. Кормилице, которая прохаживалась взад и вперёд по зале, довелось пронести младенца мимо дворцовой двери, и тот, улыбаясь, стал так сильно тянуться к ней головою и всем своим тельцем, что чуть не вывалился из рук кормилицы. Но она, никого и ничего не видя, как ни в чём не бывало миновала её и прошла дальше.
Когда же кормилица снова вернулась к этой же двери, младенец, заливаясь смехом и пальчиком указывая на дверь, выказал столь бурную радость, какой никто никогда на свете ещё не выказывал. Заметив, что младенец ведёт себя как-то странно, король подозвал кормилицу и спросил, кто там за дверью. Та ответила, как и думала, что там стоит нищий. Повелев привести и поставить его перед ним, король сразу признал в нём Пьетро Дурака. Между тем младенец, оказавшись совсем рядом с Пьетро, протянул ручонки и, обняв его за шею, крепко к нему прижался. Когда король это увидел, скорбь его неизмеримо умножилась, и, отпустив всех явившихся во дворец, он принялся размышлять и решил, что Пьетро с его дочерью и младенцем непременно должны быть казнены. Но обладавшая величайшим благоразумием королева весьма мудро сочла, что, если все они на глазах короля будут обезглавлены и сожжены, для короля это будет немалый срам и позор. Поэтому она убедила его, чтобы он приказал сколотить огромную бочку и, посадив в неё всех троих, выбросить эту бочку в море и, не беря на себя столь тяжкого бремени, как отнятие у них жизни, предоставить их на волю судьбы.
Королю эта мысль очень понравилась, и, приказав сколотить бочку, он поместил в неё всех троих вместе с корзиною хлеба, бутылью отменной верначчи {51} и бочонком фиг для младенца; он приказал выбросить её вдалеке от берега в открытое море, полагая, что, наткнувшись на первый утёс, она расколется и утонет. Но всё произошло вовсе не так, как думали король с королевой. Старенькая мать Пьетро, убитая горем и обременённая старостью, прослышав о том, что приключилось с её сыном, спустя несколько дней умерла. А несчастная Лучана, находясь в бочке, которую носили и били бурные волны, не видя ни солнца, ни месяца, непрерывно оплакивала свои невзгоды и, не имея в груди молока, чтобы успокоить часто плакавшего младенца, давала ему поесть фиг, и, насытившись, он засыпал. Между тем Пьетро, решительно ни о чём не заботясь, налегал на хлеб и верначчу. Видя это, Лучана сказала: "Увы мне, Пьетро! Ты знаешь, как я, ни в чём не повинная, страдаю из-за тебя, а ты, безрассудный, только и делаешь, что смеёшься, ешь, пьёшь и нисколько не помышляешь об опасности".
На это Пьетро ответил: "То, что случилось, произошло не по моей, а по твоей вине, ибо ты непрестанно надо мной насмехалась и потешалась. Но не падай духом, - продолжал Пьетро, - ибо нашим бедам вскоре придёт конец". "Думаю, - отозвалась Лучана, - ты прав, говоря, что нашим бедам вскоре придёт конец, ибо бочка разобьётся о какую-нибудь скалу и мы все утонем". Тогда Пьетро сказал: "Замолчи, ибо у меня есть одна тайна, каковая, если б ты узнала её, очень бы тебя удивила и, быть может, очень обрадовала". - "Что же это за тайна, - спросила Лучана, - которая может доставить нам облегчение и избавить от столь великих страданий?" - "Я знаю одну рыбу, - ответил Пьетро, - которая сделает всё, что я повелю, и она исполнит моё желание, даже если из-за этого поплатится жизнью, и именно она сделала так, что ты забеременела". - "Было бы хорошо, - сказала Лучана, - если бы всё и впрямь обстояло так, как ты говоришь. Но как же называется эта рыба?" - спросила она. Пьетро ответил: "Называется она тунцом".
