Есть и основания для гордости: "Напиток забвения" изобрели не в нашей губернии, а в соседней, где "потребление крепкого алкоголя на душу населения" выше, чем у нас. К идее "эликсира забвения" соседи пришли самостоятельно, не читая "Рип Ван Винкль" Вашингтона Ирвинга.
Всё, что касается полезных жидкостей, начиная от самогона и кончая топливом для ракет — мы изобретаем сами, ни у кого не заимствуем. Пусть и поздновато, но у нас появился "напиток забвения". Назвать место изготовления самогона не могу: спрос на чудо-напиток может оказаться во много раз большим, чем предложение: за самогоноварение "по головке не гладят". У напитка есть одно удивительное и необъяснимое свойство: чем больше его производить — тем ниже его "эффективность". Слабее действует. Теряет силу.
И пока не принял волшебного самогона — расскажу подаренную историю:
Оккупация. Деревенька небольшая, вражеский гарнизон — такой же.
Двум молодым солдатам захотелось поваляться под июньским солнцем на берегу небольшой речки. Война на время где-то в стороне, а раз так — почему бы ни понежиться?
Решено — делаем! Пришли, расстели на травке зелёные одеяла армейского образца и без промедления приступили к приёму "шоколада на кожу". Любой из нас так бы поступил: купание и приём ультрафиолета под июньским солнцем ничего не стоили, это ведь не Турция сегодня.
А совсем близко от выбранного солдатами места пасся ограниченный в перемещении телёнок из местных. "Коровий сын" мартовского отёла. Как заведено у наших селян и ныне: кол — в землю, на кол — верёвку, к верёвке — животину — и пощипывай травку, малыш! Набирай вес, надежда ты мясная наша! Даст бог, зиму продержимся…
Телёночек травку сочную у реки пощипывает, солдатики вражеские на тела загар принимают — идиллия! Пастораль!
Попрыгали солдаты в воду охладиться, плавают, плескаются, веселятся — и войны совсем нет! Всегда бы так!
А телёночек, хотя и простая скотинка, но всё же заинтересовали его немецкие одеяла зелёного цвета. И двинулся он неспешно, но настойчиво, как и все его родичи, по телячьему любопытству своему на всю длину верёвки к чужим зелёным одеялам армейского образца. Вражеским одеялам. Что одела вражеские — об этом телёнку никто не сказал. Думаю, что последняя позиция телёнку была безразлична.
Добрался. Исследовал. Уголок пожевал. Не "пошло". Бросил. Остался недоволен одеялом иностранного изготовления, и недовольство телячье, как все дети, выразил просто: "разрешился" на одеяло приличной "лепёшкой" навоза. На немецкое одеяло военного образца и зелёного цвета.
Купающиеся солдаты поздно заметили вторжение телёнка на территорию "частной собственности", но резво выскочили из воды с понятными намерениями: отогнать телёнка. Но было поздно: "лепёшка" лежала там, где ей не следовало находиться: в центре одеяла.
Эмоции солдат разделились: "пострадавший" ударился в крик и принялся гнать "коровьего сына" с армейского имущества с названием "одеяло". Изгнание телёнка проводилось без "телесных истязаний", одни криком и маханием руками! Товарищ пострадавшего хохотал и держался за бока! Чем больше злился один — тем больше покатывался другой.
Владелица телёнка заметила "преступление" животины поздно, когда всё свершилось, но успела дать команду дочке лет двенадцати:
— Беги быстрее, скажи, что выстираем! Попроси прощения у солдат! — страх не позволял сообразить, что дочь ни единого немецкого слова не знает.
Испуганная девчонка предстала перед солдатами и стала показывать жестами, что готова выстирать одело и просит не сердиться. Солдат, чьё одеяло телёнок не отметил вниманием, перестал смеяться и что-то стал говорить "пострадавшему". Тот успокоился.
— Беся, что сказал весёлый немец "пострадавшему" товарищу? Знаешь?
— Знаю: "Перестань! Что взять с "коровьего ребёнка"? Что он понимает? Не убивать же его! Разве ты пелёнки в детстве не обделывал? Много! Тебя никто не убил? Нет! Радовались: "ребёнок здоров: у него отличный стул"! Успокойся и смотри на это весело! Жизнь короткая… Выживем в этой мясорубке — будет что вспомнить… смеяться будешь…
"Кто виноват"?
А) владелица телёнка: верёвка длинной была,
Б) солдаты: неправильно выбрали позицию для отдыха,
В) и телёнок.
Сколько "советских" людей было убито оккупантами — статистке известно,
какое количество вражеских "голов" извели "советские люди — и об этом известно, но, сколько случилось смешных историй наподобие "телячьей" — советская статистика никогда не выясняла.
Эх, знать бы, как закончилась история с немецким одеялом, кое обделал русский "телячий ребёнок", что пасся на берегу родной реки в июне месяце 42 года? Солдаты были молодые, может, кто-то и до сего дня жив?
Глава без номера.
О немецких военных медиках.
Хорошую память о себе оставили немецкие медики. О них до сего дня ходят легенды. Что они были "врагами" — те из оккупированных, кому "ученики Асклепия" помогали в телесных немощах, не брали в соображение: помогающий выжить врагом быть не может!
