Аваро без труда нашёл канцелярию по ориентиру, данному Мальком: "Самое помпезное, что есть в Сервоне. Недаром там сто лет назад публичный дом был". Массивное трёхэтажное здание с отделкой под мрамор, хлипкими коваными балкончиками и бесконечными балюстрадами занимало добрую четверть улицы. Перегруженный узкими окнами в пол фасад украшали пилястры и замысловатые барельефы. С боков бывший дом терпимости венчали декоративные башенки со шпилями близкой к фаллической формы.
Посыльному едва хватило сил отворить трёхметровую дубовую дверь. Поднявшись по лестнице с отбитыми ступенями, он попал в длинный тёмный коридор. Ужасно пахло плесенью и отсыревшими тряпками, дощатый пол скрипел и прогибался под ногами, свет в коридор проникал из единственной открытой двери — к ней Аваро и направился.
Он попал в огромный пятиугольный кабинет, заставленный столами и пыльными шкафами, из которых вываливались толстенные папки. На столах выстроились кривые стопки бумаг, часть была беспощадно залита чернилами и восстановлению не подлежала. Служащих в кабинете было куда меньше, чем мебели: три женщины и желтушного вида мужичок под пятьдесят.
— Вы к кому? — скрипуче спросила ссохнувшаяся старушка.
— У меня отчёт от старшего генерала Торди.
— А вы, собственно, кто такой?
— Простой солдат из галт-отряда.
— Имя у солдата есть?
— Простите, я тороплюсь. Мне приказали только передать.
— Дайте-ка глянуть… Вы что меня за идиотку держите?
— Ни в коем разе.
— Я же вижу: конверт вскрывался. Заклеен абы как.
— В таком виде мне и вручили. Это ведь не оригинал — поскупились на новый конверт.
— Да вы туда что угодно могли подсунуть! До свидания, молодой человек. В таком виде я отказываюсь что-либо принимать. Вы не в сарай пришли.
— Но меня отправил генерал! И пометка "важно" стоит.
— Я всё сказала. Вскрытые конверты не принимаем!
Из-за кипы бумаг в дальнем тёмном углу ему помахал только что замеченный пятый труженик канцелярии. Ввергнутый в отчаяние гонец снова воспрял духом.
— Ты здесь откуда?
— У меня тот же вопрос. Я-то тут уже третий день прозябаю, — сказала Ло, а после добавила еле уловимым шёпотом, — Убей меня, прошу!
— Для такого я бы предпочел более укромное место. Что не так?
— Можешь говорить тише?! Не хватало ещё, чтоб услышали мои возмущения. Ты только посмотри на эту махину.
Половину стола занимала подшивка до того толстая, что сидящий человек с комфортом водрузил бы на неё подбородок.
— Свод правил Сервона?
— Если бы — отчётные бумаги для архива. За один год! Я бы год только читала. И зачем это хранить? Вот, погляди: список приглашённых на праздничное заседание генеральского состава, бумага о покупке бумаги, объяснительная от солдата, проспавшего дежурство. Мне сказали пронумеровать каждую страницу.
Под пальчиком Ло виднелась цифра 156, что относительно всего объёма было самым началом книги.
— Зачем это нужно?
— Для оглавления. Уже в глазах двоится, и рука устала циферки выводить: как попало нельзя, должно совпадать с начертанием в прошлые годы. Я согласна помереть во благо других, если так нужно, но это даже не конечный вариант отчёта. Несколько генералов и их секретарей проверят, что-то уберут, что-то добавят. А начальству ненумерованным отправлять — преступная дерзость. Видишь, карандашом пишу: после проверки всё стирать и заново нумеровать. Каждую страницу! Да я состарюсь раньше, чем закончу.
Забывшись, Ло позволила себе повысить голос. Упитанная женщина с неестественно гладкими волосами и перекошенным от строгости ртом тут же подняла голову.
— Это же простейшая работа! Делается на раз-два. Если с таким не справляетесь, то как вам доверить что-то серьезное?
Аваро, вооружившись нахальством постороннего, вмешался в разговор.
— А у вас хоть раз было, что не приходилось нумеровать повторно?
— Конечно, нет! Вас, солдат, разве не учат первому предписанию Сервона? Или всё позабыли?
— Про то, что нужно всё перепроверять? Второе предписание не дозволяет — про то, что ничего нельзя забывать. Отсюда следует, что у составляющего и проверяющего, если они добропорядочные сервонцы, воспоминания должны быть одинаковыми, особенно, если третье предписание соблюдается с обеих сторон. Тогда нельзя ничего в отчёт добавить, ничего выкинуть из него. Перепроверять же не значит исправлять.
