Аваро выпустил курицу на волю. В её кудахтанье слышалось скорее торжество, чем возмущение — она ещё не догадывалась, что вынуждена будет кормиться, греться и спасаться от ястребов без помощи хозяев. Аваро убил двух козлов. Сами виноваты: совали нагловатые морды, куда не следует, и нарушали его сосредоточенное одиночество. Аваро перебрал инструменты и наточил ножи — пропал только один. Аваро проверил деньги — все были на месте: и монеты, и бумажки. Лежал на острых камнях, покуда не начинали ныть почки и досаждать насекомые. Не мог уснуть ночью, а потому спал до обеда. Аваро вновь стал отсчитывать дни, порою часы, изредка — секунды. Казалось, Ло его испытывает и ждёт прямо за дверью. Или заманивает в ловушку. Аваро хватило духу повернуть ручку только на второй день — дверь оказалась запертой. Аваро силился понять, почему Ло лишила его права передумать, почему ушла так поспешно, оставив на распутьи, и выдвинул аж четыре предположения:
1. не хотела видеть его больше ни разу в жизни;
2. боялась, что бывший охотник за головами помешает её планам;
3. заботилась о безопасности возлюбленного;
4. вопреки имени, не желала вводить его в искушение.
Аваро разглядывал потемневшую брошку в поисках подсказки. Теплилась робкая надежда, что девчонка не воспользовалась порталом и прячется совсем рядом. Следом пришли и подозрение, что она удрала к очередному разодетому ловеласу, и страх, что её похитили.
Напоследок они с Ло говорили необычайно много и часто, но странным образом огибали тему, действительно имевшую значение: вернётся ли она и когда. Не успели поговорить и о чувствах — Аваро был уверен, что влюблённые так не поступают, и пришёл к накатанному выводу: его предали. Снова. В оскорблённом порыве Аваро заколотил дверь. Через три часа он оторвал доски, едва не повредив раму.
Единственное, о чём не хотелось думать, — признание, которое могло предотвратить уход Ло. Но ведь могло и сделать всё хуже. Мнимый поцелуй на прощание отраднее, чем взгляд, полный боли и презрения. Его мнение обо всей ситуации было хоть и банальным, но неоспоримым: если чему-то суждено закончиться, пусть оно закончится красиво.
Аваро сходил за водой. Аваро выпил две кружки и осознал, что для поддержания существования ему нужна жидкость иного запаха, вкуса и действия. Аваро вспомнил о приглашении в Азилон — третьи лунные сутки наступали уже завтра. Нежелание общаться с чужаками и отвечать на каверзные вопросы о Ло боролось в нём с острой жаждой лёгкости и забытья. Аваро надел плетёный браслет и впервые за долгое время уснул раньше полуночи.
Для начала кутежа лимы выбрали не самое удобное время, зато как нельзя лучше подходящее для кровавых ритуалов. Спуститься с полукилометровой высоты без угрозы для жизни возможно лишь при свете дня, что Аваро и сделал, а после вынужден был ждать больше двух часов на берегу реки в окружении беспощадных москитов. Заявиться на собрание раньше всех он не решался, памятуя о прошлом своём визите в Азилон, коим не гордился. Изредка до него эхом доносились весёлые перекрикивания, стихавшие после шиканья и ворчания — приготовления, в чем бы они ни заключались, шли полным ходом.
Заструившуюся по долине музыку Аваро воспринял как призыв. Прежде тёмный мост освещался сотней свечей, приросших расплавленным воском к поручням, — благо ночь обещала быть безветренной. Дорогу на пригорок кто-то заботливо разметил оставленными в траве лампами. На подходе к дому Аваро замер, прислушиваясь, но не сумел за мелодией разобрать ни единого голоса.
