— А как же "патриотизм"!
— Ты совсем дурак, или чуть-чуть!?
Расскажу историю о немецком медике. Её подарил незнакомый человек в очереди. Наилучший способ коротать время в очередях — тешиться пересудами о власти и вспоминать прошлые "прекрасные времена". А у нас разговор перевёлся на оккупацию:
— Три года мне было к началу войны. Сам, понятное дело, мало что помню, всё по рассказам матери.
Война застала в Подмосковье. Отца, понятное дело, на фронт послали. Мать второго носила, заметный живот был…
И надумала она податься к сестре, в деревню, принято от "лихих" годин в деревнях прятаться… Добрались до места, а тут вскорости и немцы село заняли…
Пришельцы быстро старосту выбрали, и тот, не теряя времени, является с полицаями в дом к тётке и говорит:
— Выметайтесь, а то хуже будет: скажу, что твой брат комсомолец! — ну, мы и ушли из хаты. А куда идти? Жить где-то надо, крыша над головой нужна.
Село старое, "почтовом тракте" стояло, и был в нём флигель с давних времён. Каменное строение, просторное, но не "жилое" в обычном представлении. Но это когда всё тихо, а в "лихую годину" и казённое здание было для нас раем! "Не до жиру — быть бы живу"!
Живём. И немцы во флигеле жили. Они — себе, мы — отдельно. Никого не трогают, ничего худого от них не видим.
Пришла осень, за ней — зима, холод… флигель отапливать нужно… Я — без штанов и босой, и ничто меня не брало…
Сидеть без движения целыми днями в помещении — каторга, и мать заставляла меня двигаться. Танцевать. Как придётся, но двигаться. Как трёхлетние дети танцуют?
"Танцы" забавляли немцев: веселились, смеялись, хлопали в ладоши, а мать напевала "Калинку-малинку"… Какой может быть танец без "музыкального сопровождения"? За "танцы" получал вознаграждения из солдатского рациона врагов. Работала немецкая мораль: "всякий труд должен быть оплачен". Так я и "предавал родину" по полной!
Как-то на одном "концерте по заявкам трудящихся", при большом скоплении публики, исполняя на "бис" "па", забыл о топящейся плите за спиной и голым задом "приложился" к раскалённой дверце топки!
Бывают травмы, обжигаются дети в быту, но не так жестоко, как я тогда! Ожог раскалённым металлом "классом" выше, чем, например, от кипятка, но "хрен редьки не слаще".
Ожог на ягодице был не простым, а "художественным": на литой дверце топки, в центре, красовалась рельефная звезда, а вокруг звезды были ещё какие-то выступающие письмена… Вот они-то, как тавро, и остались тогда
на моей тощей заднице!
Нужно ли рассказывать, как я вопил!? И как хохотали немцы? Правда, не все: один кинулся ко мне и стал осматривать "повреждения". Потом куда-то ушёл и скоро вернулся с баночкой мази. Знаками показал матери, что нужно смазать ожог, но мать и без поняла метод лечения пострадавшего сына-танцора.
Как только краснота от ожога стала яркой — появился другой немец с фотоаппаратом и "запечатлел на плёнку" пострадавшую часть моего тела. Не одни кадром фиксировал событие, а пятью, или более того. Считать я не умел.
Мать была беременна братом и роды принимал немецкий врач. Тот, кто дал спасительную мазь для моего "клеймёного" зада…
— Беся, что если тот вражеский любитель редких снимков погиб? И снимки выжженной звезды на заднице русского мальчика попали в руки советских солдат!? Что оставалось думать после таких "кадров"?
— Ничего иного, как только "закипеть лютой ненавистью к проклятым оккупантам"! И закипали!
Но был в истории немецкой медицины военных лет и "доктор смерть". Что он делал с живыми людьми — известно.
Что остаётся? Забыть всех настоящих военных немецких медиков времён оккупации и всё, что они сделали доброго для аборигенов. Помнить, что был всего один "доктор смерть", немец! Так всегда: всё доброе от тысячи людей одного племени нейтрализуется психическим заболеванием одного!
* * *
Было и другое: за монастырём, а это уже была "сельская местность", на одной из улиц постоем проживала группа немцев. Как-то один из них, молодой служака, собрался чистить винтовку на крылечке избы. Перед чисткой, согласно армейским правилам, нужно проверить оружие: пустой казённик? Поставь на боевой взвод и спусти курок. Тихо — пуст казённик, остался патрон в казённике — будет выстрел. Только ствол при проверке отведи в сторону от живых людей. Битвы-то нет,
А Dummkopf наплевал на армейские инструкции, навёл ствол на бабку-хозяйку, что копалась в огороде, и нажал на спуск…
С чего бы так? От какой мудрости и без нужды такое сделал? Возможно потому, что только в русскоязычных "инструкциях по применению огнестрельного оружия" сказано: "и не заряженное ружьё раз в году стреляет!" — в немецких руководствах предупреждение о стрельбе из незаряженного оружия отсутствовало…
— …потому, что руководство фантастическое: немец никак не может допустить, чтобы "незаряженное ружьё может выстрелить"…
— Как бы там не было, но молодой Dummkopf, видно, не знал об этом…
— …или знал, но решил проверить.
— Проверил. Смертельно ранил бабку. Легенда говорит, что командиры солдата спросили пострадавшую:
— Какого наказания он достоин? — на что умирающая старушка ответила:
— …и у него мать есть…
Много лет пытаюсь понять слова умиравшей старушки, но к единому и правильному толкованию так и не пришёл, а бесовское такое:
— Нужно понимать, что в мать молодого солдата кто-то и когда-то тоже выпустит пулю… Не умышленно…
Глава 81.
Гимн оккупационному хлебу.
Прогулка по монастырским "пекарням".
О главном продукте жизни военного времени, хлебе, написано много. Хлеб тех времён делился на "солдатский", "тыловой" и "оккупационный"
Два первых сорта хлеба не едал, не знаю их вкуса, но хорошо знаком с "оккупационным" хлебом, наивкуснейшими и сладким из всех хлебов в моей жизни!
Однажды Курт угостил куском своего, "немецкого", хлеба. Странного, почему-то розового цвета, завёрнутого в прозрачную бумагу! На то время знал, что бумага иной быть не может, а тут она прозрачная, как стекло! Не могло быть такого, но оно было! По всем статья удивительный подарок! Хлеб был меньшим подарком, чем прозрачная бумага! "Информация о продукте дороже самого продукта". Чему тогда больше удивился — сказать не могу и до сего дня.
Немецкий хлеб был съедобный, но не вкусный. "Пресный" — так его называли взрослые. Спросите сегодня тех, кто помнит вкус немецкого хлеба дней оккупации, и они, без предварительного сговора, ответят:
— Не вкусный у них был хлеб — и с уверенностью добавляли:
— С опилками — аборигены были уверены, что к обычной муке из зерна немцы добавляли ещё и "древесную". Что это была за мука, как, из какой породы деревьев изготовлялась — никто не знал, но убеждали других.
Если допустить фантастику, как снабжение оккупированных граждан города хлебом немецкой выпечки, то "проект" не имел бы успеха по причине невкусности основного продукта питания. Оккупированные граждане, уверен, попросили бы оккупантов отоварить мукой:
— Мы вам покажем, как настоящий хлеб делать нужно!
Хлеб, что пекли женщины монастыря, и "хлебом" назвать было трудно, но это был всё-таки ХЛЕБ. Наш хлеб!
Если сегодня любому кондитеру задать "идиотский" вопрос: