В лагере Аваро встретил взволнованный галдёж, солдаты с деловито-озабоченными лицами шныряли из палатки в палатку вместо того, чтоб готовить обед. Только Ортей самозабвенно чистил инструменты на крыльце.
— В чём дело? Из-за чего переполох?
— Зоргата волк укусил. Можешь глянуть, но интересного мало — кровь остановилась, разодранную кожу на ноге подшили.
— Часто здесь так?
— В первый раз. Сам напросился. Второгодки забредают далеко за границы лагеря, спасибо, что головы в логово не суют. Анж Ширм собрался всех волков в лесу перебить — больше ж делать нечего. Хотя он прав, это надёжнее, чем дураков воспитывать.
— Причём тут генералы? Для чего нас учили охоте?! Мы не дети. Большинство из нас.
— Вот у него и спроси. Зоргат, как оказалось, охотник паршивый. А это кое-что говорит обо всех нас. И солдатах, и командирах. Пусть расхлёбывают, сам я в лес теперь не сунусь. Да и не пустят никого без ведома начальства. Можно забыть про вольные прогулки.
— Ты так смиренно об этом говоришь?!
Неожиданно для себя самого Аваро лупанул кулаком в стену.
— Эй, вообще-то я этот домик сколачивал! Чего дебоширишь? Прикончат волков, и будем снова спать спокойно.
— Да плевал я на волков! Они только и ждали повода нас на цепь посадить.
— Кто они-то?
Аваро не стал обременять себя ответом и решительно вылетел на поляну. Ширм и Ло куда-то запропастились, так что парень примкнул к столпотворению возле генеральского штаба.
— …охамели в край. Надо показать им силу, иначе лёгким кормом станем.
— Да успокойся ты, волки нарочно людей не едят. Кто виноват, что Зоргат подошёл слишком близко.
— Хватит всё на него валить! Волчара исподтишка напал, бедняга и опомниться не успел. Не сегодня, так завтра и до наших шатров доберётся. На словах все мы сильные да смелые, а ты попробуй во сне от зверя отбиться.
— Вот именно! Вдруг волк и лагерь считает своей территорией. Или хуже — кормушкой. Если глотку во сне не перегрызёт, так провизию стащит.
— А на что нам дежурные? И собаки?
— Очень смешно. Все знают, что в дежурство только тупых новичков ставят. А собаки наши первыми попрячутся.
— Сам ты тупица! Меня в дежурство кинули из-за доноса лживого ханжи. Очень на тебя похожего.
— Прости-прости. Ты, Буб — редкое исключение, жертва обстоятельств. Все завидуют твоей гениальности и строят козни.
Кто-то засмеялся. Буб вдохнул побольше воздуха, чтоб разразиться длинным потоком бранных слов, но из штаба как раз вышел удручённый Ширм. Все стихли и с любопытством уставились на него. Командир быстро прощупал глазами толпу и жестами подозвал к себе нескольких второгодок.
— Остальные, сделайте одолжение, расходитесь. Побеседовать можете в своих шатрах. Ваши крики сильно мешают.
Толпа разочарованно рассасывалась, Аваро же просьбу проигнорировал: улучив момент, юркнул за дверь штаба. Без приглашения вторгаться воспрещалось, но он не боялся, что Ширм погонит его метлой или накажет дежурством. Даже хотел этого.
— В чём дело?! — голос Ширма прозвучал неожиданно жёстко, категорично.
— Я потерял из виду сестру, вы не знаете… Ах, вот и она.
Ло сидела в углу и торопливо водила пером по бумаге. Её присутствие в штабе было не к месту: маленькая розовощёкая девочка, взбудораженная чем-то из ряда вон, среди угрюмых мужиков, что готовились к "войне".
— Иди, Ло, позже сам возьмусь за доклад, — в обращении к ней генерал использовал более доброжелательную интонацию.
— Я почти закончила. Можно остаться? — и шёпотом добавила, — Пожалуйста.
Ширм на секунду замер, усилием разгладил морщинки растроганности на лице.
— Как знаешь.
Аваро всё ещё стоял в проходе — Анж глянул на него вопросительно. Без улыбки он казался гораздо старше и строже.
— Слышал, вы планируете охоту. Могу я помочь?
— Верхом скакать умеешь?
— Пробовал в детстве.
— Тогда нет, увы. Надо будет мчаться галопом сквозь чащу, неопытного наездника лошадь скинет или заупрямится.