Внутри Азилона всё было, как и в прошлый раз: то же убранство, та же мебель, даже народу не сильно прибавилось. За столом, обнимая ладонями кружки, сидели четверо разновозрастных мужчин — все незнакомые. К большому облегчению Аваро, они его приход проигнорировали, слишком увлечённые беседой на полутонах. Ухо выловило лишь обрывки фраз:
— … заиграться не позволю…
— … караван ушёл, не догнать…
— А если пожалеет…
Музыка доносилась откуда-то сверху — Аваро повернулся и увидел Веиндо, сидящего на ступеньке винтовой лестницы. В руках тот теребил красную шёлковую ленту, а на происходящее вокруг его внимания уже не хватало.
Запах из кружек напомнил гостю о цели визита. Короткими переставными шагами он обогнул банкетки и постучал в кухонное окошко. Барабанил целую минуту — без толку. Незнакомцы косились на него просто как на источник шума, не представляющий интереса. Прийти на выручку или объяснить заведённые порядки было явно ниже их достоинства, самый молодой пакостно ухмыльнулся краем рта. Спрашивать, где они взяли выпивку, Аваро не стал и подошёл к Веиндо. Тот не сразу поднял глаза: процесс узнавания начинался у него с ног, вернее, с ботинок. Больше всего времени ушло на туловище, казалось, он вычислял максимальную ширину объекта с точностью до миллиметра и сверял с картотекой в голове.
— Аваро, — выдал он утвердительно ещё до того, как взглянул чужаку в лицо.
— Виву, Веиндо.
— Нужна рука.
Увидев браслет, парень резво вскочил на ноги, опёрся о стену возле лестницы и продолжил наглаживать ленту. Ступени были настолько узкими, что на крутых витках спирали Аваро врезался бёдрами в перила и задевал плечом опорный столб.
На втором этаже его ждала другая реальность: царство красно-зелёного света, бархатистости, запаха воска, краски и древесной смолы, царство смеха, содрогания струн и журчания воды. В огромном пространстве пребывало восемь сущностей, не считая его самого. Аваро наблюдал проплывающие мимо яркие пятна, испытывая сладкие муки от разгадывания головоломки. Было непросто определить, человек ли перед ним, предмет обстановки, зверь или чудище; где у него лицо, есть ли на нём одежда, настоящий ли глаз ему подмигивает.
Аваро барахтался в потоке хаоса и рад был зацепиться взглядом за крепкую и непревзойдённо устойчивую фигуру в шароварах из расписной простыни. Как оказалось, не он один. Тау, превращённый слоями краски в медведя, пинками расчистил себе место на полу от подушек и после краткой разминки встал на руки. Когда он в прыжке развернулся спиной, перед зрителями предстала во всей красе длинноухая заячья морда. Пройдя в таком положении из одного конца комнаты в другой, через невероятное сальто акробат снова оказался на ногах. Затем он встал боком, согнулся будто бы в поклоне, поджал ближайшее к зрителям колено к груди, а руку вытянул вверх и изогнул под противоестественным углом. Из разрозненных штрихов на пальцах и ладони возникли клюв и глаз, перья на боку и бедре слились в овал, по центру опорной ноги, выбеленной с внутренней стороны, заалели длинные лапки-тростинки. Бессмысленные по отдельности фрагменты стали отчётливым и цельным образом аиста. Все трюки: кувырки в шпагате, прыжки с вращением, скручивание в кольцо, балансирование на пальцах — совершались Тау с поразительной лёгкостью и быстротой. Этим маленьким представлением он хоть и аллегорически, но исчерпывающе ответил на немой вопрос Аваро, откуда в плотном массивном теле берётся ловкость и грация.
"Ло, если б ты только знала, что́ упустила! Где ещё увидишь такое?!"
