Остаток дня Аваро провёл на лужайке у портала. Ежечасно дёргал ручку, приникал ухом к двери, но среди отзвуков Сервона так и не уловил голосов. Здесь же и заночевал — прямо на траве под звёздами. Он поклялся себе: если до утра Ло не соизволит присниться или как-то иначе дать о себе знать, то больше никогда в жизни он не приблизится к этому порталу. Даже случайного взгляда на него не бросит. Более того, запретит себе подыматься на вершину.
Едва он после бесчисленных оборотов вокруг своей оси ступал на порог страны сновидений, плато ревниво требовало его внимания: то сверчки заводили пронзительно жалобные трели, то накрапывал безразличный мелочный дождик. В конце концов Аваро уснул, да так крепко, что по пробуждении голова была, как дырявая кастрюля.
"А вдруг всё-таки приходила? Сны часто забываются. Нет, это глупое оправдание. Её я бы точно запомнил".
Знак был подан. Больше незачем ждать. Дикарь откололся от конгломерата и в кои-то веки принадлежит себе.
Слово Аваро сдержал и, обходя взглядом дверь, вернулся в дом. Начавшийся ливень надолго запер его внутри. Дырявая кастрюля со скуки подлаталась, и в неё тут же плеснули не первой свежести варева из терзаний и чаяний. Собрав всё мужество в кулак, хозяин воскресил в себе прагматического мыслителя.
"Думать резонно только об одном: что делать дальше".
Изобретать новые манёвры атлету (или всё же беглецу?) не хотелось, коль скоро на горизонте маячили отворённые порталы. Аваро доверял им без оглядки. Лучше или хуже, сытнее или голоднее, строже или ласковей — он давно перестал сравнивать мирки между собой. Они всякий раз оказываются другими — что ещё нужно?
Не определился Аваро только с одним: стоит ли по пути заскочить к Знахарю.
"Что такого важного он может поведать? Чем помочь? Чудесное избавление от тревог, наваждений, тягостных воспоминаний… Это облегчит существование тому, кто жаждет начать жизнь сначала, без мрачной печати прошлого, без ненависти к людскому роду… А что если эта ненависть мне нужна? Может, я до сих пор цел только благодаря ей?"
Аваро решил ничего не решать на этот счёт. Завтра он просто спустится в долину и уточнит у первого встречного направление до заветной развилки. Если его остановят, ненадолго задержится в Лиме. Не дольше, чем на день. Один день ничего не изменит.
***
Тау не назначал ни времени, ни места встречи, но уже стоял посреди моста, когда Аваро проходил мимо с котомкой за спиной. Циркач приветственно вскинул руки и пальцами обеих сложил слово ViVu, легко читающееся издалека.
— Ты здесь весь день караулишь?
— Велика честь. Напрягаться вне трюков? Ну уж нет. Я устроил славный пикник на Азилонском холме, расположился со всем возможным комфортом и прихватил бинокль — любовался, как ты ползаешь по скалам. Увлекательное шоу. Взял бы тебя в подмастерья: ловкости впору. Правда, силы недостаёт, но это дело наживное.
— К сожалению, вынужден отказать. Я ухожу из Лима.
— Мы чем-то тебя обидели? — лицо Тау резко исказилось, будто он готовился заплакать.
— Уж точно не ты. Просто я не вижу здесь для себя чего-то… Ничего не вижу.
— Люди многое не замечают, пока не уткнутся носом или не расшибутся лбом. Что поделать, и у прекрасных созданий есть изъяны. К чему спешить, друг? Не можешь же ты знать будущее! Знахарь и тот затрудняется глядеть вдаль.
— Покажешь, где дорога на Лаку?
— Без проблем, с удовольствием проведу до самых дверей, только заглянем сперва к Знахарю.
— А иначе никак?
— Не-а.
Тау привёл его к заброшенной на вид дощатой лачуге без окон и усадил на лавку в сырой и тёмной прихожей.
— Подожди минутку, сообщу о тебе.
Сопровождающий тихонько постучал прерывистой дробью и, не дожидаясь разрешения, вкатился в освещённую лампами комнату. Дверь за ним стремительно закрылась — Аваро не успел ничего разглядеть. Тьму вокруг теперь рассекали только узкие лучики, пробивавшиеся сквозь зазоры между досками. Он надеялся, что хлипкая перегородка не утаит содержания беседы лимов, но те обошлись без слов.
