Аваро замялся на пороге: хотел было тихонько постучать, но дал себе мысленную затрещину. Подействовало — он навалился на дверь всей тяжестью тела и бесцеремонно ввалился внутрь.
Зал для посетителей оказался настолько тесным, что парень, сделав лишь шаг, оказался в его центре, пригвождённый взорами трёх пар глаз. Желавшие подкрепиться: властно-требовательного вида женщина и молодой парень — обходились единственным столом на необычайно высоких ножках и длинной лавкой ему под стать. Стену напротив обступили разноцветные набивные банкетки, на двух из которых лениво царствовал кругленький, располагающий мужичок. В полной уверенности, что совершает ошибку, Аваро всё же выбрал лавку и уселся на самый её край полубоком, чтобы уткнуть глаза в неживое и помешать разглядывать себя.
Большую часть первого этажа занимала кухня, сообщавшаяся с основным помещением через оконце в перегородке. Кухарка могла попасть туда лишь через отдельный вход снаружи. На чердак вела узкая винтовая лестница с заградительной красной лентой на перилах.
Пока Аваро собирался с духом, намереваясь насесть на посетителей с расспросами о Ло, тишину в зале нарушали периодические вспышки хохота. Смеялась только женщина, а после проговаривала ласкающим слух голосом с чёткой артикуляцией одну и ту же фразу:
— Ну надо же!
Аваро не мог знать повода, поскольку сидел к ней спиной, но подозревал, что высмеивают именно его. На третий раз он не сдержался и повернул голову. Женщина тут же воспользовалась его оплошностью.
— Да-да, обратите внимание, как эстетично, вдохновляюще он принимает пищу! Обожаю его! Это подлинное искусство! Я будто сама насыщаюсь, — отчеканила она учительским тоном с налётом восторженности.
Сидящий рядом юноша добродушно улыбался на похвалу, но не прерывал своего занятия ни на миг. Неспешно нарезал ножом редис на тончайшие полупрозрачные ломтики, ювелирно натыкал их на вилку и по одному отправлял в рот, заворачивал тушёный картофель в лист зелени, формируя эдакий цветок, отламывал строго треугольные куски от лепёшки и сосредоточенно, даже одухотворённо всё пережёвывал. Фосца зрелище и правда впечатлило. Тем, как медленны и малоэффективны произведённые манипуляции — парнишка, очевидно, не был голоден.
— Ты — Аваро, — проговорила женщина, не потрудившись добавить нотку вопросительности.
— Если знаете меня, то точно знакомы с Ло. Вы — Флуг.
— О, что ты, меня зовут Сэнра, — она протянула руку. Сконфуженный Аваро потряс её с запозданием. — Приятно познакомиться.
Ужимки Сэнры показались ему притворными, а в глазах чувствовалось что-то змеиное. Но самым странным, инородным в ней были волосы. По-мальчишески короткие терракотовые полукольца, каждое тщательно отделено от других, сплющено, навощено без всякой меры и буквально приклеено ко лбу, вискам, затылку, шее. Аваро, сам будучи слегка кучерявым, слыхал, что некоторые люди терпеть не могут лохматые завитушки, но чтоб настолько… При этом лицо женщины, одежда, фигура, жесты источали безусловный эротизм. Если бы на неё вылили ведро мыльной воды, освободив пряди из гадкого липкого плена, она соблазнила бы любого, но, так как на радикальные меры никто не отважился, Аваро вскорости вышел из-под власти чар. Заметил и мелкие морщины на лбу, и рыжие крапинки на веках, и тяжеловесные отёчные щёки. Возрастом она была ближе к его матери, чем к нему самому.
Минуты капали, из троицы только белобрысый парень чем-то занимался — всё ещё играл с едой, остальные просто удерживали тела в принятых позах и, кажется, извлекали из этого достаточно удовольствия, чтоб не скучать, хотя частые взгляды в сторону Аваро обнаруживали предвкушение увлекательной беседы.
— А где, собственно, шастает Ло? Вы, должно быть, в курсе — деревушка-то маленькая.
— Думаю, что у Флуг, они подружки.
— Как к ней попасть?
— О, не переживай, мы отправим туда Веиндо, — она обратилась к юноше. — Ты ведь знаешь, кто такая Ло?
В ответ Веиндо только склонил голову и виновато развёл руками.
— Тогда ступай к дому Флуг и попроси милую блондинку, что у неё гостит, прийти к нам. Хорошо? Мы будем о-очень признательны.
Теперь парень кивнул с пониманием, сгрёб вилкой остатки пищи к нижнему краю тарелки, аккуратно сложил поверх неё приборы, встал, выпрямился по струнке и, преисполненный достоинства, отнёс посуду к окошку. Постучал костяшкой пальца и крикнул что-то невразумительное. В проёме появилось заспанное, раздражённое лицо стряпухи. Она буквально вырвала тарелку из рук Веиндо и снова скрылась в недрах кухни. Оправив на себе жакет, парнишка величаво покинул заведение.
— Аваро, почему же ты ничего не спрашиваешь?! Лим ни капли тебя не интересует? Вот уж не поверю. Смелее, тут все свои. Тау не кусается.
В подтверждение её слов упитанный лежебока скорчил игривую рожицу и издал серию горловых звуков, искусно подражая мурлыканью.
— Мы вообще где? Географически.
— Лим — затерянный райский уголок, и райский именно потому, что затерянный, — остроумно встрял Тау. — Шучу. Просто у меня плохо с географией. И картографией. С литографией чуть лучше. Могу сказать, где мы относительно чего-то. И то весьма приблизительно.
— Насколько далеко Лим от Сервона?
— Сервон… Настолько, чтоб о нём не думать. Недели три пути верхом. На радость, портал туда в таком месте, что внезапные опустошительные вторжения, к которым питают слабость тамошние вояки, нам не больно-то страшны: пока спустятся, все ценности соберём и скроемся.
— А от Фоса, Анатри?
— Это города? Я о них не слыхал. Значит, очень хорошие города.
— Отнюдь. Так что же есть поблизости?
— Из крупных селений в пешей доступности только Лака, сутки пути на север. Но оттуда все бегут: местечко полностью оправдывает своё название.
— Звучит знакомо. Все лимы оттуда?
— Не все, — перехватила слово Сэнра. — Некоторые. Флуг, например. Большинство родилось тут. Моя мама пришла в долину из Энфала вместе с торговым караваном и просто влюбилась в неё. Это было тяжёлое и опасное путешествие: тогда торговцы ещё не говорили на мезаязе, так что она понятия не имела, куда направляется. Бежала со мной в животике от мужа — натуральной сволочи. Как же ей повезло! И тебе. И всем нам. Родители Тау — потомственные бродячие артисты — осели здесь под старость лет, но сам он подумывает нас покинуть и отправиться в турне. Есть одна зажиточная семья из Сервона. Веиндо пришёл два года назад из крохотной деревеньки людоедов за левой дверью; по всему видно, жилось ему там несладко. Путь Знахаря описывать не стану: если пожелает, расскажет сам.
— Дверь? Другая, помимо сервонской?
— Целых две. Сэнра как всегда права, нам очень повезло: за одной необъятная безводная пустыня, за другой злобные людоеды, — сообщил Тау, еле сдерживая смех. — И куда прикажете мне скататься на гастроли? Аваро, друг, помоги с выбором!
— А далеко они?
— По дороге к Лаке, шестнадцатый километр. Дальше направо или налево, смотря что тебе по вкусу: голодать самому или спасать от голода дикарей.
— Аваро! — осуждающе воскликнула Сэнра. — Ты что всерьёз туда собрался?! Лучше осмотрись вокруг, вам с Ло обязательно здесь понравится. Ну, или на горе — там тоже очень хорошо. Не принимай поспешных решений, пока не познакомишься со Знахарем.
— Знахарь — это врач?
— Врач — это лекарь, а знахарь — нечто большее. Он разбирается в том, как лечить тело и разум, но знает и многое другое, о чём мы с тобой и думать не умеем. Хотя, будем честными, нашему Знахарю известно не всё: он порой не знает, какой сегодня день, и что бы скушать на обед, — полушутливо разжевал Тау.