Внимание Аваро переключилось на других лимов, в особенности на трёх полуобнажённых девушек. Про себя он дал им прозвища: тигрица, фруктовое древо и морская глубь. Если у последних скудность одежд оправдывалась художественным замыслом, то три узкие полоски ткани, весьма ненадёжно прикрывавшие Тигрино, выдавали откровенную тягу к распутству. Мазки сажи крикливо подчёркивали округлости, шальные линии ныряли под набедренную повязку, провожая туда и нечаянный взгляд наблюдателя. С большим удивлением и толикой смущения Аваро признал в дикой кошке Сэнру. По хищному выражению мордочки он моментально понял, что его застали врасплох за бесцеремонным разглядыванием. Сэнра не преминула воспользоваться его уязвимостью и подошла ближе.
— Аваро, твоё сошествие — великая радость для всех нас! По правде говоря, я думала, ты отвергнешь приглашение. Напрасно я в тебе сомневалась. Стой здесь и никуда не уходи! — она метнулась в другой конец зала, тряся объемистыми бёдрами, выудила из моря подушек испачканный красками деревянный ящичек, схватила его под мышку и вернулась к Аваро с лучезарной улыбкой.
— Позволишь придать тебе надлежащий вид?
Он разрешил стянуть с себя рубашку, но менять брюки на тонкие панталоны отказался наотрез. Сэнра заворчала, что её лишают свободы творчества, усадила парня ближе к светильнику из красного стекла и приступила к разукрашиванию.
Процесс обещал быть небыстрым. Умиротворённый скольжением кисти по коже, Аваро жадно впитывал окружающее великолепие. Чердак разительно отличался от первого этажа и казался много шире, просторнее из-за отсутствия перегородок и мебели — последнюю заменяли бесчисленные подушки разных форм и оттенков да десяток подносов на ножках с лампами, курительными трубками и фигурными склянками неясного содержимого. Пол застилали мягкие ковры, а в центре зала возвышался хоть и не́мощный, но исправный фонтан из белого мрамора. О гидравлике Аваро имел весьма смутное представление и был опасно близок к тому, чтобы поверить, будто течь вверх воду заставляет волшебство. В чаше фонтана на деревянном блюдце плавал ажурный серебряный шар со светильником внутри. Струйки толкали и вращали блюдце, из-за чего по стенам то и дело пробегали тени.
Лимы позволили Тау отдохнуть и обступили теперь молодого парня в образе овечки, игравшего на диковинном струнном инструменте. Его мерное бренчание поначалу ввергало тело в тёплую истому, мелодии плавно вплетались одна в другую, и сложно было отследить момент, в котором они изменялись безвозвратно; но уже спустя полчаса их монотонность, безгласие, скудный на пыл характер начали утомлять, нагоняя тоску, мигрень и удушье — воздух перенасытился неприкаянными нотами, потяжелел и загустел до состояния дрожащего студня. Если бы руки Аваро не находились во власти Сэнры, он бы тотчас заткнул уши.
— Тебе нравится его музыка? — задал он вопрос, чтобы отвлечься от страданий.
— Я просто без ума!
— Отчего же в ней совсем нет слов? Только подвывание и мычание с закрытым ртом.
— Они излишни. Слова всегда всё портят, — и после многозначительной паузы добавила, — Ты знаешь об этом лучше многих.
Тау, заслышав разговор, подполз ближе и с нарочитым энтузиазмом вмешался.
— Мы в Лиме считаем, что музыка должна восполнять энергию жизни, а не отнимать её. Дельная мелодия прекращает напрасную работу ума, снимает избыточную нагрузку. Я пробовал для выступлений разную музыку и охотно подтверждаю — слова только отвлекают.