Время шло — гость недоумевал, чем занимаются эти двое. Тау слишком задержался.
"Сколько можно ждать?! Это уже издевательство!"
Терпения хватило ещё минут на двадцать. Закипающий Аваро тихонько поднялся, опасаясь скрипа ветхой лавки, и вихрем влетел в комнату с тем, чтобы застать интриганов врасплох. К его удивлению Тау внутри уже не было.
— О, Атлет! Всегда рад тебе. С чем пожаловал в мой кабинет?
— Пожаловал? А не вы ли меня пригласили?! Ещё и Тау отправили конвоировать.
— Я не могу держать ответ за поступки своих братьев. Раз Тау так сделал, значит, посчитал нужным. Или сама судьба в его лице свела нас здесь.
— Не верю ни единому слову!
— И правильно! Спешу обрадовать: мои способности не ограничиваются риторикой. Кажется, в нашу первую встречу ты жаловался на одну проблему, мешающую равновесию и целостности. Я в силах устранить её здесь и сейчас.
— А как же "долгий многоступенчатый процесс"?
— Есть способ его ускорить.
— Дайте угадаю: вы прибегнете к колдовству.
— И да, и нет. Позволь описать ритуал, а дальше сам решишь, готов ли к нему.
— Позволяю.
— От Повреждённого требуется записать на пергаменте худшее воспоминание — кошмар, неизменно заставляющий содрогаться. Целостный читает его шёпотом и сжигает в пламени лампы, заправленной особым образом. Ты ведь знаешь, что мозги — это жир? Жир хорошо горит. Разумеется, мы используем свиные.
"Что-то я не видел в посёлке ни одной свиньи," — заметил про себя Аваро.
— На втором листе должно быть лучшее воспоминание. Его громко озвучиваешь ты сам и вручаешь мне на вечное хранение. Затем черёд снадобья — много сильнее того, что я давал тебе пробовать. Сочетание ценных ингредиентов различного, иногда противоречивого действия в концентрации предельной для мечущегося разума. Тебе будет казаться, что рассудок, а вместе с тем и контроль ускользают. Это обязательный этап. Если сумеешь побороть внутреннее противление, ритуал удастся, и ты очистишься от груза прошлого, мелочных обид, дурных наклонностей.
— А если не смогу?
— Уйдёшь таким же, каким пришёл. Правда, есть у снадобья и побочный эффект: в редких случаях оно пробуждает связь с неиссякаемым источником энергии. Так было и со мной. Это не та магия из детских сказок, что сверкает искрами, застилает дымом. Она не столь нарочитая и не всякому бросается в глаза: меня посещают видения, подсказывающие верный выбор, часто я вижу людей насквозь и спасаю их от гибели, будь то хворь или несчастье. Достаточно лишь искреннего желания. Но самое важное — я всегда знаю, что делать. Жизнь посвящённого озарена высшим светом и изобилует смыслами.
— Ну, раз люди для вас раскрытая книга, прочтите мои мысли.
— Признаюсь, желания подобного во мне нет, но, если требуется, взращу его. Дай мне коснуться лба.
Знахарь подошёл вплотную, небрежно откинул длинные пряди с лица Аваро и приложил большой палец выше его переносицы. "Повреждённый" с трудом сдержал смех. Он был уверен, что сочинение туманных тезисов займёт добрых пять минут, но учитель лимов моментально разразился потоком слов.
— Ты мыслишь себя опустошённым. Я же ясно вижу переполненность. Ты веришь, что вмещаешь две души. Я же чувствую, как эту голову раздирают сотни духов, и ни один не желает тебе добра. Ты думаешь, они овладевают твоей волей. Я знаю, что поводья ещё у тебя. Но это ненадолго. Ты не сможешь сражаться вечно. Чего я не понимаю, так это почему ты то несёшь потери, то бежишь с поля боя, вместо того, чтоб положить войне конец.
Аваро отпрянул к стене, потупился и притих. Сказанное отпечаталось на его лице двумя вертикальными складками в том месте, где был палец Знахаря. После долгого молчания они разгладились.
— Я могу умереть от снадобья?
— Только если пожелаешь.
— А ОНИ точно сдохнут?!