- "Ах, сделай так, чтобы и у меня была бы такая же власть над нею, как у тебя, - сказала Лучана, - повели ей исполнять всё, что бы я ни стала приказывать". - "Пусть будет по-твоему", - отозвался Пьетро. И, не мешкая, он призвал тунца и наказал ему слушаться повелений Лучаны и выполнять всё, что она ни прикажет. Наделённая отныне властью распоряжаться тунцом, Лучана тотчас же приказала ему выкинуть бочку на один из самых прекрасных и самых надёжных утесов, какой только можно найти во владеньях её отца: и ещё приказала она, чтобы Пьетро из грязнули и дурачка превратился в самого красивого и самого мудрого человека на свете. Не довольствуясь этим, она пожелала сверх того, чтобы на утёсе был возведён богатейший дворец с лоджиями, залами и роскошными жилыми покоями и ещё чтобы позади дворца раскинулся весёлый и превосходный сад со множеством деревьев, на которых росли бы драгоценные камни и самый лучший жемчуг, и чтобы посреди сада бил родник самой студёной воды и был погреб с отменными винами. Её пожелание исполнилось в мгновение ока.
Между тем король с королевой, помня о том, при каких горестных обстоятельствах они лишились своей дочки вместе с младенцем, и считая, что их тела уже давно пожраны рыбами, печалились и горевали и никогда больше не бывали веселыми и довольными. И, пребывая оба в такой скорби и горести, они, чтобы немного утешить свои исстрадавшиеся души, решили отправиться в Иерусалим и там посетить святые места. Подготовив корабль и снабдив его всем, что было необходимо, они поднялись на него, вышли в море и поплыли с попутным ветром. Удалившись от острова Капраи едва ли на какую-нибудь сотню миль, они издали увидали богатый и великолепный дворец, который, несколько возвышаясь над поверхностью моря, стоял на крошечном островке. И, так как островок был на редкость прелестным и принадлежал к их владениям, они пожелали его посетить. Подойдя к нему и пристав к берегу, они сошли с корабля на сушу. Не успели они ещё дойти до дворца, как Пьетро Дурак и Лучана, дочь короля, их узнали, и, спустившись по лестнице, пошли к ним навстречу, и, пригласив к себе, приняли их приветливо и радушно. Но, так как они изменились и стали совсем другими, король с королевой их не узнали.
Итак, обойдя роскошный дворец, они внимательно его осмотрели и превознесли похвалами, после чего, спустившись по небольшой потайной лестнице, направились в сад, который так понравился королю с королевой, что они клялись, будто за всю свою жизнь не видали никакого другого, который мог бы сравниться с этим. Посреди прекрасного сада росло дерево, с ветви которого свисало три золотых яблока и, дабы их не похитили, по строгому приказу Лучаны, оно охранялось приставленным к нему сторожем. Каким образом, я и сама не знаю, но случилось так, что кто-то, неприметно для короля, сунул ему за пазуху одно яблоко. И когда король собрался уже уходить, сторож обратился к Лучане: "Синьора, недостаёт одного из трёх яблок, и притом самого лучшего; ума не приложу, кто умудрился его украсть". Тогда Лучана поручила сторожу тщательно обыскать всех до одного, ибо дело шло не о каком-нибудь пустячке. Осмотрев и обыскав каждого, сторож повернулся к Лучане и сказал, что ничего не нашёл. Выслушав его, Лучана притворилась, что сильно взволнована пропажею яблока, и, обратившись к королю, молвила: "Священное величество, извините меня, если и вы также подвергнетесь обыску: ведь недостающее яблоко имеет огромную ценность, и я дорожу им больше любой другой вещи на свете".
Король, который не знал, что ему подстроена ловушка, считая, что он ни при чём, смело распахнул своё платье, и яблоко тут же упало на землю. Увидев это, король обомлел и оцепенел, не понимая, как оно оказалось у него за пазухой. Лучана, заметив замешательство короля, сказала: "Синьор мой, мы вас приветили и почтили от всего сердца, оказав вам приём и почести, каких вы заслуживаете по праву, а вы в знак признательности за наш радушный приём без нашего ведома похищаете из сада плоды. Мне поистине кажется, что вы отплатили нам чёрной неблагодарностью". Король, который был в этом ничуть не повинен, всячески старался уверить Лучану, что не похищал яблока. Тогда та, сочтя, наконец, что пришло время открыться и объяснить отцу, что и она перед ним ни в чём не виновна, обливаясь слезами, сказала: "Синьор мой, да будет вам ведомо, что я - та Лучана, которую вы породили в недобрый час и вместе с Пьетро Дураком и младенцем безжалостно обрекли на смерть. Я - та самая Лучана, ваша единственная дочь, которая не познала мужчины и тем не менее, как вы узнали про то, понесла.