Аваро сообразил, что общение на любую тему в этой компании очень быстро зайдёт в тупик, и дал заднюю. Краска на спине вовремя подсохла — он откинулся назад, притворившись усталым, и спрятал уши между подушками. Краем глаза он заметил сзади кое-что удивительное и растянул мышцу шеи в порыве разглядеть получше. В углу сидел человек весьма специфической наружности: до крайности длиннорукий и длинноногий, с блестящей медной кожей, испещрённой черными веснушками, с гладкими пепельными волосами до пояса и неповторимой детскостью черт. Но сильнее всего впечатляли белёсые ободки вокруг зрачков — они прямо-таки светились в окружающем сумраке. Человек, активно жестикулируя, убеждал в чём-то приятеля, но внезапно оборвал разговор блаженной улыбкой, обращённой в противоположную сторону. Через минуту он встал (перекрытия мешали ему выпрямиться во весь рост), согбенно подошёл к музыканту, хлопнул по плечу, и тот мигом прекратил игру. Тишина даровала Аваро облегчение. Ему хотелось назвать чудака, кем бы он ни был, своим другом, может, даже обнять, однако уже в следующий миг тот извлёк из кармана флейту. Аваро готовился к новому кругу мучений, но полившаяся из волшебной дудочки мелодия оказалась лучшей из всех, что он когда-либо слышал. Низкие протяжные ноты уносили его над ветрами вдоль морских течений, кристаллизовались в голове витражами непрошенных панорам то ли прошлого, которое никогда не пройдёт, то ли будущего, которому не бывать. Внутренний голос заподозрил стороннее воздействие и забил тревогу.
— Мне так странно… Чувствую себя… выжженным.
— О, ты, верно, краски нанюхался, дружок. Она не совсем обычная, — поспешил успокоить Тау и загадочно подмигнул.
— Это с непривычки, скоро пройдет. Забыла предупредить: часть её компонентов впитывается через кожу — не переживай, их совсем немного, — Сэнра участливо сжала пальцы своего подопытного.
— Хватит с меня — пойду умоюсь в фонтане.
— Ну уж нет! Ты всё испортишь. Я же старалась! Терпение — пара штрихов, и свободен.
Пока она заканчивала, Аваро изучал свои предплечья. Глаза долго приноравливались к своеобразной манере художницы, прежде чем смогли разобрать в сплетениях смутных форм рой пауков и жутко извивающуюся сороконожку. Парень опустил голову — на груди вырисовывались стрекозьи крылья, а через пупок к поясу штанов тянулось жезловидное синее брюшко.
— Что ж за гадость у меня на лице?
Она цокнула и отрицательно покачала головой.
— Я хочу знать!
— Незачем, мой хороший. Лицо дано человеку, чтоб его узнавали собратья, а не для любования перед зеркалом, — эффект от назидательного тона Сэнры был саботирован жеманной миной, кричащей, что она сплошь и рядом переступает постулаты. — Ты получил от меня аванс. Можешь не благодарить. Снова опережаю события: верить в людей, посланных судьбою — моя слабость.
— Что это значит?!
Аваро в замешательстве бросился к фонтану. Колеблющаяся вода не давала цельного отражения, но и четырёх расплывчатых пятен было достаточно. Умываться он всё же не стал — воспитание не позволяло отравить фонтан, из которого лимы время от времени утоляли жажду, хотя нельзя было исключать, что все они мечтали повторно отравиться.
Сэнра вновь настигла его.
— Вообще-то мне следовало изобразить куколку — невзрачную, ожидающую, статичную, но это уже не про тебя. Ты встал на путь перерождения.
Она провела пальцем по впадине вдоль его хребта от затылка до самых ягодиц.
— Тебе нравится? — голос Сэнры звучал донельзя чувственно. Вместо ответа Аваро задал свой вопрос.
— Смуглый флейтист и есть ваш хвалёный Знахарь?
— Что ты! Он гость издалека, привёз в дар лимам эти краски. Знахарь взамен наградил его откровением, боюсь только, чужак не слишком проникся, так как плохо знает наш язык. Жаль, что учитель целых три часа убил, втолдычивая очевидные вещи, вместо того, чтоб разделить этот чудесный вечер с нами и насладиться им сполна.
Аваро был так сильно поражён экстравагантной внешностью иноземца, что и не глянул на его собеседника.
— Представь меня Знахарю.