— Ответ тот же.
— Я желаю. Сделайте всё, чтоб они исчезли.
— Начать должен ты. Помни: сомнения — наистрашнейший враг обновления. Или ныряешь в омут с головой, или не окунаешься вовсе.
Знахарь выдал два листа пергамента, карандаш, книгу с твёрдым переплётом; указал на глубокое кресло с подножьем, а сам забрался на низкий табурет, обнял колени и прикрыл глаза. Он мог сойти за дремлющего, но Аваро знал, что за ним наблюдают из-под ресниц.
Парень в растерянности обвёл взглядом тесный кабинет. Драпированные чёрной парчой стены были до самого потолка загромождены полками, и только дальний угол пустовал. Ткань в том месте прилегала неплотно и еле заметно колыхалась.
"Так вот как слинял Тау! Френеза! Обязательно выскажу ему, что фокус никуда не годится".
На полках стояло всего четыре дряхлых книги, зато несметное число банок. Прозрачные хранили сушёные травы, ягоды, коренья, но внимание Аваро привлекли таинственные сосуды из матового стекла. В ближайшем угадывался огромный глаз (явно больше человеческого), в дальнем копошились яркобрюхие пауки, хотя на поверку эти образы вполне могли оказаться плодом бурного воображения.
Одна из ламп горела ярче других — Аваро счёл, что именно она заправлена кашицей из мозгов. Даже запах разложения начал мерещиться — он-то и помог с первым воспоминанием.
Излияние на бумагу сокровенного затянулось. Аваро не лукавил, когда признавался Ло, что пишет из рук вон плохо: каждое слово давалось со скрипом, резавшим внутренний слух, зачёркивалось и вновь выводилось по многу раз, предложения вроде и описывали события, но были лишены чувств и подобающей силы. К тому времени, как "Повреждённый" смирился с результатом, "Целостный" утратил бдительность и дремал уже довольно натурально. Прежде чем окликнуть его, Аваро перевернул использованную вместо планшета книгу лицевой стороной. Буквы, некогда золочёные, были почти стёрты чьими-то влажно-настырными пальцами. От названия осталось только "Бр.з. ы у. ва..я".
Знахарь выхватил расчёрканные листы и пробежал глазами первые строки, сложенные кривыми загогулинами. В выражении лица промелькнуло замешательство: он далеко не сразу сообразил, где какое воспоминание. Наконец он кашлянул и приступил к чтению. Шёпот звучал зловеще.
"Близился праздник весны. Община предвкушала веселье после голодных месяцев. Нужна была жертва — без неё не будет урожая — так нам говорили. Мне и маме.
Отец готовился ещё с рождения. Он отличался от всех: четвёртый, лишний ребёнок в семье. Его хотели вырастить килограммов до десяти и скормить старшим, отсюда и имя — Виандо. Ранняя смерть двух братьев сохранила ему жизнь, но любви родителей только убавила.
И вот час платы настал. Я видел, как вождь отнял его левую ногу. Отец кричал, но меня это не трогало — мне было семь, а я видел такое уже много раз.
Хуже было дальше. На третий день после празднеств мать доверила мне позаботиться о нём. Я привык, что заботятся обо мне, что отец — сильный зрелый мужчина. И вот жизнь его зависит от глупого ничтожного мальца. Прежде сдержанный, уверенный в себе, теперь он стонал, корчился и плакал от боли. Я не мог постичь эту перемену, но кое-как сменил повязку, совладал с отвращением и запахом гниющего мяса. А на столе лежал добротный кусок того же самого, но вполне аппетитного, залитого сладковатым маринадом. Я не знал, чем кормить отца, и подал ему эту тарелку. Виандо глянул на неё — лицо снова стало каменным, непоколебимым. Он злобно отвернулся и процедил сквозь зубы: "Это уже не моё". Больше наедине с отцом я не оставался. Я боялся. Теперь знаю, что он нас боялся куда сильнее".
Читая, Знахарь прохаживался по комнате, а когда закончил, резко повернулся к столу и склонился с пергаментом над лампой — не той, что горела ярче, а той, чьё пламя трепыхалось, коптило, плевалось искрами.
— Да забудется дурное. Возвращаю лучшее воспоминание — простись и с ним. Только вслух.