Вот это - невиннейший младенец, зачатый мною без греха, - и она показала его королю, - а это - не кто иной, как Пьетро Дурак, который благодаря рыбе, что зовётся тунцом, стал мудрейшим из мудрых и построил этот высокий и великолепный дворец. Он же - да так, что вы ничего не приметили, - сунул вам за пазуху золотое яблоко. И от него же, но не в пылких ебъятиях, а через воздействие колдовских чар я зачала. И точно так, как вы нисколько не виноваты в похищении золотого яблока, так и я нисколько не виновата в постигшей меня беременности". Тут все, плача от радости, обнялись, и пошло у них веселье и ликование. По прошествии нескольких дней все они взошли на корабль и возвратились на остров Капраю, где было устроено торжественное и роскошное празднество. Король поженил Пьетро с Лучаной и, когда тот стал его зятем, возвёл его в столь высокий сан, что Пьетро прожил долгие годы в почете и великом довольстве. А когда король увидел, что приходит конец его жизни, он завещал своё королевство Пьетро.
Рассказанная Катеруццею сказка не раз исторгала у дам обильные слёзы. Но узнав, что всё завершилось счастливо и благополучно, все чрезвычайно развеселились и вознесли господу богу самую глубокую и искреннюю, какую только могли, благодарность. Синьора, видя, что сказка окончена, повелела Катеруцце последовать установленному порядку. И та, не медля и не затягивая, но бодро и весело прочла такую загадку:
Хитроумная загадка Катеруццы, к тому же прочитанная ею выразительно и с изяществом, была прослушана обществом с огромным удовольствием, и, хотя дамы истолковывали её по-разному, среди них не было ни одной, которая уловила бы её смысл лучше и точнее прелестной Лауретты, каковая, улыбаясь, сказала: "Загадка, предложенная нашей милой сестрицей, не может означать ничего иного, как дикого быка, наделённого четырьмя ногами, которые его носят. Завидев красную тряпку, он летит, сломя голову, как безумный, чтобы наброситься на неё, и, считая, что её прободал, вонзает два шипа, то есть рога, в дерево и не может оттуда их вытащить. Затем вылезает скрывавшийся на дне ямы охотник и десятком, то есть десятком пальцев обеих рук, валит быка на землю". Катеруцца, услышав, что её загадка понята правильно, покраснела как маков цвет, ибо рассчитывала, что не найдётся никого, кто бы сумел её разгадать. Но Катеруцца, как выяснилось, глубоко заблуждалась, ибо Лауретта была не менее сведущей и проницательной, чем она. Синьора, заметившая, что в обществе разговоры становятся всё оживлённее, потребовала молчания и приказала Ариадне приступить к рассказыванию занимательной сказки. И та стыдливо и нерешительно начала её так.
Чего только ни делает благоразумный кормчий, когда под ударами завистливой и своевольной судьбы он стремительно несётся среди беспощадных и остроконечных утёсов и направляет своё судёнышко в надёжную и спокойную гавань. Такое случилось и с Ливоретто, сыном великого короля Туниса, который после множества невообразимых опасностей, тяжких невзгод и долгих трудов, поборов величием своего духа враждебность судьбы, достиг высокого положения и насладился в покое и мире царствованием в королевстве Каирском, как вы легко сможете это узнать из сказки, которую я вам собираюсь поведать.
В Тунисе, столичном городе на побережье Африки, не так давно проживал славный и могущественный король по имени Дальфрено. Женат он был на прелестной и рассудительной женщине, от которой имел двух разумных, доблестных и послушных отцу сыновей, из каковых старшего звали Листико, а младшего - Ливоретто. В силу королевского указа и установившегося обычая ни тот, ни другой никоим образом не могли занять отцовский престол, ибо право наследовать умершему королю принадлежало здесь исключительно женщинам. По этой причине, видя, что, на его несчастье, у него нет дочерей, а он уже в таком возрасте, что иметь их более не сможет, король глубоко сокрушался и жил в неизменной печали и озабоченности. И его скорбь была тем больше, что он отчётливо представлял себе, что ожидает его сыновей, после того как он расстанется с жизнью, как дурно будут к ним относиться и ещё хуже того обращаться и с каким позором их в конце концов изгонят из королевства. И вот, пребывая в этих горестных мыслях и не зная, как найти средство, способное облегчить участь своих сыновей, несчастный король обратился к королеве, которую любил всей душой, и сказал: "Сударыня, как нам поступить с нашими сыновьями, раз нет ни малейшей возможности завещать им престол по закону и в силу издавна закрепившегося обычая?" Благоразумная королева, не задумываясь, ответила ему так: "Священное величество, мне представляется, что было бы лучше всего, если бы вы, владеющий несметными и бесчисленными сокровищами, отправили сыновей в такие места, где они никому не ведомы, дав им с собой как можно больше денег и драгоценностей. Ведь, снискав, быть может, расположение какого-нибудь властителя, они станут его приближёнными и не подвергнутся никаким невзгодам. А если бы и подверглись - от чего избави их боже, - всё же никто никогда не узнает, чьи они сыновья.