— Ты возомнил, что понимаешь больше, чем высшее генеральство? Правок содержания может и не быть, но страницы меняются местами всегда.
— Это ещё зачем?!
— Затем, что видение руководства куда шире. Во всём важен правильный порядок, структура, организованность. Способов сортировки великое множество: по дате, в алфавитном порядке имён ответственных, по ценности содержания и проч. Так можно получить три совершенно разных отчёта, и только генералы решают, какой порядок лучше отражает дух года. Чем со мной препираться, лучше делом займитесь. Стажёрка, не забывай, ты должна закончить сегодня.
Подождав, пока толстушка углубится в составление планов, Ло прошептала парню на ухо:
— Чтоб генералы штаны просиживали, читая тома этой ерунды? Наверняка случайным образом переставляют листы, чтоб показать, что всё проконтролировали. А мне из-за их заскоков две тысячи страниц по нескольку раз подписывать! Скорей бы Анж вызволил меня из этой тюрьмы.
— А кто тебя сюда отправил? Для Торди слишком мелкая пакость.
— У Ширма срочные дела, а к наставничеству он подходит серьёзно.
— Ты могла просто сидеть в лагере, и всем было бы плевать. Не похоже, что кто-то здесь ценит твою помощь, так что благодари за всё своего наставничка. Либо ты ему надоела и он хотел от тебя отвязаться, либо верил, что бессмысленная работа чему-то тебя научит. Смирению, например.
— Ты же знаешь Ширма! Он терпеть не может бюрократию.
— Не любит, но сам в ней словно рыба в воде.
— Мы с ним почти друзья, он не стал бы нарочно меня мучить.
— Признай, что ему просто не до тебя. С какой стати генералу дружить с маленькой глупенькой девочкой?
— Заткнись. Я вовсе не считаю себя пупом земли, но он добрый, он любит людей. А ты ненавидишь. Всех! И скоро тебе ответят тем же.
— Ох, испугала. Для меня любовь таких особ страшнее.
— Очень удобно настроить всех против себя и убежать подальше, поджав хвост. Храбро и благородно.
— Я бы и отсюда убрался поскорее, но сначала обещай помочь мне: ты должна подложить в годовой отчёт доклад из конверта.
— Ага, разбежался. Что опять задумал? Подделываешь документы?
— С бумагой всё в порядке, просто я вскрыл конверт и прочитал. Нам обоим пригодится то, что там написано.
— Я не смогу. Мне доверяют только старые отчёты, да и все приходящие бумажки нужно записывать в журнал — он у той старушки. Она вообще с ним не расстаётся.
— Так отвлеки её как-нибудь, подгадай момент…
— Аваро, я не буду этого делать. Слишком рискованно.
— Трусиха! Тогда дай мне чистый конверт.
Аваро вытащил донесение, переложил в новый конверт, аккуратно заклеил.
— Перепиши пометку.
— Но здесь подпись!
— Вот и пригодится твой навык копирования чужих циферок. Не зря тренировалась.
— Так то цифры, а тут закорючки!
— Просто сделай похоже.
Аваро вернулся к пожилой даме и протянул конверт.
— Теперь всё хорошо?
— Э, вы же только что ко мне подходили…
— Я решил вопрос. Претензия снята?
— Дайте-ка глянуть, — старушка внимательно изучила врученный пакет со всех сторон. — Ну, что ж, чистенький, надёжно запечатан. Так бы сразу!
Она тут же грубо разрезала конверт канцелярским ножом и записала номер донесения в журнальчик.
Аваро договорился встретиться с Ло, как только она закончит работу. Им нужно было многое обсудить, а в лагере уши на каждом шагу. Скоротать время он направился в единственное заведение поблизости, которое знал — в кабак. Денег у солдата не водилось, но он надеялся, что хозяин смилостивится и позволит посидеть в уголке.
Как назло, Траурная Дама снова была здесь, на сей раз без мужа. Она мгновенно узнала парня и подсела к нему за столик.
— Моё почтение, юноша. Ничего не пьёшь, не ешь?
— Финансовые трудности.
— Бедняга! Эй, хозяин, налей-ка парню кружку, я заплачу.
— Что вы, это лишнее.
— Я добра не забываю. Да и как забудешь, в моей жизни оно случалось так редко!
— По-прежнему скорбите по отцу?
— Разумеется! Как посмотрю на его форму в шкафу, тут же рыдать начинаю. Сутки могу прореветь! Вот почему я здесь — дома тоска овладевает мною безраздельно.
— Он был служащим?
— Мы же в Сервоне, дорогой. Да не простым служакой, а самым настоящим генералом! Характером так и вовсе Верховным. Но, как обычно, талант не жалуют. Чего скрывать: я и сама была слепа!
Принесли кружку. Хозяин на глаз прикинул стойкость парня и плеснул домашнего вина вместо самогона. Пахнуло бодрящей сладостью.
— Пей-пей, я тебе такие страшные вещи поведаю, с какими трезвый ум не сладит.
Аваро послушно сделал глоток.
— Батюшка был не из суеверных, и меня в том же духе воспитывал, но смерть, знаешь ли, раскрывает глаза. Как бы я по ночам спала, если б позволила родному папке исчезнуть без следа? Никто обо мне так не пёкся, как он.
— А как же муж?
— Что муж?
— Неважно, продолжайте, — Аваро снова отпил из кружки.
— О чём я… По долгам платить надобно, и я доверилась бабке-колдунье из дикарей, она сказала, нет иного пути, кроме того, что предками завещан и прочее мистическое бла-бла. Я как барышня глубоко интеллигентная, со здоровой брезгливостью, расчленять тело не стала — попросила знакомого мясника от руки малость оттяпать и прожарить как следует. Бабка ругалась, но ведь я не дикарка, я б больше и прожевать не смогла.
— По нашим поверьям тело должно быть свежее, а мясо — сырое.
— О, так ты из ЭТИХ?
— Поневоле. Я рос среди дикарей.
— Всё детство чужой плотью кормился? Хотела б я содрогнуться, плюнуть в тебя и гордо удалиться, да только я и сама теперь прокажённая. Надо выпить.
Она подплыла к стойке хозяина — тот со знанием дела налил самогона. Дама тут же опрокинула в себя целую кружку, хозяин подлил ещё. Она призадумалась, но вспомнила, что Аваро наблюдает. На обратном пути умудрилась пролить половину, хотя отмеряла каждый шаг и держалась за стены.
— Так вот, мой вежливый дикарь, чему бы тебя ни учили в племени, всё враки…
— Значит, не подействовало. Мне всякий раз твердили, что душа съеденного теперь внутри нас, но я ничегошеньки не чувствовал.
— Наоборот! От единственного куска я жестоко страдаю! Ручаюсь, что отец где-то в моей душе, но что за проклятие — являет себя только в дурных побуждениях. Прежде я к выпивке не притрагивалась! Разве что на фуршетах… Немного. Со стариком этим, папиным собутыльником, разговоров не водила, а теперь он для меня что красная тряпка! Так и тянет собачиться с пеной у рта. Супруг вмиг опостылел — отец покойный презирал его.
На последних словах дама понизила голос, сделала томный взгляд и принялась накручивать на палец локон. Аваро игривых поползновений не заметил.
— Вы пережили утрату. Это меняет людей.
— Вижу по глазам, что сам себя обманываешь. Покопайся в сердце, дикарь, коли умеешь. Много неприглядного и чуждого найдёшь — того, что не должно там быть. Копаться в сердце это я так, ме-та-фо-рически, хо-хо.
Парень выхватил у неё кружку и махом осушил.
— Вот это другое дело! Схожу за добавкой для двух прекрасных, но отчаянных особ.
Спустя две кружки Аваро уже убеждал Даму в том, что он со своим отцом — полнейшие противоположности, а та, мало что понимая, сочувственно качала головой. После ещё одной парень на весь кабак воскликнул:
— Как же блевать охота от вашего Сервона!
— Тише, голубчик, это не Сервон виноват, а хозяин с рецептом перемудрил.
— Я серьёзно. Как можно жить в вечном рабстве!
— Так не живи. Мы, золотце, дикарей к себе не звали — ты сам привалил.
— Если б я знал, что здесь застряну…
— Так возвращайся домой. Я, без сомнения, буду скучать, но если жрать людей — твоя единственная радость, я не изверг, чтоб отваживать.
— Какой толк возвращаться? Надо идти дальше.
— Иди же, лети, моя вольная пташка! Лети в волшебные края! — она резко встала, опрокинув стул, и с чувством поцеловала Аваро в макушку.
— Где они, а где я… Мне бы карту хоть одним глазком!
— Не вопрос, нашёл из-за чего плакать! У батюшки почившего завались этих карт, отдам любую! Да хоть все! Только они у меня дома. Совсе-е-ем рядышком.
— Пошлите немедленно! Только тсс! Никому ни слова об этом.
— Я могила! Дай только в себя прийти, голова кружится.
Они посидели минут десять, но Дама и не думала трезветь. В кабак, прихрамывая как-то по-особенному, почти задорно, вошёл Охерн.