Голос Аваро задрожал, и был тут же насильственно снижен до баса, отчего весь рассказ приобрёл излишне трагический тон, хотя местами отдавал и фарсом.
"В ночь перед жертвенным забегом я вглядывался напоследок в скопления звёзд и представлял, будто все они связаны меж собой тончайшими, но неразрывными нитями, не позволяющими им разлететься в разные стороны или, столкнувшись меж собой, спалить всё сущее. Я хотел, чтоб нити прошили меня насквозь, хотел раздарить себя другим без остатка, обосноваться в их памяти, забиться в их жилах свежей кровью. Я чувствовал себя частью прекрасного вечного цикла.
Твёрдая вера, что меня примут с рукоплесканием, благодарностью и слезливой любовью, что одной моей жертвы хватит преобразить созвездие изнутри, наделила меня величественным покоем и смирением.
А потом я увидел падающую звезду. Какой-то миг, сияющий росчерк озарил разум щемящим осознанием, что мир куда глубже, а у меня и шанса не было его узнать. Та звезда по таинственной милости вырвалась из цикла. Что-то во мне загорелось повторить её судьбу и до сих пор не затухает — греет и сжигает".
Знахарь протянул ладонь, но с этим воспоминанием Аваро расставаться не хотелось. Он зачем-то приложил листок ко лбу, а затем принялся складывать и складывать, покуда не слепил ком.
Колдун в нетерпении вырвал свёрток, разгладил и вложил в книгу с верхней полки, заодно прихватил и пяток склянок. В глубокой миске он растолок сухие стебли, — Аваро узнал запах белены — сдобрил горстью разноцветных семян, собрал споры навозника клейким соком кровоточащего гриба, приправил всё то ли прахом, то ли пеплом и каплей желтоватой эссенции, из бутылька с которой хлебнул и сам, не поморщившись, но заметно побледнев. Затем плеснул в миску кипящего отвара из котелка и как следует размешал зелье, сулившее ядрёный вкус и лютое действие.
— Готов ли ты испить из чаши обеляющего покаяния?
— Уже поздно для попятной.
— Это верно.
Аваро сделал пару глотков, стараясь не дышать, и обрадовался, что ощущает лишь вполне терпимую горечь корнем языка, но не прошло и минуты после опустошения миски, как снадобье фонтаном вырвалось из желудка наружу — он едва успел вытянуть шею, чтоб не испачкать рвотой одежду.
— От тебя требовалось так мало! Всего-то подавить внутреннее сопротивление. Ты осквернил ритуальный ковёр и обесценил мои старания, невежественный дикарь!
— Если бы я умел подавлять, вовек бы не оказался в этом сарае.
— Отныне держи свой рот на замке. Во всех возможных толкованиях.
Насупленный Знахарь повторил приготовление, немного изменив рецепт: обошёлся без пепла, уменьшил горсть семян и разбавил отвар чистой водой. На этот раз дегустатор пил медленно, что помогло нутру смириться с консистенцией снадобья. Внезапно ослабевшая рука с миской дрогнула, и густой осадок скатился по смазанному желчью подбородку на подлокотник кресла. Зельетворец этой оплошности не заметил — Аваро накрыл лужицу рукавом в страхе снова подвергнуться гастрономической пытке.
Долго ждать эффекта не пришлось. От последнего глотка задвоилось в глазах— в самом буквальном смысле. В копиях предметов было мало любопытного — то ли дело вторая голова Знахаря! Она жила собственной жизнью: корчила рожицы, раздувалась, трескалась, летала по комнате, но периодически застревала в точках, где пребывал оригинал случайное время назад.
Фантомы ознаменовали капитуляцию способности удивляться — всё происходящее казалось естественным, даже неизбежным. И всё-таки Аваро испытал глубокое облегчение, когда головы наконец слились, чтобы больше не разделяться.
Следом пришла дрожь в теле от чьего-то навязчивого, хоть и бессловесного желания, долбившегося снаружи о череп. Намечался бунт. Отдавшись интуиции, Аваро связал сигнал с источником и сумел расшифровать: кресло под ним стремилось заползти на потолок. Он перенёс мозг в спину и чуть ниже — для разведки — и ощутил тончайшую вибрацию от плавного скольжения ножек кресла, опасающихся привлечь внимание живых к дерзкой передислокации. Им удалось оболванить Знахаря, но чуткий пассажир раскусил козни и переместил ступни на пол — что называется, бросил якорь. Кресло уступило воле человека.