— Как не стыдно ставить ему в упрёк такие мелочи! Он, между прочим, всё слышит, — Сэнра указала пальцем вверх и подняла глаза к потолку. — Аваро, Знахарь правда помог каждому лиму. И не просил ничего взамен, хотя спасённые сами рвались одарить его всеми возможными способами. Если ты готов, я похлопочу о встрече. Естественно, с глазу на глаз в приятной обстановке.
— Как-нибудь обойдусь: ничего не болит, в просвещении не нуждаюсь. Наставников мне и в Сервоне хватило.
— Все мы больны, и тем грустнее, что ты даже не подозреваешь о собственной хвори, пока она беспрепятственно разъедает тебя изнутри.
Распахнулась дверь, вошёл Веиндо. Аваро мысленно благословил парнишку за то, что появился как нельзя кстати: разговор становился тошнотворным — и проклял за то, что тот вернулся один.
— Фек! Где Ло?!
— Блондинка не пошла.
— Почему?!
Веиндо уже знакомым образом свесил голову набок и развёл руками.
— Мердо! Вы взяли её в заложники? Запудрили мозги, подчинили своей воле?! Отдали на потеху Знахарю?! — Аваро вскочил с места и толкнул стол, едва не перевернув его.
Тау с тяжёлым выдохом поднялся с банкетки и широкими шагами оттеснил дебошира к двери — от неожиданности тот наступил Веиндо на ногу. Пятясь, Аваро раздумывал, стоит ли ударить первым, но выражение лица толстячка не было ни гневным, ни осуждающим.
— Веиндо, свет мой, молю, проводи иноземца к Флуг! — крикнула сзади Сэнра. — Иначе он заблудится и пропадёт.
Мальчик на побегушках смиренно кивнул и поманил Аваро жестом.
— Заходи ещё, — мягко прогудел Тау на прощание.
Аваро изо всех сил сдерживался, чтоб не пнуть проводника, двигавшегося с черепашьей скоростью. Луна выхватывала из темноты контуры стен, заборов, крыш — жители окраинных домов успели погасить лампы. Аваро казалось, что его водят по кругу одними и теми же тропами: посёлок просто не мог быть настолько большим и сложно устроенным. Когда он почти выучил все повороты, Веиндо с торжествующим возгласом метнулся в другой переулок и привёл его, наконец, к нужному дому. Расшитая тюль затеняла обращённое ко входу окно, — на половицах крыльца подрагивали волны, спирали, лепестки — внутри горел свет. На стук в дверь не отвечали.
— Дальше я сам. Спасибо за помощь.
Веиндо улыбнулся, но не тронулся с места. Уже почти агрессивный взгляд Аваро не произвёл никакого действия.
— Иди же!
— Куда?
— Я почём знаю! Домой или в закусочную.
Веиндо крепко задумался: от напряжённой умственной работы брови его сдвинулись, губы поджались, глаза забегали. Ещё немного, и из носа повалил бы пар. Аваро смягчился.
— Возвращайся в Азилон. Я благодарен тебе.
Лицо парнишки моментально разгладилось, засияло, он кивнул и скрылся в переулке. После второго стука Флуг всё же открыла и сразу затарахтела так, будто совершенно не нуждалась в воздухе.
— О, Аваро! Привет-привет. Вот это встреча! Таким я тебя и представляла, только малость старше — ох уж эти фантазии, чего со скуки не навоображаешь! Мы с Ло ненароком заигрались в джалз. Ты, наверно, и знать не знаешь, что это. А, забудь, просто девчачья игра. Проходи же! Сейчас наложу тебе поесть, по глазам вижу: голодный. Сегодня специально для Ло зарубила и приготовила курочку. Всплакнула, конечно, хотя напрасно — бедняга уже с трудом перебирала лапками. Сама-то я мертвечину не ем, но других винить не по мне: вы ж совсем моло-о-оденькие, ещё растёте — вам простительно.
— Я не на ужин пожаловал. Мы с Ло сейчас же уходим.
— Как это? Куда это? Я понимаю, походная романтика, но ночь ведь на дворе, сырость. Поспите на диванчике, а с утра лезьте на свою гору, насильно удерживать не буду. Да и разве ж вас удержишь!
— Диван узкий для двоих, можно мне лечь на ковре? — возразила Ло, не слишком смущённая и кающаяся. — Принесёшь подушку? — на полу перед ней были разложены стопки карточек, самоцветы, игральные кости, фигурки из дерева.