Они молоды, приятной наружности, статны и пригодны для любого возвышенного и благородного дела. Нет ни одного короля, или князя, или иного властителя, которые, принимая во внимание дарованные им природой преимущества, не полюбили бы их и не воздали бы им должного". Ответ мудрой королевы пришёлся Дальфрено как нельзя более по душе и, призвав к себе Листико и Ливоретто, он обратилсяк ним с такими словами: "Премного любимые нами, вашим отцом, сыновья; после нашей смерти у вас не будет ни малейшей надежды на владение этим королевством, и не потому, чтобы вы были порочны или отличались дурным нравом, но потому, что так установлено законом и древним обычаем, раз вы не женщины, а мужчины, порождённые всемогущей природой и нами. Посему мы и ваша мать, имея в виду благо и пользу ваши, рассудили отправить вас куда-либо в другие места, вручив вам как можно больше драгоценностей, самоцветных камней и денег, дабы, если вам выпадет удача, вы могли достойным образом себя содержать. Итак, удовольствуйтесь тем, чего мы хотим".
Предложение короля очень понравилось Листико и Ливоретто и пришлось им по душе не меньше, чем королю с королевой, так как оба мечтали повидать новое, неизведанное и отведать мирских удовольствий. Королева, как это вообще свойственно женщинам, питала к младшему сыну более нежные чувства, чем к старшему, и, призвав к себе его одного, подарила ему пегого коня, ретивого и горячего с небольшой головой и огненным взглядом и, помимо своей доброй стати, заколдованного, о чём знал её младший сын Ливоретто. Итак, получив благословение родителей и прихватив с собою сокровища, сыновья тайно уехали вместе. Проскакав много дней сряду и не найдя места, которое им пришлось бы по вкусу, они глубоко опечалились. И тогда Ливоретто сказал Листико так: "До сих пор мы ехали вместе и не совершили ни одного стоящего деяния. И я нахожу, если это и тебе будет ио сердцу, что нам лучше разъехаться, и пусть каждый сам по себе отправится искать своё счастье". Так они и порешили и, крепко обнявшись и поцеловавшись, распрощались друг с другом. И Листико, о котором с той поры ничего не известно, направил свой путь на запад, а Ливоретто на своём заколдованном скакуне поехал на восток.
Проведя в седле многие, многие дни и достаточно повидав свет безо всякой для себя пользы, растратив деньги, драгоценности и другие сокровища, врученные ему любящим и добрым отцом, и сохранив лишь заколдованного коня, Ливоретто добрался, наконец, до Каира, столицы Египта, которым правил тогда султан по имени Данебруно, человек хитрый, коварный, могущественный, обладатель несметных богатств и обширного государства, но весьма обременённый годами. Этот Данебруно, несмотря на преклонный возраст, был, тем не менее, пылко влюблен в Беллизандру, дочь короля Дамаска Аттаранте и, послав по этой причине войско к Дамаску, обложил осадою этот город, намереваясь им овладеть, чтобы заполучить Беллизандру в жёны, либо добившись её любви, либо принудив её к этому силой. Но, прослышав о старости и отталкивающем уродстве султана, она решила, что скорее наложит на себя руки, чем пойдёт за него. Итак, достигнув Каира и попав в город, Ливоретто объехал его и, как следует рассмотрев, немало им восхитился. И так как средства его иссякли, разойдясь на всяческие его прихоти и желания, он надумал не покидать Каира и постараться наняться к кому-нибудь в услужение. Подъехав к дворцу и увидав во дворе у султана множество важных сановников, мамлюков {52} и рабов, он их спросил, не нужен ли при дворе государя какой-либо служитель, и сказал, что охотно поступил бы к султану на службу. Ему ответили, что не нужен.
