А что учителя? Их жизненный цикл заканчивался, им уходить из жизни, и таким образом "хранителями памяти" оставались обучаемые ими дети. Все, кто тогда начал обучение, помнят об этом до сего дня. Вопрос: "что думали повзрослевшие ученики через годы об оккупантах"? Когда всё "вернулось на круги своя" и на них обвалили поток информации "о злодеяниях врагов на захваченной территории"? Как было верить в зверства, когда на себе их не испытал? Как сытому понять голодного? И как воспринимали документальные кадры о концентрационных лагерях Рейха?
— Некогда им было думать: "работали на восстановлении разрушенного войной народного хозяйства". В том и содержится ужас: они учились в школе, а кто-то в то же самое время умирал в лагере. Вот она, какая "разнобокая" война!
Шесть десятков лет живу с памятью о том, что сестра начала постигать науку в школе времён оккупации. Непонятно: в какой школе началось её обучение? В русской, или вражеской? Что не в "советской" — наверное.
Ответ один: "на оккупированной территории всякая школа могла быть только вражеской"! Всякая не советская школа — вражеская!
Не знаю язык свой, но люблю его. Такое часто случается: любим, но не знаем, что любим и очень часто незнания спасают нас. Помогают жить. Зачем остальным знании о жизни "сильных мира сего"? Чтобы расстраиваться от мыслей: "у-у-у, сволочи"!? Плохо знал и "советскую власть", но не любил её.
Русский язык мой обладает многими удивительными свойствами, и одно из них такое: в нем есть "последние слова". Одна жалуется другой:
— Обругал последними словами! — если есть "последние" слова в языке, то должны быть и "первые", коими хвалят и ободряют. Не иначе!
Есть ли разделение на "первые" и "последние" слова в других языках мира — не знаю, но допускаю, что такое может быть во всех языках германской группы. Вот набор "последних" слов, кои хочу выложить в адрес прошлых врагов:
— Враги! Оккупанты проклятые! Убийцы! Изверги! Негодяи и сволочи! Ублюдки и подонки! Нелюди, наконец! — после такого "набора" должно следовать проклятие прошлому: оно ужасно!
— Бес, всякому прошлому нужно определять границы? Или обойдёмся без них?
"Последние слова" из прошлого плавно, как контрабанда, перешли границу и в настоящее время, а что останется для будущего времени — старикам не следует волноваться.
Соглашаться с "последними словами"? Могу иметь мнение о прошлом, или мнение должно быть "одно на всех"!?
Ах, эта школа времён оккупации, где сестра приступила к главному в жизни: учиться грамоте. Куда прошлую вражескую школу? Как стереть её из памяти? Древние проклятия в адрес оккупантов ослабляются, нейтрализуются школой сестры.
Что получается? Враги шли истреблять народ, но вместо этого дозволяли открывать школы? Или из всей германской армии городу достались особые, ненормальные враги? Не понимавшие: "грамотный раб в будущем стократ опаснее"!? Почему в нашем городе остановились в "выжигании советской земли"!? Для чего делали отсрочки в уничтожении местного населения? Не для того ли, чтобы восстановить всё разрушенное руками покорённых, а затем их уничтожить? Как бы ни игралась "пьеса", а финал тот же:
— "Смерть аборигенам"!
Нестыковки всё же есть, и главная из них такая: зачем учить "варваров с востока", если им уготован известный конец? Для чего траты?
Вот он, ужас оккупации: если оккупант злобствует над аборигеном — понятно, он — оккупант, враг, пришелец, чужак, чего от него ждать! И злобствование его полезное, нужное:
— Помните, что они с вами делали! — на фоне оккупантов "свои" всегда лучшими выглядят. Ни в какое сравнение не идут!
Но что вспоминать, когда оккупант как бы и не совсем таковой? Когда он не выполняет функции оккупанта и врага?
— Компаньон, загляни в наше прошлое, оно тут, рядом, недалеко… Всего-то шестьдесят лет. Посмотри, что было бы со мной, одержи враги победу?
— Когда в вопросах доходишь до определённой грани — радуешь, но сейчас радости не испытываю: просишь вернуться в прошлое, повернуть время в иную сторону, и рассказать о том, что могло быть, но не случилось? Такая работа трудна для сущности высшей квалификации, а для меня — невыполнима.
— Прибедняешься? А дипломы Гарварда, Оксфорда, Беркли, Сорбонны и Карлов университет в Праге, в коих учился? Чего они тогда стоят?