— Ничего не узкий, особенно если в обнимочку. Оу, выходит, вы ещё не это… не того? Ну, всё впереди. Хотя, по секрету, я в ваши годы уже вовсю забавлялась. Раз такие дела, посплю здесь, а гостям отдам спальню. Кровать добродетельно широкая, друга друга без намерения даже не коснётесь. Пойду сменю простыни.
— Ни с места! Сначала доиграем. Я почти победила! Как раз закончим, пока Аваро будет доедать курицу.
— Я же сказал: мы уходим!
— Прошу, не вредничай хоть раз. Лезть вверх на ощупь — самоубийство! Это и дураку ясно. Я честно-честно сожалею, что тебе пришлось из-за меня спускаться. Зато теперь понимаю, насколько дорога́ тебе.
Обезоруженный Аваро так и не придумал достойного ответа, сел за стол и принялся нервно грызть сизую куриную ножку. Желудок приятно растянулся, довольный, что о нём вспомнили. Парень нет-нет да посматривал за ходом состязания. Выигрыш Ло был предсказуемым, но это не помешало хозяйке дома картинно обидеться: пыхтеть, надувать губы и размахивать руками, даже заподозрить соперницу в жульничестве.
"Вот так подружки: одной пятнадцать, другой вдвое больше, а кажется, что ребёнок здесь только Флуг".
Когда они с Ло остались наедине, Аваро позволил припасённому гневу выплеснуться наружу.
— Ты это подстроила! Уже завербовалась в культистки? Я думал, тебя связали и бросили в какой-нибудь подвал!
— Аваро, я же извинилась. Флуг такая же упрямая ишачиха, как и я, поэтому игра затянулась. Но я и представить не могла, что ты будешь ТАК волноваться.
— За тобой посылали, а ты даже бровью не повела.
— Веиндо хреново изъясняется, мне послышалось, он зовёт нас в Азилон пьянствовать. Естественно, я отказалась.
— Хммм… — крики и возмущения уже порядком истощили Аваро, и он перевёл разговор в мирное русло. — В общем-то я понимаю, почему ты не пошла за этим чудиком. Он на кого угодно жути нагонит. И где его гордость? Так прогнуться под женщину, превратиться в безотказную марионетку…
— Женщины тут ни при чём. По-моему, он болен.
— Что ж его Знахарь не исцелил?
— Такое не лечится.
— А мне вот наболтали, что он без малого всемогущий.
— Не знаю, я его не встречала. А Веиндо жаль: он слушается вообще всех, стоит только ласково попросить и сделать вид, что поручаешь важное дело, якобы он тебя спасает. Точно маленький ребёнок. Он даже мне готов служить. Только вообрази, к чему его могли склонять разбойники! Ужасно. Благо это позади. Здесь Веиндо ценят, не просят дурного.
— Но всё так же помыкают.
— Он выглядит счастливым. Надо в жизни чем-то заниматься. Если своя воля слаба, почему бы не последовать чужой? Лишь бы не злонамеренной.
— В этом "лишь бы не" кроется вся земная боль.
Угли в печке ещё тлели, напитывая атмосферу дома жаром. Аваро стянул с себя форму, оставшись только в длинной рубахе и лёг поверх одеял. Пока он раздевался, Ло, не расстегнувшая даже войлочной жилетки, сидела на противоположном крае кровати с бесстрастным выражением лица и уже тянулась к тумбочке, чтобы погасить пламя в лампе, но парень нарочно отвлёк её фразой в доверительно-мечтательном тоне.
— Представляешь, в округе есть ещё две двери. Тау рассказал.
— Френеза! Мы только-только осели в Лиме. Тут-то кто твою свободу попирает, от чего теперь бежишь? Может, пора остановиться?!
— Разве не любопытно исследовать новое? Они так близко…
— Расспроси у тех, кто оттуда пришёл.
— Из слов истины не познать. Важно увидеть своими глазами, прочувствовать на собственной шкуре.
— Отложим исследования хотя бы до лета!
— Ладно, — Аваро вздохнул и задумался. — Кстати про двери. Мне давно не даёт покоя одна мысль…
— Мм?
