— "Нет у нас путей к отступлению! Вперёд, товарищи"! — им и посочувствовать нужно: "вино войны" они испили "невыдержанным". — Бес, в этом месте пример нужен.
— Пиши: "у известного на весь мир полководца руки были в крови убитых крестьян Тамбовской губернии. Но в войну об этом вас не оповещали".
— А-а-а, понял: "маршала победы" помянул!
— "Машине победы" но не о "маршале". Откуда начал путь военного? От "царя-батюшки", ему присягал… Потом служил "стране советов". Если по "причине исторических событий" попал бы к кому-то ещё — и там бы воевал. Безразлично было, кого побеждать, важен факт победы. Кого громить — не важно, но громить! Или предпочёл бы смерть", но не "измену присяге"?
Повторяю: к мешанине из предложений с названием "Прогулки с бесом", в немалой степени приложил, чуть не написал "руку", квартирант-бес, но похвалу он не получит: хватит того, что проживает во мне "на полном обеспечений". Своих не балуем!
Иногда в писаниях смотрю на себя глазами прошлых врагов, и такое делаю потому, что "всё познаётся в сравнении".
Как я изменился за время в шестьдесят лет, каким стал с той поры, о чём думаю? И каким стал не состоявшийся мой поработитель? Как и о чём думает сегодня? Как тревожит память о прошлом? И может ли он думать? Ведь старые мы сегодня…
Глава 10.
Признания и покаяния.
Основной "комплекс неполноценности" отечественных пенсионеров — это их пенсии. Но живут и не жалуются: однажды, раз и навсегда отучили жаловаться., да и многолетняя привычка "жить скромно" не выработала фантазий на тему: "что делать с большой пенсией, на что её тратить"!?
Вторая причина страданий граждан "пенсионного возраста":
— Мать нашу (вашу), работали-работали — и "заработали"! — "идейный" комплекс.
Сведения позаимствованы из телевизионных передач настоящего времени, но собственным носом разницы комплексов не улавливаю. Но употребляю.
Семья наша была на оккупированной территории, что в совсем недавние времена вменялось в грех. В первые мгновения после окончания "Большой драки", грех пребывания на оккупированной территории был "угнетающим, максимально позорным, ярким и осудительным фактом" и мешал жить "по-человечески".
Пример: сестра, поступая в столичный, престижный вуз, умолчала о пребывании на оккупированной врагом территории:
— Душа замирала… — признание в "Анкете" о годичном пребывания в лагере на польской земле в сорок третьем году, могли бы её убить быстрее, чем в тогда в лагере. Что творилось с ней, когда в "Анкете" была "чистой" — трудно представить.
По тогдашним меркам "грех сокрытия неприглядного прошлого" считался "неотмоленным", непростительным, но сегодня её прошлый обман приравниваю к подвигу! Во имя великой любви к знаниям и желанию образованным человеком сестра пошла на обман… Но кого обманула сестра в пятьдесят четвёртом году — этого до сего дня так и не понял, но вторично готов её "умолчание" признать за подвиг!
К настоящему времени основная часть "грешников прошлого" ушла в мир иной, а те, кто ещё шевелится, прошлое не воспринимают и никакими словами о нём не отзываются. Не трогает их прошлое. И меня оно бы не трогало, если не бес.
О "грехе пребывания в оккупации" сами оккупированные вслух не говорили, но о нём помнили те, кому "страна доверяла оберегать её покой и целостность". Кто всегда у нас "оберегал покой страны"?
Отец работал на захватчиков, коллаборационистом был. Прислужником. "Вражеским прихвостнем", но до полного звания "изменника родины" не дотянул, не попал в категорию "советских граждан, запятнавших себя предательством родины". Параграф "служение врагам" содержит в себе массу пунктов и впредь не собирается худеть от них. Отец пятнал себя всего лишь мелкой работой на "железке" у врагов и до полного звания "предатель" не дотягивал. Работать на врагов — вроде бы и не совсем кого-то предавать. Это, конечно, как смотреть: были времена в отечестве нашем, когда за кражу катушки ниток с производства виновного прятали на десять лет по статье с названием: "кража двухсот метров пошивочного материала". Обитателей сельской местности "родное отечество" прятало в лагеря за "колоски". Прятало и за "клеветническое, враждебное толкование названия РСФСР: "ребята, смотрите, Федька сопли распустил"! И всё это требовалось "любить"!
Нет слов, коими я мог бы рассказать о падении отца, поэтому буду пользоваться готовыми "литературными блоками" и "штампами". Что подвернётся "под руку".
В сознании всякого коллаборациониста тогда сидело два страха: один за служение врагам, другой — страх позора за такое служение. Так и не выяснил, что больше мучило отца: никогда не интересовался его душевными муками. Если бы советская власть, изгнав врагов, тут же, немедля, приступила к "постановке к стене" оккупированных граждан, кто "пал до служения врагам во имя спасения живота своего", то половина России в центральной её части осталась бы без населения.