— Сейчас спрошу, готов ли он принять тебя. Не ходи за мной.
Сэнра с благоговением приблизилась к моложавому мужичку — неприметное лицо венчали островковая лысина и запущенная длинная борода, под широкими серыми одеждами могли с равной вероятностью скрываться как дряблые складки, так и крепкие мускулы. Перекинувшись со Знахарем парой фраз, тигрица махнула Аваро рукой.
Любопытство влекло его к плешивому идолу, но на первом же шаге от фонтана гостя ждало неприятное открытие. Ноги лишились привычной силы и твёрдости, а единственная опора осталась позади. Аваро вложил всю волю в разгон и помчался, надрывая жилы, преодолевая ватность тела, но к его ужасу — тупому, звериному, отчаянному — пространство отказывалось двигаться. Семь метров от фонтана до угла комнаты стали семью миллионами, семью непреодолимыми пропастями, семью топкими болотами. Его пригвоздило к одной точке или даже затягивало назад. Аваро охотно поучаствовал бы в серии смертельных забегов против людоедов, медведей и тигров, лишь бы высвободиться и больше никогда в своей жизни не чувствовать тесного обвития вокруг черепа столь незримых, сколь и неразрывных пут.
Внезапно всё изменилось, зарябило в глазах, и удостоенный аудиенции, не шевельнув даже пальцем, очутился на корточках подле Знахаря — глубокое дыхание вожака лимов заставляло колыхаться пряди на висках обоих. Знахарь сидел с безмятежным видом, словно и не заметил скачков в пространстве.
"Может, они стали для него обыкновением?!"
Минутой позже Аваро пришёл в себя и уверился, что ничего экстраординарного не произошло. Во всяком случае, не для окружающих.
— Выпей вот это, — посоветовал Знахарь и вложил ему в руку матовый бутылёк. — Поможет от головокружения, рассеет последствия от тинктуры.
— Дурман?
— Настой. Собственноручно приготовленный. Отборный, безвредный.
Аваро был в неподходящем настроении для отказа от выпивки, но сохранил достаточно скепсиса к лимам, чтобы не пить до дна. Дрожащими руками он поднёс бутыль ко рту и сделал два глотка. Вкус напомнил густой ягодный сок, но с настораживающей горчинкой.
— Почему тебя зовут Знахарем?
— Я знаю всё обо всех. Без исключений.
— Обо мне известно лишь то, что рассказала Ло твоим последователям.
— В этом есть доля правды — мои формулировки были неточными. Я могу не знать деталей твоего прошлого — они не представляют особого интереса, но мне открыто то, что сам ты видеть не способен.
— Речь о будущем? Каков же будет твой совет?
— Для начала: Бегун? Беглец?! Звучит жалко — забудь сомнительные ярлыки. Ты достоин зваться АТЛЕТОМ! Вот твоя суть.
— И в чём разница?
— Атлет не бегает от — всегда ради.
— Ага, если я буду бегать ради лимов, то наверняка спасу свою душу.
— Брось предрассудки, ты один из нас, ибо сознаёшь, как важно пестовать тело. Материя — основа сущего. А то, что глупые дикари научили тебя звать душой — всего лишь коктейль из страхов, несбыточных фантазий, вины, сожалений и страстей, отравляющий организм, влекущий болезни и преждевременную смерть. Это сбой, которого не должно быть в нас: взгляни на любое другое создание на земле — оно во внутреннем угнетателе не нуждается и проживает жизнь куда более приятную и счастливую, растворившись в богатых и многогранных телесных переживаниях.
— Но сбой этот зачем-то есть, и от него не унесут даже самые быстрые ноги.
— Отвар поможет, всегда помогает. Расскажи в мельчайших подробностях обо всём, что чувствуешь. Я весь обратился в слух, — потребовал Знахарь с маслянистым блеском в сощуренных глазках.