— Вот ты и попался, сорванец! Я это предвидел: тягу к порокам всегда чую в людях прежде, чем они её проявят.
— Я просто очень прилежный ученик: во всем подражаю наставнику.
— Ах ты какой языкастый стал! Я сюда лишь изредка захаживаю с приятелями парой слов перекинуться.
— Уж при мне бы постеснялся врать, старый хрыч, — отчеканила траурная дама и расхохоталась.
— А ты бы помолчала, ведьма! Твоим показаниям доверия — ноль. Это всем известно.
Как назло Мальк подсел к ним за столик. Хозяин без слов, с почтительным выражением лица поднёс генералу бутылку браги.
— Ладно я, поживший своё, топлю в вине тяжкие воспоминания, но ты ж совсем юнец! Не о чем тебе сокрушаться. У меня в твои годы получше развлечения были.
— Извольте поделиться, какие.
— Женщины, ясен хрен! Красивые и разные, ох, умел же я их охмурять! Только искры летели!
— Это откуда же? — недоумённо вклинилась Дама.
— Из глаз их восторженных, низменное ты создание! Одна лишь, помню, не хотела быть моей, и я всё искал подход: разузнал, где она живёт и сложил романс, дабы распеть ночью под её окнами. По сей день каждое слово в голове отпечатано! Хоть сейчас могу исполнить.
— Увольте! И без того тошно, — воскликнула Дама насмешливо.
— Спойте, — вступился Аваро.
Долго упрашивать Охерна не пришлось. Он поправил рубаху, прокашлялся, глотнул из бутылки и затянул:
Судьбой дарованный невежде Фолиант,
Мечтаю лезвием отрезать красный бант.
Топазами увенчан броский переплёт —
Я б созерцал его столетья напролёт!
Бумага легче, чем вуали кружева,
А в содержании одни полуслова.
Смогу ли я расшифровать мудрёный шрифт,
Или подарок плутовать опять решит?
Не всем дано собою ночи озарять,
Но ты умеешь с первых строк печали разгонять!
Едва коснувшись, брошу званья и золото,
Чтобы молить о бесконечности шёпотом.
Средь мириадов разрисованных страниц
С полями, полными химер и райских птиц,
Глаза отыщут "извините" и "нельзя",
А руки грифель со свирепостью вонзят.
Чем отдалить неотвратимый эпилог?
Оставь тончайший, ускользающий намёк.
Вписать в легенду троеточие позволь —
Надежд напрасных и спасение, и боль.
Не всем дано собою ночи озарять,
Но ты умеешь с первых строк печали разгонять!
Едва коснувшись, брошу званья и золото,
Чтобы молить о бесконечности шёпотом.
Охерну не хватало дыхания, высокие ноты подменялись низкими, тональность то и дело прыгала, но густой, проникновенный баритон и порывистое исполнение внушили посетителям кабака исступлённую дрожь. Кто-то захлопал, с трудом попадая в ладони.
— И в романсах всё про книжки! Но надо признать: если б вы вместо нудного чтения напевали, я б куда лучше усвоил "Судьбы предводителей".
— Тебе хоть на глаза наклеивай — ни шиша не выучишь.
— Так что, купилась несчастная девочка на дешёвую романтику? — поинтересовалась Дама.
— Я впотьмах перепутал улицу — не под теми окнами спел. Та мымра мною так и не пленилась, зато многие другие пришли в восторг от ночного концерта, и я ещё долго срывал спелые плоды тут и там. Первая любовь счастливой не бывает — запомни это, приятель.
— А вот и бывает! У меня муж — первый и единственный!
— Безумнее пары в жизни не видал!
— Все мы безумны, когда влюблены.
Аваро толкнул ногу Дамы под столом. Она подняла пьяные непонимающие глаза — тогда парень подмигнул. Женщина явно подумала не о том и кокетливо улыбнулась.
— Кхм! Наставник, благодарю за песню, но нам пора идти.
— Что, ВМЕСТЕ?!
— А что тебя смущает, дед? У нас очень много увлекательнейших дел в моём доме! А ты сиди тут и грусти об ушедшей молодости!
— Падшая женщина! Видел бы отец! А ты, Аваро, парень бойкий оказался. Право, не ожидал.
Мальк заметно посмурнел от вести о распаде приятной компании, но Аваро ни за что бы не упустил свой шанс. Он крепко обнял старика, после чего подхватил Даму под локоть и вывел на улицу.
— Куда идти?
— Прямо-прямо-прямо. Потом налево. Ну это смотря куда лицо повернуть…
— Мы будем лицом прямо, раз идём вперёд.
— Тогда направо!
