Аваро, не шевелясь и часто дыша, стоял напротив двери в Сервон. Челюсть его, избавленная от давления кичливо сведённых скул, с непривычки отвисла под собственной тяжестью. Он пялился в одну точку уже две минуты, что позволило горному козлу, за которым он гнался с совершенно дилетантским копьём — обломком ножа, на скорую руку примотанным к плохо обтёсанной жерди, — отделаться испугом.
Стряхнул оцепенение охотник, только когда крупная градина пота скатилась с его левой брови прямо в немигающий глаз и стала разъедать его концентрированной солью. Невольно всплакнув, Аваро подошёл ближе и опустился на корточки перед узорчатым дверным полотном. Часть скрывавших его прежде центральных досок была распилена посередине, каждая половинка повёрнута в сторону от проёма, а бережно снятые нижние лежали аккуратными стопками на траве. Здесь же валялись выкорчеванные гвозди, успевшие проржаветь от шляпки до острия. Сама дверь оставалась запертой, но это мало что значило: у сервонских постовых имелся второй экземпляр ключа — бес знает, сколько их всего.
"Последний дождь был десять дней назад. Это случилось давно… Где теперь тот, кто ею воспользовался, а главное, какие у него намерения?"
Из-за беспощадного зноя и мучительной духоты Аваро не забирался на верхнюю ступень больше трёх недель.
"А звук пилы? Доски испещрены глазка́ми — этот гад работал, должно быть, целый час, а я даже не услышал!"
В поисках ответов он придирчиво изучил срезы: ни на одной из досок линия не была прямой — неведомый чуть менял угол наклона инструмента каждые два-три сантиметра. В придачу разорванные волокна лицевой стороны были по большей части загнуты внутрь, а не наружу. Догадка о том, что произошло, уже зрела в его разуме, но он отталкивал её от себя, словно нежеланного ребёнка.
Охотник вернулся к дому. Ло, против обыкновения, весь день провела на плато, но от участия в ловле отказалась, сославшись на головную боль. Теперь она сидела на лужайке, скрестив согнутые в коленях ноги, и чистила птичью клетку. Аваро шлёпнулся рядом, притянул девушку поближе, с не терпящей возражений цепкостью сжал пальцы на её рёбрах и чмокнул тонкую вену на виске.
— Кто-то разобрал укрепление двери. Судя по тому, как легко ему это удалось, он мог преспокойно влезть в дом, даже схватить нас во сне. Возможно, где-то поблизости до сих пор бродит злобный сервонец, — Аваро придал словам вызывающую невозмутимость и лишь под конец эффектно понизил голос.
— Угу.
— Ты знала.
— Конечно, уже давно. Я ведь это сделала. Надеялась управиться по-быстрому, но середину ты заколотил на совесть, — она выскользнула из объятий и отодвинулась.
— Этого я и боялся. Хорошо хоть, не стала отпираться. Так и вижу, как ты тайком, по ночам вылезала из тёплой постели, где час назад потакала распалённому шёпоту, усыпляя мою бдительность, кралась, как мышь, взбиралась наверх и по-паучьи потирала лапки, радуясь тому, что в очередной раз меня обманула.
— Чаще я работала с утра или днём, когда ты думал, будто я в долине, — в ровном голосе Ло не было и намёка на раскаяние. — Нашла удобный путь отхода сразу на две ступени ниже, вздрагивала от каждого шороха, обливаясь потом под палящим солнцем, елозила старой тупой пилой, которой ты бы не хватился, — она с излишним рвением оттирала прутья от помёта и прятала глаза.
— Бедняжка, мне так тебя жаль. Но ты страдала во имя любви. Если быть конкретнее, во имя Анжа Ширма. Наверняка он тебя утешил.
— Что, прости?!
— Ты впустила его.
— Нет! Как бы я с ним связалась?
— Кого тогда?
— Никого.
— Врала неделями напролёт! Больше не куплюсь.
— По справедливости, это было утаиванием, а не ложью. Могу поклясться, что после нас дверью никто не пользовался. Пока.
— Чего же ради ты так старалась, изворачивалась?
— Я ухожу в Сервон на будущей неделе. Никак не могла решиться рассказать тебе — боялась, что не поймёшь, попытаешься удержать силой. До сих пор боюсь.
— Ну и лицемерка! Мне даже заикаться нельзя было о том, чтобы покинуть Лим! Прошёл месяц, и вот ты уже сама готовишь побег.
— Точнее сказать, возвращение. Меня тяготит неоконченное дело. Проходить через эту дверь при моих обстоятельствах было ошибкой, безответственной поспешностью.
— Ждёшь, что я пойду за тобой?
— Мне бы этого хотелось.
— Всё ясно. Ты шпион Торди. Заманиваешь меня назад. Совсем за дурака держите?
— Ради всех благ! — Ло характерно закатила глаза. — Пойду одна, только избавь меня от бредовых подозрений.
— Как после всего я могу тебе доверять? Обманом проникла в мою постель…
— Проникла? Аваро, ты сам-то себя слышишь?! По-твоему, та́к всё было?
— Между прочим, вчера я проверил тайник. Ещё не успела стащить ключ? Ох, зря. Или ты без единого слова лжи выкладываешь всё о своих тёмных делишках, или я выкидываю его в реку.
— Обещаю рассказать, если ответишь так же честно, откуда у тебя этот ключ.
— Уже говорил: мне его подарили.
— Кто?!
— Фирб.
— С чего ему нарушать правила, предавать Торди ради мальчишки-чужака?
— Я мешал его амбициям, но он успел привязаться ко мне, поэтому предложил выгодное обоим решение.
— Но ты же охотился с ним вместе — должен был знать, как ключ попал к нему!
— Думаешь, Фирб раскрыл передо мной душу и поведал обо всех своих приключениях? Из скудных знаний о его методах предположу, что он просто снял отпечаток с ключа наблюдателей и отлил копию. Почему вообще тебя это интересует? Главное, мы здесь — по нашу душу до сих пор не пришли, значит, смирились и отпустили. Выкинь Сервон из своего сердца, забудь о нём.
Ло разочарованно молчала.
— Теперь твоя очередь.
— Не могу.
— Ты дала обещание! Попрощайся с ключиком, он отправится в брюхо форели.
— Есть в тебе хоть капля сострадания? Нет?! Ладно… Подобрать бы нужные слова… Я должна найти отца.
— ?! Вернуть с того света?! Или найти внутри себя? Причём тут Сервон?
— Он жив. Я и сама узнала только в десять лет.
— Бессмыслица какая-то!
— Мы не съели его. Не полностью. Когда очередь дошла до нашей семьи, никто в Анатри не отважился настаивать на том, чтобы мужа главы поселения разделывали прилюдно. Мама напоила отца дурманом, уволокла в подвал, где отрезала ногу, прижгла и подшила кожу, как умела. Оправдавшись тем, что её болезненной крохе нужно хорошо питаться, угостила селян одной лишь ногой, а меня, бессознательного ребенка, заставила на глазах у толпы обгладывать кость. Слава благам, воспоминания об этом меркнут с каждым годом… Месяц спустя она вынесла к захоронению чужой череп. Не знаю, все ли анатрийки ей поверили, но подозрений не выказывали. Я быстро свыклась с фактом, что отца нет, и только изредка допытывалась, что мама так подолгу делает в подвале. Спускаться она строго-настрого запрещала. С годами держать в неведении меня, слышавшую еженочно храп из подполья, было всё труднее, и она поведала историю спасения отца. Назвалась его защитницей, благодетельницей, но когда я, нарушив запрет, поговорила с ним лично… Она угрожала, что сдаст его на растерзание, если посмеет высунуть нос наружу или закричать, лгала о пришельцах, шастающих по округе в поисках беглецов, пугала каким-то договором с Сервоном…
Аваро захлёбывался собственной слюной — он беспрерывно глотал до стойкого звона в ушах, но это не помогало. Мышцы лица отказывались слушаться, в то время как под рёбрами набирала силу буря, грозившая вскорости прорвать путь наружу и обрушить небосвод. С каждым словом Ло трещины в его подпорках расползались всё шире — такие не закрепишь скобами, не зальёшь цементом, не спрячешь под слоем штукатурки.