Но тут один из этой толпы припомнил, что при дворе нужен работник, который смотрел бы за свиньями, и, подозвав к себе Ливоретто, спросил, возьмётся ли он присматривать за свиньями, на что тот ответил согласием. Предложившей ему это место повелел Ливоретто сойти с коня и привёл его в свиной хлев. На вопрос о том, как его звать, путник ответил, что имя его - Ливоретто. Однако все стали называть его Свинарём, ибо сразу же нарекли его этим прозвищем. Итак, устроившись при султанском дворе, Ливоретто, отныне прозываемый Свинарём, не занимался ничем иным, кроме откорма свиней, и таковы были его прилежание и усердие, что всего за два месяца он добился того, на что у других уходило полгода. Сановники, мамлюки и рабы, заметив его старание, убедили своего владыку возложить на Ливоретто какие-нибудь другие обязанности, ибо его усердие заслуживало того, чтобы он нёс не столь низменную и ничтожную службу. По этой причине султан распорядился поручить ему уход за лошадьми, и ему увеличили жалованье. Своей новой должностью Ливоретто был очень доволен, ибо, ухаживая за другими конями, он мог уделять больше внимания и своему собственному.
Приставленный к этому делу, он так тщательно скрёб своего коня скребницей, так чистил его и прихорашивал, что шерсть у него лоснилась, как бархат. Среди прочих коней на его попечении был также рослый, молодой, очень красивый и резвый конь и, восхищённый его красотой, Ливоретто холил и обучал его с особенным рвением и так преуспел в этом, что, не говоря уже об отличной выездке, тот, сверх того, кланялся, танцевал и подскакивал над землёй на высоту своего роста, с быстротой молнии сгибая и разгибая в воздухе ноги. Мамлюки и рабы, дивясь выучке и ловкости коня, смотрели на него с изумлением, и он казался им чудом природы. Посему они сочли нужным рассказать обо всём султану, полагая, что его позабавит ловкость Свинаря и коня. Султан, который всегда был угрюм и хмур и из-за одолевавшей его любви, и своей глубокой старости, совсем или почти совсем не помышлял о забавах, но, поглощённый любовной лихорадкой, думал только об обожаемом предмете своей любви. Однако мамлюки и рабы столько наговорили и рассказали ему, что как-то рано поутру он, сидя у окна, увидал все чудеса ловкости и отваги, какие показывал Свинарь со своим конём.
Рассмотрев, что у Свинаря приятная внешность и отменное телосложение и найдя его много лучше и краше, чем ему о нём говорили, султан подумал, что поступил с ним весьма дурно, - и был весьма огорчён тем, что отрядил его нести столь низменные обязанности, как уход за скотами. И вот, думая и размышляя о высоких и скрытых достоинствах пригожего юноши и видя, что тот само совершенство, он решил про себя освободить его от столь низкого занятия и удостоить более значительной должности и, призвав к себе, сказал ему так: "Впредь ты будешь ведать, Свинарь, не конюшней, как до этого дня, а моими кушаньями, дабы всё поставленное передо мною на стол я мог есть без всякого опасения". Итак, юноша, назначенный кравчим султана, с таким умением и искусством стал отправлять свою новую должность, что не только султан, но и все остальные немало им восхищались, из-за чего у мамлюков и рабов разгорелась такая зависть к нему и ненависть, что они едва могли его видеть и, если бы не страх перед своим повелителем, они лишили бы Ливоретто жизни. И вот, чтобы навлечь на беднягу немилость султана и чтобы он был или казнён, или изгнан навеки, они измыслили коварную и злонамеренную уловку.
Как-то утром один из приближённых к султану рабов по имени Кебур сказал ему так: "Могу ли я тебе сообщить, о, повелитель, добрую весть?" - "А какую?" - спросил султан. "Свинарь, которого по-настоящему зовут Ливоретто, только и делает, что похваляется, будто ему ничего не стоит передать в твою власть дочь короля Дамаска Аттаранте". - "Да разве это возможно?" - воскликнул султан. "Возможно, - ответил Кебур, - и если ты мне не веришь, спроси у мамлюков и у рабов, в присутствии которых он много раз повторял свою похвальбу, и ты легко сможешь установить, обманываю ли я тебя или говорю правду". Получив ото всех подтверждение слов Кебура, султан призвал к себе Ливоретто и спросил его, верно ли то, что все в один голос о нем рассказывают. Юноша, до этого ни о чём не подозревавший, принялся горячо отрицать, что говорил нечто подобное, и султан, придя в раздражение и распалившись гневом, сказал: "Ступай и не мешкай, и знай, что если в течение тридцати дней ты не передашь в мою власть Беллизандру, дочь короля Дамаска Аттаранте, не сносить тебе головы".