— Веди…
Женщина протащила его через десятки переулков и тупиков, пока не остановилась перед мрачного вида двухэтажным домом без каких бы то ни было украшений. Половина здания побывала в пожаре: обугленные стены, прогалы вместо оконных рам, покорёженная крыша. Только резная входная дверь тёмного дерева выглядела статусно и по-казённому ухоженно. Спохватившись, Аваро замер.
— А муж дома?
— Я почём знаю!
— Он ведь может неправильно понять…
— Ооо, он точно поймёт правильно.
— Пожалуй, подожду здесь, а вы принесите все карты, какие только найдете.
— Вот так номер! Негодяй! Хотел воспользоваться моим упадническим состоянием! А деньги с жемчугами тебе не вручить?! Так и гипнотизирует своими глазёнками, только я не такая! — Дама истерила на всю улицу, пытаясь устроить представление, но прохожие любопытства не изъявили.
— Вы же сами обещали мне карты!
— Какие-такие карты?!
— Местности. Сервона. И другие, если есть.
— А-а-а, да? Обещала? Тогда жди.
Аваро сел на ступеньку короткой лестницы. Он уже десять минут как должен был пересечься с Ло, но опоздание не слишком его страшило.
"Как увидит, что я раздобыл — передумает дуться".
Спустя полчаса ожидания хмель из головы почти выветрился, а вместе с ним рассеивались дерзость и настойчивость. Не дожидаясь, пока привычная опасливость окончательно возьмёт верх, Аваро проник в дом. Его встретила пустая прихожая. За дверью слева обнаружился прокопчённый, всё ещё пахнущий гарью зал с полуразрушенным камином, явившимся очагом пожара. От лестницы на второй этаж сохранился только остов, все до единой ступени превратились в золу. Мебель отсутствовала, а в углу были свалены куски грязной обугленной бумаги — ничего похожего на карты. Каждый лист покрывала тарабарщина, причём буквы использовались всем известные, мезаязовые, но сочетания их казались совершенно случайными, словно ребёнок баловался. Почерк, впрочем, был изящный и старательный, вовсе не детский.
"Бружигон каргатору абронхортс" — разобрал Аваро на одном из клочков.
Он вернулся в прихожую. Вторая дверь не открывалась, хотя запорного механизма не было — что-то подпирало её изнутри. Аваро навалился сильнее и смог просунуть голову: на полу у двери распласталась Траурная Дама. Парень подвинул её тело ногой и смог протиснуться в спальню, обставленную вычурно-безвкусно: от переизбытка ажурных тканей и цветастых узоров рябило в глазах. Он легонько похлопал женщину по щекам — последовал блаженный стон, переходящий в зевок. Дама, не открывая глаз, лениво поёрзала, поджала ноги к животу и положила ладонь под голову — видимо, ей и на полу было неплохо. В доме царила тишина. Муж либо дремал, либо отсутствовал.
Аваро не стал приводить в чувство взбалмошную хозяйку дома, вместо этого он осмотрелся в поисках сколько-нибудь полезных бумаг. Ящики стола были забиты баночками с красками и пудрой, травяными настоями, шпильками, попалось даже колье с драгоценными камнями. Шкаф захламляли только бесчисленные платья.
"У неё столь обширный гардероб, а ходит вечно в драной шали. Весь её облик задуман так, чтоб вызывать жалость и снисхождение," — мысленно рассуждал Аваро.
В невзрачном сундучке у кровати он наконец нашёл картонную папку. Внутри лежали завещание, накладные, ростовщические билеты и деловая переписка генерала — почерк с бессмыслицей из соседней комнаты не совпадал. К письму восьмилетней давности о налаживании продовольственного снабжения было приложено две наспех составленные карты: города и округи. В первой Аваро из интересного усмотрел только то, что дом, в котором он по прикидкам сейчас находился, был подписан как: "мстрск рзчк Шафо". Отца Дамы звали иначе.
"Выходит, резчик съехал после пожара. Или его съехали. Хотя с чего я вообще взял, что он выжил".
А вот карта округи парня не разочаровала. Расшифровка графических отметок не прилагалась, но в месте перехода в Анатри чернилами была выведена крохотная арка — Аваро внимательно изучил карту и нашел ещё пять таких же. Две из них располагались в пешей досягаемости: в двенадцати километрах к западу и в семнадцати к северу от лагеря. Куда ведёт каждая из дверей, не уточнялось, возможно, составители и сами не знали.
Воришка сложил карту несколько раз, спрятал в карман брюк и покинул дом незамеченным, а в голове всё крутилось дурацкое: "Бружигон каргатору абронхортс".