Язык Аваро развязался в одночасье, даже хуже — его понесло, словно кто-то другой занял тело и прорвал годами укреплявшуюся плотину. Бурные многотонные волны хлынули на кого меньше всего хотелось.
— Что чувствую? Леденящее рукопожатие убийственного озарения: меня сроду никто не любил. Но куда хуже, что я жил враньём ржавосердых! Всё, за чем я гнался, переполненный обманчивыми надеждами, оказалось фальшивкой, пустым звуком, раздутой, превознесённой людскими россказнями вознёй. Любая, даже самая великая мечта — красивая, но плоская, картонная картинка. Если б не эта брехня, я бы сдался в самом начале и остался чистым, невинным, подлинным — лучше быть жертвой этого мира, чем соучастником. Сделали ли они это намеренно, как делали из поколения в поколение их предки — вожди, жрецы, писари; или только со мной всё наперекосяк?! За одну ошибку — следствие невежества — меня вытеснила чужая душа, уже и не знаю чья, но порывы её вселяют ужас и омерзение!
— Зачем ты это рассказываешь? Мне нужно другое! — спохватился ошарашенный Знахарь. — Ты очень странный экземпляр: снадобье не должно так действовать. Прискорбно, что в тебе даже больше варварского, чем я предполагал, — он умолкнул в раздумьях. — Ничего, мы с этим справимся. Сосредоточься на теле. Ему отрадно, просторно, тепло, ему безопасно, комфортно, легко — проще говоря, восхитительно! Зачем ты размываешь священные, ниспосланные великой милостью ощущения бессмысленной в масштабах вечности болтовнёй? Я физически осязаю твою боль, то, как сильно отравляет эта так называемая душа. Чей бы она ни была — первичной или чужеродной, она лишняя. Я помогу, заберу её. Материя во мне соткана из великой всепоглощающей энергии — мелочные страдания разбиваются об неё вдребезги. Мои методы избавили мир от десятка липких, вязких комков терзаний. Это мой дар, если хочешь, так же, как твой — бегать.
— Заманчивое предложение, но тогда мне не от чего будет бежать.
— Ты несерьёзен, а ведь я не сказал ни слова вымысла. Я всегда буквален, фигуры речи для низших, трусливых существ.
— Как же ты вытащишь из меня душу?
— Процесс кропотливый, но результативный. Это многоступенчатый обряд — не всё сразу. Да, будет трудно, но я чувствую, что ты нуждаешься в спасении. Жизнь твоя на волоске, разрушение идёт изнутри и идёт полным ходом. Но хватит об этом. Подумаешь завтра, а пока отринь мыслепотуги, сосредоточься на реальности: действие отвара недолговечно — запечатлей, распробуй сполна каждый миг глубинной первоосновой.
Аваро хотел бы последовать наказу, но стоило прислушаться к ощущениям, как начинало нестерпимо мутить и трясти, отнимались пальцы, в голове диковинно зудело, кожа то тут, то там вспыхивала огнём. Он не мог найти себе место и сколько-нибудь приемлемую позу. Не сумел постигнуть, о каком блаженстве вещал знахарь, но был по-детски счастлив век спустя возвратиться к родному обывательскому восприятию.
Только тогда до новообращённого дошло, что этаж почти опустел. Меднокожий иноземец продолжал самоотверженно дудеть, хотя усталость уже давала о себе знать сбивчивым ритмом и тяготением к разреженным коротким звукам. Аваро жадно испил из фонтана и устроил себе лежанку из подушек.
Сэнра куда-то исчезла вместе со Знахарем, но скоро вернулась и погасила пламя светильников. До восхода солнца, судя по всему, оставалось всего ничего, но единственное окно чердака закрывали ставни — свет в комнату мог проникнуть лишь с первого этажа через узкий лестничный проём. Флейтист ещё поигрывал вслепую, но постепенно смолк — видимо, задремал прямо с инструментом в руках. Аваро же вместо сна окунулся в размышления.