Аваро по-прежнему тошнило. На всякий случай он разинул рот до хруста в челюсти и задышал пугающе глубоко и часто, проветривая желудок в бредовой надежде, что сквозняк выдует лишнее. Возвративший ингредиенты на полки Знахарь нахмурил брови, но затем ласково улыбнулся, будто опомнившись.
— Преддверие. Скоро трансфер, Повреждённый.
Носоглоточные мехи прервали работу — что-то задвигалось по пищеводу, и Аваро наклонился, готовясь срыгнуть, но вместо жидкости из горла полились чужие слова с чудаческими нотками в незнакомом сипловато-шипящем голосе.
— Ты смел назвать меня повреждённым? Повреждённым не хватает кусков, у меня их в избытке. Да я не то что не ущербный, я больше любого из людей во всех измерениях: вверх, вбок, вглубь, в корень. Я даже выше Верховного, представляешь? А я видал его вблизи — он далеко не карлик. Впору и с Низовным потягаться. Устроишь аудиенцию?
— Откровение о переполненности истинно. В ней и состоит повреждение.
— Ты несёшь бессвязную чушь, идол отбросов. Так не бывает. Если я где и повреждаюсь, всегда нахожу, чем сделать заплатку. Во мне много всякого — всё пригождается. Уууоооп! Да? Что? Да! Книги в Сервоне украшают химерами. Слышал о таких? Пред тобой живой пример. Я отрежу от других, сколько нужно, да пришью себе. И всё заживёт. Видишь этот шрам на шее? То-то же.
— Потому ты и мечешься в тревоге — с таким подходом вскоре останутся только позаимствованные части. Воистину мудрое решение в том, чтоб избавиться от последней из твоих, и мир установится сам собою. Это и зовётся обновлением.
— Мозг настолько обновился, что случайно обнулился.
— Больше ни слова, Повреждённый! Сил нет слушать твои речи!
— Нет сил? А что ж неиссякаемый источник энергии? Подзатух? Или твой пропуск к нему истёк? Только не дуйся, а то я сам начну. Верни-ка лучшее воспоминание, срочно нужно переписать.
— Невозможно.
— Я там наврал. Вспомнилось другое, поживее. В облавах я всегда бежал в первых рядах. Хоть и не хватал добычу, но толк с меня всё же был. Я нарезал круги или кидался наперерез — замедлял и сеял смятение. За это мне давали выбор, с какой части тела взять кусок. Матери я притаскивал обрезок с грудины или крестца, а сам любил полакомиться запечённым над костром языком. Когда Фосцы, да и я вместе с ними, чего таить, загнали дядюшку, до чего ж приятно было вонзаться зубами в тот язык, что ворочался во рту лишь затем, чтоб унижать отца да цыкать на каждое моё слово. Не повторяй чужих ошибок: не стоит меня затыкать. Да и не выйдет у тебя.
— Ах, так? Что ж, труби, труби. ВСТАТЬ! Руки по швам!
Конечности Аваро повиновались. Едва ли он придал этому значение — он их попросту не чувствовал.
— В углу циновка. Расправь и ляг.
Разум ещё сообразить не успел, о каком угле речь, а руки уже выполнили первую команду. Кажется, стоило испугаться, но страх запаздывал. Из чистого упрямства Аваро попытался помешать себе лечь. Ничего не вышло. Мозг забыл, как двигать всем, что ниже шеи. Да и он ли управлял языком? Как бы в подтверждение двоевластия изо рта вырвался истошный крик.
— Где Ло?! Моя Ло! Та нежная, преданная, шаловливая девочка. Куда её спрятали? Ты же знаешь всё. Отвечай!
Вопрошаемый насмешливо скривился и полез в ящик стола. Послышался звон металла.
"Неужели ножи? Всё-таки людоед!"
Сиплый голос продолжил.
— Напрасно зубоскалишь. Я не об этой пустышке, Логилле, что поплелась сюда шпионить за мной для Верховного. О моей, о настоящей ты и понятия не имеешь! Её подменили в Сервоне, пока я разъезжал по службе. Точно! Её забрал Ширм! Закрыл в своём шкафу и выпускает, только чтобы поразвлекаться.
— Зачем ты надобен правителю Сервона?
Знахарь бросил чехол с орудиями возле циновки и весь обратился в слух. Пока рот отвлекал внимание, обломок Рассудительного Аваро краем глаза разглядел торчавшую из мешка рукоять.
"Тонкая, целиком из металла. Какой-то инструмент".
Он сосредоточился на своих ногах — корпел над тем, чтобы пошевелить хоть пальцем, но инородный голос вновь сбил с толку.
— Верховный признаёт во мне опасного соперника. И недаром! Хочет стать мной. Все хотят. Это же очевидно. И только ты, всезнайка, не допетрил.
— Ложь. Я знаю наперёд каждый твой вдох. Ты сама заурядность — нудная, плаксивая, мнящая себя великой и мудрейшей. У меня таких были десятки, уже оскомину набил твой подвид! — брызгал слюной лим, теряя самообладание.
— Тут мы схожи: оба любим себя, обоих тошнит от других. Вся эта шушера бездушная нас душит мишурой. Тебе нужен достойный противник или… не менее достойный соратник.
Знахарь подуспокоился и достал из мешка крохотное кольцо, заострённую спицу, пинцет и молоточек.
— Это чтобы усилить эффект. Источник не позволит отпустить Повреждённого, пока нет уверенности, что он получил то, за чем пришёл.
— Ты обещал убить ИХ, а не меня!!!
— Разве? Да и кто ты? С кем имею честь? Атлет не сумел подавить сопротивление. Мой долг спасти тело от больного разума.
Аваро лихорадочно вспоминал форму приказа, который отдавал ступням всего десяток минут назад, но память вряд ли могла с этим помочь.
— Прежде я делал операцию через глазницу, но с тобой попробую иначе. Хочу извлечь и изучить образец, понять, в чём причина хвори, чтобы не только лечить, но и предотвращать. Видишь, я забочусь о людях и даю тебе шанс им послужить.
Знахарь склонился над неподвижным телом со взглядом чуткого мясника и вставил в ноздрю распорку в виде кольца. Подопытный почти не чувствовал манипуляций — его сознание захватила идея, как вернуть контроль. Идея сумасбродная, но грезившаяся резонной.
"Нужно призвать своих двойников. Копию головы, копию ног. Они застревают в мгновениях прошлого, обретают с ним связь. Когда я поглощу их обратно, связь перейдёт ко мне".
Холодный метал вошёл в ноздрю. Раздался стук молотка — череп содрогнулся. Аваро не знал, глубоко ли проникла спица, много ли он уже потерял, и старался об этом не думать. Голос решил подыграть.
— Стой! Мне нужно больше зелья! Это адская боль!
— Ты и так извёл уйму ингредиентов.
— Дай любого дурмана! Иначе я буду орать на всю деревню, что ты грёбаный изверг и живодёр!
Знахарь с тяжелым вздохом прервал пытку, предусмотрительно убрал инструменты на стол и направился к полкам. Сколько Аваро ни щурился, каким вымышленным сущностям ни молился, двойники не являлись.
— Садись. Пей.
Снадобье было совершенно прозрачным — обычная вода с парой капель эссенции. Аваро возблагодарил рот за то, что глотал медленно. Контуры предметов сразу стали размываться. Он глянул на ноги — вторая пара ступней медленно, но верно отделялась от тела.
"Но как увидеть свою голову?!"
Рот замедлился ещё сильнее и толчком языка наклонил край миски ближе к подбородку.
"А ты находчив, кто бы ты ни был".
Не дыша, Аваро охотился на собственное отражение. Тёмный овал, впадины глаз, очертания завитка над ухом.
"Вот оно! Поймал!"
Скоропалительный вывод, неосторожная радость. ПОЧТИ поймал. Из наклонённого вперёд носа в миску закапала кровь. Пустила рябь, затмила свет красными разводами. Резкий выдох отчаяния напрочь стёр отражение.
— Хватит. Дай сюда. Ложись.
Спица вторглась в ту же ноздрю. Всё, что оставалось Аваро — забавляться копией своих ног, успевшей обойти полкомнаты. Как и ожидалось, она застряла у подножья кресла, будто снова пыталась помешать тому улизнуть. Аваро крепко вцепился в фантом глазами и резко перевёл взгляд на исходники. Наслоенные друг на друга, ноги отталкивались, но воля хозяина удерживала их вместе.