— Так странно, что Торди оставил портал в Анатри открытым. Всё-таки не вяжется раздолбайство с его жёстким характером и верностью принципам.
— Среди девчонок ходили слухи, будто где-то в далёких краях у него есть возлюбленная, которую он не видел много лет, но всё ещё ждёт, когда судьба вновь сведёт их вместе. Похоже на сказку.
— Вполне возможно, что время от времени он навещал кого-то в Фосе. Или в Анатри.
— На моей памяти он не появлялся. Даже мимоходом. Тогда я крайне мало видела мужчин — о таком визите точно не забыла бы.
— Торди мог переправляться тайно, под покровом ночи.
— Или он сказал правду и в последний раз пользовался дверями лет двадцать назад. Торди же вечно занят службой. Большинство с возрастом становится холоднее, рассудительнее. Сердечная связь, если и была, угасла.
— Полжизни их не касался, но не закрыл даже под страхом разжалования? Если так, что-то его удержало, что-то безрассудное: вера, что та или тот, кто остался в Фосе, рано или поздно наведается к нему.
— Спустя столько лет?! Торди почти старик, а это так… наивно, по-детски. Ведь ни разу не спрашивал тебя о земляках. Не больно-то ему интересны люди из прошлого.
— При этом он вечно наряжен — напомажен, словно та самая может явиться в любую секунду и остаться разочарованной его воротничком. Но Торди не был бы Торди, если б не сумел подчинить влечение практическим целям — он превратил его в извращённую игру с самим собой. Вечное ожидание одновременно и мучительно, и волнующе, даже абсурдная вера придаёт сил. Наверняка он возвращался на родину поведать, каких высот здесь добился, насколько лучше ей будет с ним, а она ляпнула что-нибудь обнадёживающее, чтоб только отвязался поскорее.
— Нынешний Торди и любовь?!
— Ты не до конца понимаешь. Любовь это только на первый взгляд. Почему он ни о чём не спрашивает? Потому что не хочет ничего слышать: вдруг она счастлива замужем, забыла о нём или вовсе давно мертва. Тогда вся его жизнь, та сладкая ложь, ради которой он как заведённый вскакивает с рассветом, будет разрушена! Чем Торди станет убеждать себя выполнить ещё один приказ, передать очередной донос, чтобы получить ещё больше власти и почёта, к которым нутро равнодушно?
— Настолько умному и самодостаточному человеку не нужны погонщики со стороны. Тем более воображаемые.
— Вот уж нет. Чем больше узнаю людей, тем все твёрже убеждаюсь, что общество держится только на таких вот хрупких, несбыточных, идиотски наивных мечтах, сочиняющихся из пустоты. Никто из тех, кто хочет быть богат, не мечтает, как за год накопит десять монет. Три заберут сборщики податей, четыре вложит в мастерскую, три даст в долг под проценты. Как будет пару лет кряду прогорать и десятилетиями гоняться за должниками, но к старости по тщательным расчётам превратит свои десять монет в сотню. Нет, в мечтах всегда получают тысячу и немедленно. В центре любого трезвого замысла должен находиться помешанный, который будет безжалостно пинать неверующих трудяг. Только чьи-то заоблачные фантазии, пусть даже грязные и эгоистичные, позволяют строгим планам изредка воплощаться в жизнь.
— Интересно, как поведёт себя Торди, если та, кого он ждёт, всё-таки явится. Дашь ли голову на отсечение, что без мечты он бросит службу с интригами, махом плюнет наводить красоту?
— Насчёт щегольства есть сомнения: слишком он прикипел к образу манерного выпендрёжника. Эти шелка, оборки, побрякушки, начёсы. Вспоминать смешно — напрасные старания.
— Протестую! Старания всегда похвальны.
— Ты без шуток считаешь это красивым? Питаешь слабость к расфуфыренным старикашкам?
— Нет, но вкус и обходительность подкупают. В Анатри все выглядели скучно: одинаковые домотканые одёжки тёмных оттенков, одинаково скромные причёски, схожие лица; поэтому я мало смыслю в красоте. Для меня она нераздельна с впечатлениями от манер, слов, поступков… Тела же людей отталкивающе несуразны, особенно голые. Нам далеко до ланей или кошек.
— В последнем я с тобой согласен, — проронил Аваро обиженно.