— Отец умолял вызволить его — могла ли я отказать, зная, в каком аду ему приходится жить: в кромешной тьме, сырости и холоде, среди крыс, слизней и запаха собственных испражнений, с вечно гноящейся и ноющей раной, в полной зависимости от расположения духа матери? Тайком я пронесла в подвал лампу, инструменты и длинное бревно, из которого отец ночами мастерил худо-бедно устойчивый протез. Он знал об избушке в лесу, ведь много лет назад пришёл через её дверь в Анатри, чтобы спрятаться от преследования, но после всех ужасов и страданий мечтал вернуться назад. Сбежать с ним стало и моей мечтой.
— Почему ты мне не рассказала?!
— Я поклялась никогда и никому, ни словом, ни делом не выдавать его. До этого дня единственным отступлением от клятвы была записка с подсказкой, сунутая под твою дверь. И писала я, как могла, расплывчато, чтоб ты не шёл по пятам. Когда мы достигли Сервона, отец огорошил меня, рассудив, что двигаться вместе слишком опасно. Объяснил, как добраться к людям, уверил, что у него есть план, и пообещал найти меня, как только он осуществится. Неведение и одиночество были мне в новинку — я шевельнуться не могла от ужаса! Осталась караулить тебя на островке, куда отец заботливо переправил меня на плечах и где мы расстались… Попав в лагерь, я ждала и ждала, но он так и не вышел на связь. Снова разжёг надежду твой рассказ о хромом бандите, который обдурил целый отряд наблюдателей и украл ключ. Я ликовала, думала, он со дня на день придёт за мной. Потом успокаивала себя, мол, после такого переполоха разумнее всего залечь на дно. Месяцами о нём не было новостей. Подмывало излить душу и попросить помощи, но Торди со своим демоническим чутьём отвадил меня, сделав единственного, кому я доверяла, охотником за головами. Я не посмела испытывать твою верность.
— А вдруг он уже мёртв? Что тогда?
— Быть не может! Отец умён и хитёр, к тому же урождённый сервонец, некогда авторитетный человек: много чего знает; у него остались тайники с деньгами, друзья, родственники, приспешники. Не верю, что он мог попасться. К тому же я, заклиная не мучить вопросами, упросила Анжа внимательно читать проходящие через него доклады и, если встретит упоминание безногого или хромого мужчины, пересказывать их мне. Последнее сообщение: похожего на отца человека разыскивают за пособничество в хищении провизии. Пусть даже его схватили — за кражи не казнят. Я должна узнать, что с ним произошло, а лучше увидеться. Клятые двери! Нельзя, нельзя было идти с тобой! Когда ты показал чёртов ключ, в моей голове что-то предательски щёлкнуло. Отчего-то мне возомнилось, будто ты заодно с моим отцом, будто он действует через тебя, а сам уже ждёт за дверью или присоединится позже. Спросить напрямую по понятным причинам я не осмеливалась, к тому же он мог взять клятву и с тебя. Я доверилась судьбе. Напрасно! После того, как ты запер и заколотил дверь, после того, как я убедилась, что никто из жителей Лима отца не видел, я наконец осознала глубину собственной бестолковости и наивности. Дурацкая вера в чудеса! Я просто идиотка!
— Иди ко мне, — он обнял дрожащую в исступлении девушку. — Ты и так ждала дольше, чем он заслуживал: хладнокровно бросить беззащитного ребёнка в чужом краю! Слышишь, ты ничего ему не должна!
— Аваро, не смей его судить. Он личность иного масштаба, ему наверняка помешали, заставили изменить план. Для начала я поговорю с Фирбом, может, он наведёт меня на след, затем встречусь в безопасном месте с Анжем.
— Фирб мигом заграбастает тебя за дезертирство! Даже не мечтай! Я не пущу тебя.
— Ну, теперь у меня есть, чем держать наёмника в узде. Он ведь тоже нарушил правила.
— Наблюдатели схватят тебя ещё раньше.
— Мы оба знаем, что ночью с ключом и знанием местности я обойду их без труда. Аргументы кончились?
— Плевать мне на аргументы! Сказал же, выкину ключ! Нет, уничтожу: расплавлю и сделаю кулон. А после распилю дверь надвое.
— Хочешь, чтоб я отправилась в Сервон пешком без карты и оружия, мимо бандитов и пограничных отрядов? Для меня правда и долг ценнее жизни — если потребуется, я готова рискнуть, но сможешь ли ты спать спокойно?
— Мердо! Дай же мне подумать! День — нет, два. И даже не заикайся о побеге, пока они не истекут.