Истории военного времени с участием немецких медиков ушли в архивы. Забылись и без приёма волшебного самогона. Если на сегодня кто-то и остался из тех, кому немецкий военный медик оказал помощь, то и это уйдёт вместе с пациентом из аборигенов.
Нужно сказать о пустяке: в венное время болезни не очень цеплялись к телам оккупированных "советских людей". Или потому, что они были "стойкими", или потому, что не видели резона предаваться удовольствию болеть. Ныне никто не ведёт учёта граждан, кои посещают лечебные учреждения не по острой нужде, а потому, что от рождения у них заложена "любовь к лечению".
Да, цеплялась к нам какая-нибудь "болезная мелочь" вроде ранки, коя никак не хотела заживать. Мы, дети, их "болячками" называли. От каких болезней страдали взрослые — не знаю, остаётся вот это:
— Лучше не болеть: кому ты нужен со своими болячками?
— Не цеплялись потому, что не было поликлиник — раз, второе: болезни в оккупацию тоже гуманные были и рассуждали так:
— "Цепляться к оккупированным людям — верх подлости! Разве мало достаётся и без нас"?"
Не доводилось слышать хотя бы одну "историю болезни", где старания немецких военных лекарей при пользовании страдальца из аборигенов оканчивались "летальным исходом". Никто из тех, кого лечили вражеские военные медики, не мог сказать: "залечили, сволочи"!
Немецким военным врачам приписывали необыкновенные способности в лекарском искусстве, и когда рассказчик приступал к повествованию об избавления от недугов стараниями одного немецкого медика, то рассказ начинал с предисловия:
— Немец меня лечил! — упоминание рассказчиком национальности врача шло первым. Тот факт, что врач был "из стана врагов" в рассмотрение не принималось: какая разница болящему, от каких рук получать избавление от телесных страданий!? Тяжесть заболевания не имела значения, оставалась основа:
— Немец меня лечил!
Если немецкий военный врач брался за дело, то, разумеется, успех был полным. Основной плюс немецких медиков заключался в том, что они не брали гонораров с аборигенов, и таким образом от первой и до последней буквы выполняли "клятву Гиппократа". Рассказчик ни единого слова не говорил о том, какими средствами лечили вражеские медики и не "мучался совестью":
— Откуда брались лекарства на лечение оккупированных "советских" граждан!? — не волнует абсолютно, забавляет сочетание слов "вражеский врач". Как иначе? Ведь он оккупант! И этот оккупант тратил на лечение посторонних лиц немецкие лекарства, и таким образом причинял прямой ущерб Рейху. Или медикаменты им ничего не стоили? Время-то военное!
Почему через шестьдесят лет стали говорить о таких проявлениях, а не ранее того? И "шу-шу"? Были случаи проявления гуманизма со стороны врагов? Были! Почему бы о них не сказать тогда, когда они проявлялись? Как можно, это ж враги, не мог кто-то, хотя бы единый, быть человеком! Какой гуманизм может исходить от захватчиков? Даже если он и врач? Ничего иного, кроме "звериного оскала фашизма", "все советские люди" от них не видели! Такое мог увидеть только явный пособник врагов! Я и разглядел… всего лишь единственного "лагерного врача" опозорившего всю славную армию немецких военных медиков.
— "Враг рода человеческого", а не могло быть так, что врачи Вермахта и немецкие врачи настоящего времени — "лечащие медиумы"? Есть такие, кому иному, но тебе-то известно, что в народе их поминают как "врачами от бога". Может быть такое, что лекарственная таблетка из рук профессора не приносит облегчения больному, но та же таблетка из рук "медика от бога", простого ординатора, чудеса делает? Не мешало бы и апостолов вспомнить: они в Пятидесятницу получили дар "свыше" исцелять страждущих людей возложением рук? Почему бы и немецким медикам военного времени не иметь такого дара? Да, тем, армейским?
— Признаюсь: об этом не думал. Радуешь: у тебя стали появляться интересные вопросы.
— Спасибо за похвалу. Школа-то чья? "С кем поведёшься…". Буду стараться и впредь. Продолжим? Скажи, чем руководствуется какая-нибудь фантастически богатая овца отечества, когда отправляется к немцам выпускать в свет "драгоценное потомство своё"? Что, из её "священной" утробы отечественные повитухи плод принять не могут? Так и тянет наговорить массу правильных, но нехороших слов в её адрес!
— Интересно, каких?
— "Как ты можешь сегодня ехать к этим ужасным немцам, когда они вчера твоего дедушку извели!? Убили!? Нынешние немцы "другие"? Если так, то почему в твоём граде пушечка времён войны на педъестале и сегодня крохотным стволиком в сторону Запада смотрит? Когда-то побеждали одних, вчерашних врагов, а стволик смотрит в сторону… вроде бы сегодняшних? Как бы предупреждает:
— Мы помним! — давайте что-нибудь одно: или оставим пушечку — и тогда ни ногой к ним, или уберём пушечку, откроем границы и скажем:
— Ales, всё, кончено! Прошлого нет, сгинуло оно!
— А чем жить прикажешь, что останется? Новым? Оно убогое, пустое… Не понимаешь прямой выгоды: согнутый прошлыми деяниями немец лучше, чем тот, с которого снимут не совершенные им преступления. Разогнувшийся немец будет хуже, чем придавленный прошлым…