Выслушав беспощадный приказ султана, юноша впал в полную растерянность и печаль, и, поклонившись своему государю, ушёл в конюшню. Заколдованный конь, приметив, что его хозяин в глубоком унынии и что у него из глаз непрерывно льются горючие слёзы, повернувшись к нему, сказал: "Вот-те раз, хозяин! Чем же ты, как я вижу так огорчён и встревожен?" Всё ещё продолжая всхлипывать и громко вздыхать, юноша рассказал коню с начала и до конца о поручении, которое на него возложил султан. Но конь, помахивая головой и осклабившись в знак того, что ему смешно, немного утешил Ливоретто, сказав ему, чтобы он ничего не страшился и что всё завершится ему ко благу. Немного погодя он добавил: "Возвращайся к султану и скажи, чтобы он вручил тебе грамоту с полномочиями к военачальнику, руководящему осадой Дамаска, и чтобы в ней приказал немедленно по предъявлении и прочтении грамоты, припечатанной большой султанской печатью, снять осаду с этого города; и пусть султан, сверх того, снабдит тебя деньгами, одеждой и оружием, дабы ты мог смело отправиться в путь для выполнения столь благородного дела.
И если в дороге какой-нибудь человек или животное, что бы они собою ни представляли, попросят тебя об услуге, непременно и тотчас им услужи, и если тебе дорога твоя жизнь, никогда не отказывай в том, о чём тебя попросили. А если кто пожелает меня купить, скажи ему, что ты был бы не прочь расстаться со мной, но запроси такую непомерную цену, чтобы он сразу же отступился. Ну, а если мною пленятся женщины, доставь им удовольствие; разреши погладить мне голову, лоб, коснуться глаз, ушей, крупа и делать всё, что угодно, и дозволь им даже поездить на мне, но так, чтобы мне не было от них ни вреда, ни докуки". Юноша, окончательно развеселившись, возвратился к султану и попросил у него грамоту и всё то, что перечислил его заколдованный конь. Получив всё испрошенное, Ливоретто вскочил на коня и пустился к Дамаску, к великой радости мамлюков и рабов, которые, сжигаемые завистью и ненавистью к нему, решили, что живым ему в Каир теперь никак не вернуться. После многих дней скачки Ливоретто достиг водоёма, на берегу которого у самой воды стояло такое, неизвестно чем издаваемое зловоние, что находиться поблизости было почти невозможно, и там лежала полумёртвая рыба.
Увидев близ себя юношу, рыба обратилась к нему с такими словами: "Увы, доблестный всадник, прошу тебя, сделай милость, вытащи меня из грязи, ибо, как видишь, я уже почти лишилась жизни". Памятуя о том, что сказал ему его конь, Ливоретто спешился и оттащил рыбу подальше от того места, откуда исходило ужасающее зловоние, после чего отмыл её от налипшего на неё ила. Поблагодарив его сначала должным образом, рыба сказала: "Возьми у меня со спины три самые крупные, какие только найдёшь, чешуйки и держи их всегда при себе; и когда тебе понадобится помощь, положи их на берегу реки, и я мгновенно предстану перед тобой и помогу тебе". Взяв чешуйки и бросив трепещущую рыбу в чистую воду, Ливоретто снова вскочил на коня и поскакал дальше, пока не наткнулся на сокола-сапсана, который наполовину вмёрз в лёд и не мог шевельнуться. Увидев юношу, сокол сказал ему так: "Увы мне, милый юноша, пожалей меня и извлеки изо льда, который, как ты видишь, меня кругом обхватил, и если ты избавишь меня от этой беды, обещаю оказать тебе помощь, если ты будешь когда-нибудь в ней нуждаться".