— У волка чуткий слух. Всадники его напугают, он тут же спрячется. Кто-то тихий должен обнаружить зверя и погнать в нужную сторону, где встретит конница. Либо заманить.
— Мне не нравится слово заманить. Вряд ли тот, за кем волк погонится, отделается испугом. Волки быстрее людей.
— Не все волки, не всех людей. Мне приходилось бегать наперегонки с собаками. Сложно только в начале, потом они выдыхаются.
— План любопытный, но речь идёт о диком звере. Или о целой стае. Я не буду рисковать жизнью новобранца. В качестве загонщиков как раз сгодятся псы, — Ширм отвернулся и продолжил обсуждение с "избранными", игнорируя навязчивость Аваро. — Легко говорить, что солдат нарушил границы, но мы их даже не обозначили! Ни табличкой, ни ограждением. Целиком наша вина… В смысле, командующего состава. Вы тут ни при чём…
Тактика бельма на глазу не работала, так что отвергнутый доброволец покинул штаб, хлопнув дверью. Пытаясь стряхнуть досаду, он обошёл лагерь. Едва Аваро приближался к границам, в будке привставал дежурный и отслеживал каждый шаг. Не обычный новичок-раздолбай, а третьегодка, который появлялся в лагере исключительно по важным поручениям.
Шторка набитого битком шатра Зоргата вздымалась от ветра. Юноши и девушки сидели по краям кровати, на лавке, на полу; сердобольная подружка гладила ногу пострадавшего, а сам он раскатисто заливал о своём приключении.
— Огромный волчище, зубы, как лезвия! Клацал ими и на меня кидался. Я его отпинал по почкам, но он, гадина такая, перехватил мою ногу. От злости я вдарил ему по яйцам — зверюга тут же ускакал. Хвост поджал, скулил, как цуцик. Если б я струсил и не дал сдачи, он бы точно меня сожрал — всё рвался к горлу. Так что, девчонки, ради вашего же блага будем вас всюду сопровождать. Даже до сортира, хе-хе.
За обедом к Аваро подсела Ло.
— Ну ты и отмочил! Я бы со стыда сгорела. Будь на его месте другой генерал, тебя бы отправили по новой проходить подготовку.
— А что ты там делала? Ходишь за своим Ширмом по пятам, скоро в его тень превратишься. Втрескалась по уши?
— О чём ты? Ему ж лет двести, — она убедительно хохотнула. — К тому же у него жена есть. Просто человек хороший. И весёлый. Ощущаю себя важной и нужной.
— Матёрый боров строит из себя паиньку. Что может быть естественнее? Облаву устроил для того, чтобы все говорили, какой Ширм храбрец, как он всех спас от неминуемой гибели. Только и думает, чем похвалиться перед начальством и впечатлительными особами. Потому и не позволил мне стать центральным звеном плана — вся слава должна достаться ему.
— Ну что за бред! Я предложила помощь, которая мне по плечу, — и он согласился, а ты припёрся строить из себя героя-мученика. Теперь обвиняешь его в том, чем сам грешишь. Это отвратительно.
— Кто тебе сказал, что я собирался геройствовать?
— А что тогда?
— Сама ответь, раз такая проницательная.
— Сбежал бы во время охоты? Они ж на лошадях… Да и бежать некуда.
— Я умею прятаться. Решили бы, что волк загрыз. А про местную географию знаю побольше твоего.
— Ага, и подставил бы Ширма! Погоди, а как же я? Меня в свой план не включил?
— Я ведь собирался сдать тебя дояркой первой же старухе. Вышло не так здорово — придётся тебе быть важной и нужной куклой солдафона. Не могу же я препятствовать счастью любимой сестрёнки.
— Любимой? Ну-ну. В следующий раз хоть предупреди, когда решишь исчезнуть.
Вопреки усилиям Аваро ужалить её побольнее, Ло совсем не выглядела обиженной, разве что немного поникшей. В его путаные размышления грубо вторглась беседа двух пышек-второгодок, сидевших напротив. Они безжалостно расправились со своими порциями, но вставать из-за стола не торопились: вдруг кто-то не доест.
— Он на носочки встал и потянулся за вазой на полочке. Штаны снизу задрались, дай-ка, думаю, гляну — вдруг гладкую лодыжку увижу. Ан-нет, белые чулки из кашемира! Да ещё с вензелями. Где бы мне теперь разжиться такими? Спросить неловко. Может, ты спросишь? Ты девка бойкая, любишь на рожон лезть.