Потрошитель привстал за молотком — рука с орудием бросила на жертву тень. Аваро представил, что всё ещё сидит в кресле. Ноги слушаются. Ноги сильные. Ноги — лучший подарок мироздания. Они всегда спасают.
Следующим, что увидел Аваро, было перекошенное лицо Знахаря. Удаляющееся лицо. С выбитым из лёгких стоном он летел к противоположной стене, раскинув руки в надежде ухватиться за стол и остановить падение. Стол пошатнулся и мозговая лампа, приземлившаяся в полушаге от мягкого ковра, разбилась об пол. Вместе с ней разбилась и голова Знахаря, но сознание он не потерял, как не потух и огонь из лампы. Густое топливо медленно растекалось по полу, пока оглушённый лим поднимался, зажимая редкими волосами кровоточащую рану. Начал заниматься ковёр. Следующей на очереди была циновка под Аваро, который дёргал ногами изо всех сил, но туловище, само собой, поднять не мог — разве что сдвинуть вбок на какой-нибудь сантиметр ценой нечеловеческих усилий.
— Кто дозволил тебе лягаться, фавуло?! Верно, сам бес! Что ж ты натворил!
Знахарь нелепо подпрыгнул на месте, рванул к котелку и вылил остатки отвара на горящий жир. Моментальный взрыв ослепил обоих, и даже Аваро почувствовал сумасшедший жар. Ошмёток кореньев прожёг ему штанину, горе-пожарный с леденящим душу криком отлеплял второй от своей руки. Бо́льшая часть жижи теперь оказалась на драпировке — парча горела гораздо лучше плотного ковра и отдельные очаги быстро соединялись.
— Ты всегда знаешь, что делать, — позлорадствовал Аваро. — Это нас и погубит.
— Встань и помоги, окаянный! — без конца кашляя, взмолился Знахарь. Он пытался сбить пламя маленькой холщовой салфеткой.
Одурманенный пациент уже не подчинялся чужим командам, но и хозяина тело не слушалось. Аваро по-прежнему мог двигать только ногами.
Загорелись доски перегородки — нет, уже вовсю пылали в каком-то метре над головой. Стало тяжело дышать. В самый неподходящий момент вернулись чувства. До сердца дошло, что это конец истории вздорного дикаря-одиночки. Больше не будет дверей. Не будет гипнотического мельтешения дороги, когда проносишься мимо событий на рождающей ветра скорости. Не будет душистых яркоглазых ночей. Не будет Ло. Как не будет боли, нервной дрожи, препятствий — не будет гонки. Последний привал, конечный пункт.
"Так вот за чем я пришёл," — запоздало сообразил Аваро. — "Я поглотил многих, но кто успел отведать меня? А уж тем более распробовать. Кому такой сухой и жёсткий пришёлся бы по вкусу? Неважно. Глотнуть бы напоследок ещё зелья. Не хватало еще чувствовать, как горят ноги".
Волевым усилием он подтащил тело вплотную к столу и закинул на него ступни, чтобы нашарить драгоценную миску. Знахарь тем временем бросил попытки потушить огонь, с пинка открыл потайную дверь и скрылся из виду. От потока свежего воздуха стало легче, но языки пламени тоже напитались силой и резко удлинились. Аваро недолго смаковал одиночество под умиротворяющий треск досок — хозяин кабинета вернулся в плотных перчатках за банками с ингредиентами. Часть из них уже полопалась от жара, но и для спасения уцелевших потребовалось три захода. Аваро с горем пополам зажал между каблуками миску и с замиранием сердца двигал к краю стола.
"Если упадёт, пусть хоть возле лица".
Вбежавший в очередной раз Знахарь вырвал миску из захвата, махом опустошил её и грубо оттолкнул ноги парня, отчего тот повалился набок.
— Ах ты тварь! — процедил Аваро сквозь зубы.
Тварь бесстрастно взяла его за запястья и поволокла к выходу. Прикусив язык, Аваро суетливо перебирал ногами, не желая волочиться хребтом по раскалённым доскам.
Знахарь оттащил его далеко от горящего сарая и с размаху бросил головой на гравий. Со всех сторон неслись лимы с вёдрами воды. Мелькнуло лишь одно знакомое лицо.
— Тау!! — на волне экзальтации заорал спасённый. — Тау, дружище! Фокус полное говно! Иди же сюда! Слышишь?
Циркач не слышал. Вид его был суров, а разум — сосредоточен на тушении пожара в сакральном доме. Подкопчённый еретик волновал его меньше всего.
Аваро так и лежал на дорожке из гравия. Рядом сновали лимы: кто не замечая, кто косясь с омерзением или скорбной миной попранного радушия. Пока культисты потели, Знахарь перекладывал с места на место свои банки, разглагольствовал о возрождении, обнимался с приближёнными (особенно тесно с только подоспевшей Сэнрой), да прихлёбывал из бутылька с эссенцией.
От сарая почти ничего не осталось, и толпа понемногу рассасывалась. Убедившись, что за ним не наблюдают, Знахарь невзначай приблизился к Аваро, нависнул над ним так, что лысина забликовала на солнце, а длинные, тёмные от крови патлы с боков зловеще облепили лицо, и произнёс снисходительным тоном:
— Если не исчезнешь из Лима до рассвета, тебя выпроводят к друзьям — головорезам. И не пеняй на меня: я тоже человек, и тоже под властью снадобья. Повреждённый дал согласие на ритуал, Целостный вёл к гармоничному завершению. Надо признать, ты докучливый чирей: насочинял такого, что я и впрямь поверил, будто искореняю чистое зло. На твоё счастье, всё сказанное суть бред и пустое бахвальство.
Простим же друг друга. В знак примирения я сделаю всё от меня зависящее для восстановления равновесия. Отправлю подручного, чтобы спалил твой дом на горе так же, как ты спалил мой. Боюсь только, что этого мало, ибо мы не равны. Мой долг предостеречь: Источник найдёт способ покарать тебя, и кара будет мучительной. Прощай.
Аваро остался один. Вперил безразличный взгляд в руины сарая. То проваливался в глубокую яму помешательства, то выкарабкивался из неё. Уже начинало темнеть, когда он сумел приподнять плечи, а затем медленно оторвать спину от земли. Чего-то недоставало. Пустые озябшие руки напомнили о котомке. Одежда и припасы, конечно, сгорели, но инструменты и посуда вполне могли уцелеть. Изгнанник доковылял до места, где не так давно были сени — пепелище ещё дышало жаром. От лавки осталось несколько обугленных досок, котомка же просто исчезла.
"Ушлые пожарники прибрали к рукам всё, что плохо лежало. Путра фечо! К чёрту, обойдусь. Прямиком на Лаку, не сворачивая до самой развилки".
Он не знал, где именно дорога, но с трудом представлял, чтоб она проходила по высотным ярусам, так что решил двигаться вниз по реке, повторявшей изгибы ущелья. Жадно напился, оттёр от копоти лицо и ладони, хотел набрать воды впрок, но вспомнил, что его фляга теперь у какого-нибудь пухломордого стяжателя, который вовек ею не воспользуется, но будет шлёпать по пальцам всякого, кто покусится её одолжить или выбросить. У таких ворованный хлам зовётся трофеями.
Долина раздавалась вширь, изрезанные контуры плато отсюда угадывались лишь теми, кто с ним знаком не понаслышке. Тропинка вдоль реки превратилась в каменистую дорогу для двух всадников или скромной телеги.
Когда Аваро достиг развилки, ночь уже вступила на престол.
"Вправо, влево, вперёд, вправо, влево, вперёд, вправо, влево, вперёд, вправо".
Дурацкая считалочка на пальцах. Детишки из Фоса, ещё не знакомые с математикой, верили, что решает палец, с которого начнёшь. Глупо. Важны количество вариантов и порядок слов. Уж он-то, взрослый, это знал, хоть и забыл. Результат, несомненно, подтасован.
На ум пришло раскрутиться на месте и встать на носочки с вытянутой, как указатель, рукой, но это ещё глупее и проще в фальсификации. Соломинки разной длины — всё так же ненадёжно.
"Как бы пригодилась игральная кость! И почему до сих пор ни один властитель не удосужился чеканить трёхсторонние монеты. Отличный способ войти в историю. Не хуже других, во всяком случае. Бесполезные вожаки: снова всё решать самому".