— Хотя, по-честному, есть одна часть тела, которая восхищает меня почти у каждого встречного. Ловлю себя на том, что пялюсь туда чаще, чем в зрачки собеседника, — она потупилась и умолкла.
— Ну же, колись! Никто за язык не тянул.
— Предплечья. Самое совершенное в человеке. Неважно, какие: жилистые, пухло-округлые, массивные или костлявые; безволосые, мохнатые или покрытые пушком — все они по-разному, по-своему очаровательны, насколько бы безобразен ни был их хозяин в остальном.
— Вот те раз! И что скажешь про мои? — Аваро начал было закатывать тугие рукава, но девушка его остановила.
— Не утруждайся, я помню их и так. Натянутые, острые и при этом лощёные — поразительно при нашем укладе. Очень бледные, редкий контраст с прямыми волосками. Правое исполосовано ещё не зажившими царапинами с красно-чёрными корочками, но больше всего мне нравятся синева с внутренней стороны и отчётливо проступающие вены — такие полные, живые — иногда кажется, будто я вижу их пульсацию.
Не сдержавшись, он задрал рукава и стал разглядывать свои руки: вместо чарующих прелестей увидел лишь тонкие длинные палки — типичные предплечья болезненно тщедушного подростка. Ло наблюдала с улыбкой.
— Да ты дразнишь меня! Попросту глумишься.
— Я сказала всё как на духу. У каждого свои заскоки, у меня такой — любоваться чужими руками.
— Ну-ка покажи свои!
— Там не на что смотреть: у меня самые обыкновенные, непримечательные, я даже немного стыжусь их.
Аваро рывком оголил её предплечья, обхватил ладонями и принялся растирать, словно хотел согреть. Она не противилась.
— Как по мне, они хороши. Особенно на ощупь. Такие гладкие.
— Всё-таки мужские куда интереснее. Вероятно, из-за шерсти.
— Хочешь потрогать мои?
— Может быть.
Её прикосновения отличались. Ло не стремилась к максимально интенсивному контакту пальцев с его кожей, а лишь скользила, щекотала, выписывала дуги и петли — рисовала ей одной понятную картину. Вряд ли она сознательно добивалась изменений в его состоянии, но произошло именно это.
— Твой пульс зашкаливает.
— Потому что ты увлеклась.
— Прости, больше так не буду.
— У тебя вечер извинений? Мне нужно не это.
— Знаешь, я скучаю по дням испытания, по ребятам: было весело.
— Ещё бы, группы собирали неслучайно. Привязанность между солдатами — гарант того, что они не покинут отряд, каким бы дерьмом их не кормили генералы.
— Тогда я верила, будто смогу стать кем-то, что-то кому-то доказать, на что-то повлиять… И обманулась. Выходит, лучшие воспоминания в моей жизни навеки отравлены Сервоном, командирами, Верховным?
— В наших силах создать новые, гораздо лучше, затмить прошлое тысячекратно.
— Не думаю.
— Черт возьми, да что ж такого я нашептал тебе в последнюю ночь похода?! Как мы оказались в лесу?
— Ты не помнишь? Дерзко подлетел, схватил за руку и увёл на «прогулку».
— А дальше?
— Признался, что хочешь меня.
— И этого хватило?!
— Ты произнёс это так искренне, так пылко… Я прониклась.
— Но передумала! Испугалась?
— Поняла, что мои чувства в тот момент — всего лишь отражение твоей страсти. Я хотела твоё желание меня. Это тщеславие, а не любовь.
— Тогда я буду беспрестанно отравлять тебя своими желаниями. Однажды ты заразишься и сдашься.
— Всякое может статься, но так будет не по-настоящему. Тебе и самому не понравится.
— Ошибаешься. Так мне понравится даже больше.
Слабый огонёк в лампе потух.
— Спи спокойно, Аваро.
Последние слова сработали как заговор — спустя минуту он и впрямь провалился в глубокий крепкий сон. Томительные видения не посмели заползти в голову, потому что где-то в её недрах хранился как никогда ясный образ рукотворного, а не стихийного будущего.
Наутро пташки вернулись на плато, а через три дня и две ночи Ло сдалась, опередив его план. Только вот мир остался прежним.