— Ой, только не с ним. Торди я боюсь. Сдаётся мне, не человек он. Не может человек в жару носить сорочку, рубаху, корсет, жилет, велюровый жакет и шёлковый платок.
— Ха-ха! Страсти у него очень даже человеческие.
— А ты больше в сплетни верь, к старости совсем с катушек съедешь. Мне тоже, конечно, хочется верить, только я не дура. Были у меня разные мужики, но ни один не стал бы ждать столько лет! Девки придумали байку, чтобы другие девки ахали.
— Дык то твои мужики, а Торди — старший командир. Говорят, будущий генералиссимус после… Ну, ты поняла.
***
Наутро Аваро выдвинулся к Охерну с твёрдым намерением выведать ценные сведения. Через окно кабака он разглядел яркую шаль Траурной Дамы и ускорил шаг. На этот раз старик открыл дверь после пятого стука, запах вина был ловко перебит недавно съеденным луком. Генерал еле передвигал конечностями.
— Принёс вам рагу. Вчерашнее, правда, но вкусное.
— Я ж пошутил! Но ты, вижу, парень серьёзный, ответственный. Давай сюда.
— Что у вас с ногой? На неё кто-то покушался?
— Черта с два я дал бы вшивым людоедам себя подъесть! Болячка паскудная. Был у врача — уж год минул — тот глянул, пощупал и выдал: медленно отсыхает моя левая. Виноват, мол, я сам, и только мне её чинить, а коли не послушаю его, так отрезать придётся. Может, кто-то в этой жизни и отведает моей плоти… В общем, ничем не помог, но денег, стервец, взял, как за корову. Говорили ещё, врач хороший.
— Как же нога сама отсохнуть может?
— Вот и я не верю. Глупость, скажи? Но выдумщик он даровитый. Складно заливал, что вены жиром обросли, оттого что кушаю я, видите ли, много. Знавал людей, что с голоду окочурились, но ни один при мне не помер от сытного ужина. И вот… О чём я? А! Прежде жилы мои широкие были, просторные: молодая кровь свободно гуляла из ноги в подмышку, из подмышки в мочку уха, оттуда обратно в мизинец или в более нужные места, хе-хе. В крови — сочиняет лекарь — мелкие красные букашки плавают и носят с собой жизненную силу, а ныне мои якобы из-за жира всё чаще застревают в узких проходах. Так это полбеды! Врачишка обвинил меня, почтенного генерала, что я обленился и гулять перестал! Кровь вся в ногах стоит, а дурные букашки, нет бы обойти затор, начинают цепляться друг к другу, словно мёдом обмазанные. Им так проще, видимо. Новая козявка пытается протиснуться сквозь них, но где там… Против неё сотни, что стали единым плотным комом — не впустят и не выпустят никого. И плевать им, что без новой крови нога опухнет, посинеет и сгниёт.
А жив я, говорит, лишь потому, что имеются ещё резвые букашки, которые гнусный затор по другой, долгой и сложной дороге обходят. И всё ж запугивал меня, что скоро эти комки везде будут. Вот фантазёр!
— А вдруг он прав? Прошу прощения, гулять и меньше есть звучит несложно.
— Ты, чай, в диком племени рос? Нельзя, нельзя быть таким суеверным! Но будь это трижды правдой, что я, старик, могу против заговора собственной крови? Изжить меня со свету хочет. А и пусть: кровь вне тела тоже портится и смердит.
На лице наставника не было и тени страха смерти, он воинственно вскидывал руки, метал искры из потемневших глаз — Аваро даже растерялся. Заранее выстроенная в голове нить разговора расползалась.
— Торди вам что-то говорил обо мне? — начал он невпопад.
— Зачем ему что-то говорить, у меня глаза имеются. Вижу я, что ты дикарь, но не из самых гнусных. Так ведь и сам Торди не сервонец, а каким человеком стал! Только эта его протекция над своими до добра не доведёт.
— Думаете, у него есть на меня планы?
— В каком это смысле?
— Кажется, он что-то говорил о дверях. Что я могу с ними помогать, — Аваро сочинял на ходу. Он трезво оценил, что любое неосторожное слово заставит его бежать сегодня же, но ради шанса узнать больше готов был идти на любые риски.
— Прямо так и сказал?
— Ну, не совсем прямо, скорее намекнул. Мне так показалось.
— Чтоб он доверил двери сторожить новобранцу? Чужаку?! Тоже, видать, стареет.
— Зачем их сторожить, они ведь все закрыты, так?
— Бывает, что и открываются. По нужде. За их сохранностью да ключами должен надёжный человек следить.
— Открываются?! Для кого?
— Такое удивление неприемлемо. Сервон — не темница, а развитый город. Ясное дело, негоже, чтоб жители беспрестанно кочевали, гибли от беззакония, болезнями заражались, чтоб головорезы к нам лезли. Но бывает, что застревают здесь людишки, которым в Сервоне не место. Таких мы преспокойно выпроваживаем, так сказать, давление сравниваем. Пусть себе дебоширят вволю где-то на другой стороне, не отдавать же всех поголовно на съедение.
— Почему нет?
— Мы не дикари! Пищи тем, кто трудится, хватает. К тому ж, кое-кто из верхушки излишне серьёзно относится к ритуалам поглощения.
— За что сервонцы так не любят дикарей?! Приписывают им алчность и себялюбие, хотя те то и дело жертвуют собой ради детей и собратьев. Если это не благородство, то что тогда?
— Ага, благородством так и пышет от их жадных ртов. Дикари переняли у аборигенов древний обряд, извратили донельзя и прикрываются до сих пор. А изначальную суть вожди от наивных соплеменников скрывают.
— В чём же разница?
— Ты-то настоящего голода, считай, не знал. Вся эта жуть, нагоняемая чудом выжившими старухами: "сегодня ты сыт, но помни, юнец, скоро зима, засуха, мор, война; ты должен быть сильным, а потому при случае сожри отца и мать," — давно уж устарела. Однако поучения их не с потолка взяты: они видали всё то, чем стращают, и ждут этого снова и снова, будто мир закольцован. В прошлом мясистое, здоровое человеческое тело ценилось на вес золота, ведь им можно кормиться месяц, а то и два. Умные аборигены задаром с такой драгоценностью не расставались: обряд — не что иное, как сделка по продаже полцентнера мяса за одну-единственную слабую душонку.
— Может, дикари в отличие от них и глупы, зато бескорыстны.
— Не перебивай! Сделки касались только отцов или матерей и их незрелых чад: между посторонними честного обмена по верованиям аборигенов быть не могло. Считалось, будто ребёнок, поглощая плоть родителей, лишался собственной души. Помню, дед, попав под чары одной ведьмы, пытался доказать мне, что обмен реален. Мол, смотри на молодёжь, как она хорохорится, стыдится, хулит предков, но пару лет спустя повторяет все их ошибки, перенимает манеры, привычки, суждения, не ведая, как так получилось. Всё спрашивал меня: если б обмен был ложью, стали бы люди в муках рожать детей, растить их, выкармливать, ущемляя себя? К чему это, если нельзя переселиться в их свеженькое, полное энергии тело? Коли детей много, так и армию можно создать под руководством единого ума. Я уж побаиваться начал, как бы дед меня под видом солонины собой не накормил.
— Когда я принадлежал к племени… меня заставили поглотить отца. Частями. Тогда он был ещё жив, но и после я не чувствовал никаких изменений. Я остался собой! А если бы отведал плоть матери или других родных? Как бы ужились во мне все эти души?
— Что ж ты так переполошился! Сядь на место, на вот настоечки глотни. Всё это байки, да и только. Что вообще такое эта самая душа? Ты знаешь? Вот и я нет. Но если бы твоя душа исчезла в миг поглощения, как бы ты почувствовал изменения? Твой отец в тебе не имел бы понятия, каким ты был прежде, а воспоминания тела воспринял бы как должное. Все мы меняемся. Честное слово, оглядываясь на себя молодого, недоумеваю, что у меня было в голове и что я был за человек такой! Хех, ну и побледнел же ты! За чистую монету принял, дурень?
— А куда по поверью девались души детей-людоедов? Было у них своё пристанище?
— О таком не слыхал. Эти души никого не волновали: они ещё не успели обзавестись разумом, опытом, волей, моралью. Какая в них ценность?
— И всё же жаль их. Не потому, что я один из них. Даже не знаю… Без здравой причины.
— Кем бы ты ни был, ты уже таков. Всё давно случилось, можешь выдохнуть с облегчением. Вот о родне твоей надобно сообщить. В наших краях бытовое поедание карается.
— Они давно мертвы.
— Ааа, что ж, это к лучшему.
— Почему же разрешено поглощение преступников?
— Чтоб безголовые деревенщины не бунтовали. Им всё равно, кого обгладывать. Исконных верований не помнят, а вот вкус человечинки забыть не могут. Как думаешь, передалась тебе эта наклонность? — Мальк тщетно пытался изобразить на лице конфиденциальность.
— Я со всех ног бежал от таких. А в детстве к этому готовился, тренировался. Не верите? Могу доказать: до сих пор я самый лучший в забегах и на скорость, и на дальность.
— Повеяло сельским простодушием, — протянул Охерн с ностальгической дымкой в глазах.
— Отчего же?! — злость внутри Аваро росла с каждой насмешкой наставника.
— От слова "самый". А ты не дуйся! Честно признаюсь, что завидую. В своём крохотном захудалом племени каждый мог быть в чём-то самым-самым. Даже ругательные клички по-своему очаровательны, они ясно показывают: есть в тебе такое, что людей приводит в восторг. Я и сам ребёнком проводил дни в шайке таких же мальчишек-погодок, нас на всю округу было не больше десятка. Дети тогда чаще умирали, чем жили, и чаще бывали голодными, нежели сытыми. Потому-то единственный тучный по нашим меркам парень с первого взгляда обзавёлся титулом Жирдяя. Дразнили его до пены у рта, потому как был он для нас сродни сказочной твари. Столько чести, а он, болван, плакал. С тех пор я повидал уйму толстяков жирнее и безобразнее, уже и не вспомню лицо того, самого первого.
— В деревне сбежать от травли некуда, это правда. Вот я и сбежал из деревни.
— И что, доволен ты своим побегом? Отвращение и обожание — стороны одной медали. Будь тот толстяк единственным, я помнил бы его до гроба, рассказывал бы не только тебе, а каждому встречному. Нынче нас много, слишком много. Живём, будто в улье. В людском скопище нет места величию, — на этих словах он зло плюнул себе под ноги и замолчал, будто затушил вспыхнувшую искру.
— Мне казалось, вы любите Сервон…
— А причём тут Сервон?! Люблю всей душой! Я тебе про концепцию в целом. Сервонское общество — лучшее из возможных. Наверняка Торди оценил твои таланты, раз послал ко мне. Но вот эти мысли — про то, что ты самый-самый, — держи при себе, не позорься. А теперь берись за книжки. Только и знаешь, что зубы заговаривать!
***
На входе в лагерь строгий дежурный отметил время возвращения Аваро в журнале. Потребовал в следующий раз иметь при себе записку с подписью наставника — с новыми порядками побег без чёткого плана и маршрута был обречён на провал.
В центре лужайки Ло восседала верхом на серой кобыле Анжа. Тонкие загорелые пальцы неуверенно, но крепко цеплялись за седло. Ширм вёл лошадь по кругу за поводья, а другой рукой лапал воздух в сантиметрах от бедра девушки, чтобы поймать её в случае падения. Ло сильно сжимала скулы, сдерживая улыбку во весь рот. Только сейчас Аваро осознал, как сильно "сестрёнка" изменилась за полгода. Вытянулась сантиметров на пять, но всё ещё оставалась маленькой, лицо заострилось, глаза выступили вперёд, волосы отросли ниже лопаток. Привычная коса плелась искуснее, с висков исчезли лохматые завитушки. Немного округлилась фигура: прежде царапавшая взгляд худоба пацанёнка превратилась в пластичную утончённость— не женственно-лебединую, а, скорее, цапельную. Ло помахала рукой, рискуя свалиться. Аваро хотел было демонстративно отвернуться, но краем глаза заметил Торди, несущегося к парочке размашистой походкой через всё поле. Парень медленно подошёл ближе в расчёте подслушать разговор. Слух его не подвёл.
— Как прошла охота? — в голосе Торди звучал упрёк. Сведённые на лбу брови намекали, что он уже знал ответ.
— Бонан тагон! Отчёт почти готов, перепоручил ассистентам. К сожалению, на сегодня похвалиться нечем: следов волка не обнаружено. Допускаю, что в наши края он забрёл случайно. В любом случае завтра повторим вылазку, расширим зону поисков.
— Это волк, Анж. Всего лишь. А мы военный отряд численностью сто восемьдесят человек.
— В моём распоряжении, то есть на базе, всего шестьдесят три. Новички и десяток второгодок. Вы и сами знаете.
— Это предложение снять с задач весь состав и направить на охотничьи забавы?