Что образование для человека? Если бы имел удовольствие начать обучение в школе на оккупированной территории, то на сегодня этот факт
был бы не меньшей гордостью, чем бесовское образование, полученное в перечисленных высоких учебных заведениях Европы. Начать познавать грамоту в школе при оккупантах — это всё же редкость.
Земляки! Старые ныне черти! Кто из вас начинал знакомиться с грамотой во времена оккупации? Какая это была школа? "Идеологически" чистая? Вас насиловали "идеями коммунизма"? Или нацизма? "Верой христовой" травили? О "превосходстве германской расы над иными народами" речь в школе велась? Или какими другими, не менее "высокими" идеями пичкали неокрепшие детские мозги? Были там пионерские галстуки? Значки с ликом какого-либо "вождя" на слабых детских грудях носили?
Какое счастье учить русский язык и не знать, для чего нужно такое делать! Ставили тогда "неуды" за невыученное стихотворение "пролетарского поэта":
"… я русский бы выучил только за то,
что им разговаривал Ленин!"
Вот оно что! Оказывается, тысячи лет русский язык совершенствовался ради того, чтобы "им разговаривал Ленин"! За одно такое следовало учить русский язык! Чтобы в языке сравняться с самым большим врагом России!
А пособники оккупантов, "гнусные вражеские прихвостни", эти "репьи на хвостах фашистских собак", вчерашним "советским" детям, возможно, что и пионерам, ничего об этом не говорили! Вместо слов "великого пролетарского поэта" забивали головы детей "буржуазной поэзией":
"Колокольчики мои, цветики степные!
Что глядите на меня, тёмно-голубые?
И о чём грустите вы в день весенний мая
средь нескошенной травы головой качая…"
Как-то сестра принесла из школы книжку-"копейку" "Сказка о золотом петушке", и, гордясь умением читать, немедленно познакомила брата с содержанием "книжки-копейки". Какое это было чудо! За окном — зимний день, топилась плита, в единственное окно маленькой кухоньки светило зимнее солнце второй половины дня, а сестра читала сказку. Не было в мире войны, ничего вообще не было, остался только сказочный царь Додон и его "подвиги". После сказки захотелось на улицу, но "гардероб" мой был далёк от зимы ровно на половину года: летний. Короткие штаны выше колен из военного, но тонкого брезента с лямкой через плечо наискось, рубашка с коротким рукавом и чулки, которые завязывались выше колен бечёвками. Лямка от штанов застёгивалась на большую пуговицу спереди. Ни летней, ни зимней обуви у меня не было: семейный "бюджет" не учитывал мои нужды. Вот почему отчаянно, до больших скандалов, претендовал на валенки сестры. Чтобы как-то отвлечь от прогулки, где без валенок никак не обойтись, сестра заключила договор:
— Читаю сказку, а ты за это сидишь дома — таковы были условия знакомства с великим поэтом земли русской. Что выбрать?
Полный коварных замыслов, выслушал сказку и по окончании нарушил договор: стал требовать валенки на прокат.
Как рассказывали те, кому довелось начать обучение "под пятой врагов" в таких школах, учителя ни единым словом не упоминали "советских поэтов", но всё русское было разрешено преподавать без ограничений. Школа просуществовала совсем малый срок и закрылась. Очень хотелось бы узнать причину её умирания, но "тайна сия сокрыта за большим количеством печатей".
Я — гибкий: если чего-то не знаю, то придумаю, измыслю "гипотезу", но возвышаться над собою "белому пятну" не позволю! Худо одно: гипотезы хороши в науках, но не в исторической.
— ….но все и всегда ими пользуются — добавил соавтор.
Как быть с "пробелами и пустотами в Истории" — этого никто объяснить не хочет. Или не может? А как хочется заполнить "пробелы"! Особенно в образовании сестры: почему она прекратила образование? Потому, что:
а) из-за линии фронта учителям убедительно погрозили кулаком с зажатой в нём намыленной верёвкой,
б) у педагогов возникли трения с германо-немецко-фашистской военной администрацией по программе преподавания,
в) за труд "просвещения" учителя получали мизерную плату, забастовали и на этом деятельность "идеологических диверсантов" закончилась.
Могли быть четвёртая и пятая причины прекращения работы школы, но на них отсутствует фантазия. И бес не хочет помогать:
— Трёх мало? Любой из перечисленных причин вполне хватило бы для прикрытия школы.
Любимая тётушка, которая в возрасте сорока трёх лет, добровольно отправилась служить "великой Германии", в схожих ситуациях говаривала:
— "Как не болела — а умерла!" — но был и другой вариант, не менее точный:
— "Не умер бы Данило — да болячка задавила".