"Чего добивается от меня их вожак? А сегодняшняя аномалия! Он всего только хороший травник или взаправду колдун?"
Не успел парень определиться с ответами, как ощутил плечом властное прикосновение.
— Разбудила? Извини, я так замёрзла, просто до дрожи.
Не дожидаясь ответа, тигрица приложилась ухом к торсу Аваро и перекинула его руку через себя так, чтобы кончики пальцев задевали пухлую грудь. Её кожа обжигала — никакой дрожи он не заметил, но с трудом сдерживался, чтоб не задрожать самому. В довершение Сэнра обвила голенями его левую ногу, заставив почувствовать себя парализованным. С полчаса ничего не происходило, и Аваро отпустил вожжи. От результатов даже загордился собой: контроль ослаб, но вопреки всему желание отступило, и только смертельно захотелось спать.
Сквозь дремоту он уловил, — скорее чутьём, чем слухом — что Сэнра подзывает флейтиста. Долгих уговоров не понадобилось: тот приблизился и улёгся где-то выше их голов. Девушка высвободила руки — по шорохам и причмокиваниям стало ясно, что она обхаживает музыканта. Обстановка порядком раздражала. Аваро разлепил глаза и вознамерился идти спать на улицу, когда длинные пальцы медленно, с особой нежностью обвели края шрама на его шее и направились за ухо — не успел парень скинуть руку, как к делу присоединилась вторая. Эта легла ниже рёбер и настойчиво заскользила под пояс брюк. Аваро едва не исторгнул отрывистый стон, но из задворок сознания подоспело важное наблюдение: и размером, и мягкостью, и теплотой руки отличались. Он тут же подскочил как ошпаренный и попятился от их хозяев.
— Ко́та фиканто!!
Голова полыхала от стыда и гнева — вся кровь, где бы она не бродила минуту назад, хлынула к лицу, пронизав его болезненными, как при ожоге, пульсациями. Аваро пытался нащупать в темноте одежду, дабы оскорблённо удалиться, но сластолюбцы его опередили и резво заскрипели ступенями. Хлопнула входная дверь. Аваро остался один в пустом доме и рухнул на пол там же, где стоял. На счастье, сон завладел им прежде, чем уколовшее в сердце одиночество растеклось по жилам.
***
Разбудил его дразнящий запах свежеиспечённых булок. Первым делом Аваро напряг слух, выясняя, есть ли кто рядом. Уши не помогли — он на ощупь добрёл до окна и распахнул створки. Яркий дневной свет, обычно ласковый, теперь выжигал глаза. Так и не привыкнув, Аваро отошёл вглубь комнаты. Он оставался единственным постояльцем чердака.
Аромат пряной сдобы тем временем заставлял внутренности сворачиваться в узел. Не без труда парень отыскал среди куч тряпья, брошенного лимами, свою рубашку, оделся и проверил мелочь в карманах. Во что бы то ни стало он жаждал заполучить одну из этих превосходных булочек. А если повезёт, то и три. Даже перспектива столкнуться внизу с Сэнрой или ее краснокожим другом пугала не так сильно, как упущенный шанс почувствовать во рту забытый хруст свежей выпечки.
Аваро встал на четвереньки перед лестницей, осторожно свесил голову в проём и оглядел зал — посетителей не наблюдалось. Тогда он спустился и постучал в злополучное кухонное оконце. По дурному обыкновению, повариха не отозвалась. В отсутствие свидетелей претендент на булочку резко осмелел.
— Эй, стряпуха! Я голоден!
Возня на кухне была отчётливо слышна, из-за чего игнорирование уже походило на неприкрытую дискриминацию. Даже провокацию. Наука старика Охерна не прошла даром: по крайней мере, намертво вбила в голову пару расплывчатых терминов из политической теории. Преисполнившийся возмущением Аваро решился на отчаянный шаг — обойти дом с другой стороны и прихватить столько булок, сколько влезет в подол рубахи. Дверь на кухню была открыта. Он нагло ворвался внутрь и накинулся с обвинениями на седовласую женщину, отскребавшую нагар с противня.