Движимый состраданием и милосердием, юноша с готовностью принялся выручать сокола: пустив в дело нож, который хранил в ножнах своего меча, он стал колотить отвердевший лёд, пока его не разбил, потом взял сокола и сунул его за пазуху, чтобы он мог немного отогреться. Придя в себя, сокол горячо поблагодарил юношу и в награду за оказанное ему столь великое благодеяние подарил Ливоретто два пёрышка, которые были у него под левым крылом, наказав, чтобы из любви к нему он их бережно сохранил, ибо, если ему нужна будет помощь, ему достаточно взять их и воткнуть в землю на берегу реки, и он мгновенно ему поможет. Сказав это, сокол взмыл в небо и улетел. Продолжив свой путь, юноша прибыл, наконец, к войску султана. Отыскав военачальника, который упорно старался захватить город, он вручил ему грамоту. Осмотрев и прочитав грамоту, военачальник немедленно снял осаду и со всем своим войском ушёл в Каир. Юноша, убедившись, что военачальник увёл войско прочь, на следующий день спозаранку проник в город Дамаск и остановился в гостинице.
Облачившись в великолепные и роскошные одежды, сплошь расшитые бесценными самоцветами, которые внушали зависть самому солнцу, и вскочив на своего заколдованного коня, он выехал на площадь перед дворцом. Там он с такой ловкостью и таким искусством принялся гарцевать, что всякого ошеломил бы даже рассказ об этом, не говоря уже о представшем перед ним зрелище. Королевская дочь Беллизандра, которую разбудил шум, поднятый возбуждённой толпою, встала с постели и, выйдя на балкон, высившийся над площадью, увидела прелестного юношу и красоту и проворство его могучего, ретивого коня, и этот конь пленил её сердце так же, как пленила бы сердце юноши красавица девушка. Пойдя к отцу, она стала просить его купить для неё коня, ибо, увидев, как он красив и прекрасен, она покорена и очарована им. Отец, стремясь удовлетворить желание нежно любимой дочери, отправил одного из своих баронов {53} осведомиться у юноши, не согласится ли он продать своего коня, назначив подходящую цену, ибо единственной дочери короля он пришёлся как нельзя больше по сердцу.
Юноша ответил, что на свете не существует столь ценной и столь достойной вещи, которою можно было бы его оплатить, и запросил такие огромные деньги, каких не стоило всё королевство отца Беллизандры. Узнав о непомерной цене, запрошенной юношей за коня, король призвал к себе дочь и промолвил: "Дочь моя, из-за одного коня и ради твоего удовольствия лишаться королевства я отнюдь не намерен, но потерпи и живи беззаботно и весело, ибо мы добудем тебе другого, ещё лучше и краше". Но Беллизандра всё сильнее горела желанием овладеть конём и всё настойчивее молила отца выполнить её просьбу и во что бы то ни стало купить коня, сколько бы тот ни стоил. После долгих и тщётных просьб, убедившись в том, что никоим образом не склонить отца к согласию ей угодить, девушка, уйдя от него, отправилась к матери и безутешная, можно сказать, полумёртвая упала в её объятия. Сердобольная мать, видя дочь в таком горе, постаралась её утешить, умоляя не предаваться отчаянью, ибо, как только уедет отец, они обе отправятся к юноше и сторгуют его коня и, быть может, с помощью женской хитрости купят его по более дешёвой цене.
Выслушав ласковые и обнадёживающие слова обожаемой матери, дочь немного успокоилась, и, как только король уехал, мать спешно отправила гонца к юноше с повелением передать ему, чтобы он явился вместе с конём во дворец. Выслушав посланца королевы, юноша очень обрадовался и сразу же отправился во дворец. На вопрос матери, во сколько он оценивает своего коня, ибо её дочь страстно желает его купить, он дал королеве такой ответ: "Сударыня, если б вы предложили мне всё, чем владеете, ваша дочь всё равно не смогла бы купить моего скакуна, но если ей угодно принять его в дар, сделайте милость, берите. Однако, отдавая ей моего коня в дар, я хочу, чтобы она прежде хорошенько его рассмотрела и немного на нём поездила, ведь он послушлив и осторожен и легко позволит сесть на себя". И, соскочив с коня, Ливоретто посадил девушку в седло и, не выпуская из руки повода, принялся обучать её верховой езде. Но едва девушка удалилась от матери на расстояние, какое может пролететь брошенный камень, как юноша вспрыгнул на круп коня и, вонзив в его бока шпоры, погнал его так, что, уносясь на нём, походил на летящую по воздуху птицу.