— Мы справимся, не сомневайтесь.
— Мне нужен результат. Как можно скорее. И относитесь к солдатам как к подчинённым, — он укоризненно глянул на Ло. — Кажется, вам с женой пора задуматься о детях. Нянчиться с новобранцами значит оказывать им медвежью услугу. Не забывайте, что субординация — вещь обоюдная. Жду от вас более конструктивного подхода к наставничеству.
— Принято к сведению.
Ширм упрямо продолжил водить лошадь по кругу, только убрал в карман страхующую руку. Торди и не думал уходить, а встал под деревом, не отводя глаз от лужайки. Первой сдалась Ло: нагнулась, шепнула что-то наставнику и заёрзала в седле. Ширм с печальной миной помог ей слезть и повёл лошадь в загон. Поравнявшись с Аваро, он остановился.
— Буду рад, если завтра в семь навестишь штаб. Готов испробовать твой план. Если не передумал, конечно.
— Не передумал. Приду.
Ширм удалился, а Ло тут же направилась к "братику" — назло ей Аваро ускорил шаг. Почти перешёл на бег. Пока она тщетно пыталась нагнать его, залетел в свой домик и запер дверь. Ортея в комнате не было. Парень повалился животом на кровать, моля о скорейшем наступлении сна без сновидений. Две минуты спустя в дверь забарабанили.
— Эй! С ума сошёл? Открой. О чём вы там с Анжем переговаривались? Не обо мне, надеюсь?
— Сгинь! Не хочу никого видеть. Особенно тебя. Я сплю.
— Три часа дня! Вдруг командиры хватятся?
— У-ма-ты-вай!!
Наступила тишина. Через минуту послышалась возня с другой стороны дома. Следом Аваро различил лёгкие шаги, но даже не поднял головы. На шею ему легла маленькая ладонь.
— Что с тобой?
— Влезла в окно?
— Ага! Думал, от меня просто отделаться? Я везде тебя достану.
— Хочу выспаться. Завтра облава.
— Сбежишь? Один?
— Да. Или нет. Может, выслужусь и получу чуть больше свободы. Может, это мой последний шанс удрать.
— А если не вернёшься… Соревноваться с хищником — не то же самое, что убегать от неповоротливых людишек. Как я узнаю правду: обвёл ты их вокруг пальца или погиб страшной смертью? План твой — полное фуфло!
— Я уже умер. Давно! Переживать за покойника — пустая затея. Ты никогда и не знала меня живого, настоящего.
— Что ты несёшь?
— Это кара. Или проклятие. Поглотивший родителя лишается своей души. Не знаю, кто я, но точно не тот, кем должен быть.
Ло приподняла его за плечи и усадила. Аваро закрывал лицо руками.
— Мне всё равно, кто ты. Я увидела тебя у сарая и сразу поняла: ты во сто раз живее моих родных, подружек и соседей.
— Но не живее, чем Ширм, так ведь?
— Он другой. Без него я смогу, но как быть дальше без тебя? Не хочу даже думать.
— Сладкая ложь!
Аваро резко схватил её за талию — Ло потеряла равновесие и плюхнулась ему на колени. Он держал крепко, хотя девушка не пыталась вырваться.
— Я не вру.
— Тогда докажи, что я хоть что-то для тебя значу!
— Как? Погоди, придумала. Я упрошу Ширма. Буду умолять, если потребуется. Он сам откажется от твоей помощи.
Притянув её ближе, Аваро зловеще улыбнулся и прошептал на ухо:
— Я знаю, как умер твой отец. Ты такая же бездушная гниль, как и я.
Ло принялась брыкаться, норовя съездить ему кулаком по носу, но парень мёртвой хваткой вцепился в её запястья.
— Пусти, чокнутый! Надеюсь, завтра волк как следует тобой полакомится!
— Это я и хотел услышать. Больше не лезь ко мне, шалашовка.
Он оттолкнул Ло от себя, и в тот же миг в дверь робко постучали.
— Эй, ты чего заперся? Я тоже здесь живу.
Аваро поднял засов. Девчонка стрелой вылетела из комнаты — Ортей присвистнул, глядя ей вслед.
— Странные у вас с сестрой отношения. Я пару едких выраженьиц услыхал на крыльце. Могли бы и потише лаяться.
— Только попробуй разболтать! Это наше дело. И вообще она мне не родная.
— Я похож на трепло? Раз не родная так и правильно, в шею её. Она что тебе смерти желает?