— Сколько ещё мне горланить и пальцы отбивать, чтоб удостоиться твоего внимания?!
Женщина от испуга выронила противень из рук, завизжала и лупанула Аваро первым попавшимся под руку полотенцем. Она продолжала хлестать его куда придётся, пока не вытолкала во двор. Повернулся ключ в замке, и дебошир остался без булочки и объяснений.
Когда он от нечего делать вернулся в трапезную Азилона, за столом уже сидел Тау и с аппетитом поглощал хрустящий рогалик, запивая дымящимся травяным настоем.
— Как ты до неё достучался?
— Уметь надо. Эта женщина пришла в Лим с караваном лет пять назад, но так и не выучила ни единого слова из мезаяза.
— Так и знал, что она глупая и спесивая.
— Поспешлив же ты в выводах! Мой отец много странствовал с труппой и всякое видал. Как-то рассказал мне, что люди в том краю, откуда она родом, общаются всего двумя-тремя десятками слов. Да и словами в нашем понимании их не назовёшь — скорее, сочетаниями звуков. Может, их уши не способны воспринимать наш сложный язык, но мне охотней верится, что они не видят в нём смысла. Их общение завязано на интонациях — всевозможных оттенков не перечесть. Один и тот же возглас в разном тоне, с разной громкостью и протяжностью будет и значения иметь разные. С уроженцами того края можно разговаривать на любом языке, если только задавать правильные интонации. Беда в том, что среди сотен их интонаций ни одна не бьётся с типичными мезаязовскими. Представь: наша вопросительная для них звучит как грубая нападка, умоляющая — как признание в слабоумии!
— А стук? Я барабанил с минуту!
— Она в довесок глуховата. Люди часто шумят без повода — вредно реагировать на всё подряд, когда не уверен в своих способностях распознать их намерения.
— Ну и что же, а главное, как я должен крикнуть, чтобы купить еду?
— Не уверен, что ты сумеешь повторить. Давай-ка я сделаю это сам, а ты запоминай на будущее.
Тау оглушительно свистнул (кухарка так и не показалась), а затем произнёс громогласно:
— Многооо́ ТЕСТО́! заа́а мноо́го деньГИи́.
Интонация циркача была непостижимо ломаной, но твёрдостью и запалом почему-то напомнила Аваро клятвы отваги и преданности, которые он в свои четырнадцать принёс народу Фоса.
Через считанные мгновения из окна вылезли две узловатые ладони: одна держала на весу крохотный поднос с тарелкой, полной булок, и стаканом, а вторая требовательно тряслась. Тау вручил кухарке горсть монет и поклонился. Окошко сразу же захлопнулось. Радостный Аваро рассчитался с лимом и набросился на еду. Первый рогалик исчез за два укуса, вкус второго успел отчётливо раскрыться на языке.
"Слишком много корицы и мало сахара — горечь вместо сладости. Вредина нарочно припасла для меня самые паршивенькие?"
Аваро через силу запихнул в себя третий, рассовал остальные по карманам и засобирался на плато.
— Кстати. Знахарь просил передать, что готов решить твою проблему. Спускайся послезавтра, я отведу тебя к нему.
— Проблему?! У меня нет проблем.
— Хорошенечко подумай. Дважды такое не предлагается.
— Спасибо, Тау, я как-нибудь разберусь.
Полуденная жара и нагруженный желудок поддерживали безмятежную истому в теле — желание взбираться на гору разом исчезло. За ночь гуашь на лице и груди растрескалась, и теперь мерзко стягивала кожу, задерживала капли пота и вызывала жуткий зуд. Аваро выбежал к реке, беззастенчиво скинул одежду и с головой отдался живительной прохладе.