— Делая такие заявления, мы не преувеличиваем?
— Нет. Предлагаю изложить соображения: отец помогал врагам сопровождать грузы по захваченным железным дорогам страны. Было? Было! За враждебное действие против "страны советов" он что-то получал от врагов? Получал! Ходил в коллаборационистах полных два года! Ходил! С ним всё ясною Но А вот чем и как жили остальные жители города? Которые не "запятнали себя служением врагам"? Которые честные были? Или они получали пропитание через линию фронта? Откуда они корм брали? Вынуждаешь меня повторяться.
Сёстры и я автоматически становились "нехорошими". Вначале смущало, но извечное наше "а Ванька кто!?", в финале жизни свело на "нет" смущение: один ли я достоин осуждения? Меня ли одного "клеймить позором" в городе, где тысячи под врагами побывали? Может, поэтому, став взрослым и "осознав всю глубину падения отца" не застрелился, не удавился или каким-то другим способом не произвёл "расчёты с жизнью"?
Скажу больше: пришёл к твёрдому, но ужасному выводу:
— Бывшего секретаря обкома партии и нынешнего губернатора в одном лице, могу предать абсолютно безвозмездно! Без единого серебренника! О героях писать легко и просто, в жизнеописаниях героев нет чёрных строчек. Умолчания — есть и часто во множестве, а "порочащих честь и достоинство" — нет. Сплошная ЖЗЛ… ну, да, "жизнь замечательных людей"! Их биографии — красивы и правильны.
— Набирай: "и пришли в страну такие времена, когда "звезду героя" получали всего лишь за умелое владение ледорубом".
В паре с бесом пишу об изменниках и о тех, кто до позорного звании "изменник" не дошёл всего каких-нибудь пару шагов.
— Оригинально и ново: "пара шагов до измены". До нас все писали об "одном шаге до подвига", а мы пишем о "двух шагах до измены" В этом что-то есть! — веселился "нечистый" — И успокойся! Давай пройдёмся по человеческой неверности?
— Начинай.
— Кто такие "жрицы любви" — объяснять не нужно. Если они презираемы, то почему ими пользуются? Не за "спасибо", а за большие деньги покупают их "любовь"? Будь чист и верен единственной подруге, "избраннице сердца", не гляди в сторону "падших женщин"! Не пользуйся их прелестями за плату: у жены прелести не меньшие и не столь "затратные". Непонятное действие мужское: отдача телесной силы "с доплатой" от дающего. Но сила — вторична: отдают то, что ни за какие деньги: чувства! И презирать их! Что не натуральным бывает при общении с "падшими" женщинами? В какие моменты изощрённо врёте? Кого презирать следует: вам — женщин, или мужчины в глазах "падших" куда позорнее?
— Женщины не видят мужские слабости и не догадываются о том, что они у нас есть. Им о наших слабостях никто не говорит!
— И коллаборационизм сравним с "падшими" женщинами. Одни его презирают, другие — применяют с пользой для себя. Когда враги позволяли оккупированным "советским" гражданам работать на себя, то разве не рисковали? Если за прокорм коллаборационист служит одному, то за лучший прокорм, не раздумывая, он будет служить другому. Вывод: корми лучше и тебя никто не предаст. Всё в мире стабильно: сколько бывших "идейных и стойких товарищей" в недавнем прошлом сегодня "верой и правдой" служат "проклятому капиталу" той же "верой и правдой"?
Молодость коробила памятью: "твой отец врагам служил. И неважно что житие победителей навозом по истории плывёт и ты проживаешь в государстве "торжества самого передового и гуманного строя в мире, победившего самую страшную…" — кого и что победил воспеваемый строй в известные времена — об этом написано много.
В послевоенное время существования "страны советов" всё пишущее, говорящее и показывающее, напоминало о тех, кто сотрудничал с оккупантами, и не было дураков, кои с ясным взором заявляли о работе на оккупантов. Выяснить, как долго могли продолжаться "времена позора" для потомков вражеских пособников — одна из целей нашего совместного труда.
— Клеймо останется навсегда! — древние "предатели и вражеские прислужники" поблекли, "обесцветились" и "широкая общественность" полностью потеряла к ним "нездоровый" интерес.
И стыд за отца улетучился, и его служение врагам стало походить на посудину с водкой, долго пребывавшей в контакте с воздухом и "выдохшейся". Нынешняя служба "проклятому капиталу" вчерашних "идейных товарищей" впечатляет больше, чем служение отца древним и замшелым захватчикам.
Сегодня друзья и знакомые подают руку при встрече, наперёд зная, что я был много лет нечист перед "страной советов и перед всем народом". Куда было девать точно таких потомков коллаборационистов, как и я — об этом ничего не говорилось.
Но как только последняя "капля стыда" за отца вытекла — тотчас пришло переживание не менее ужасного свойства, чем первое, многолетнее: "почему стыд за отца, въевшийся с юности в память, как татуировка в кожу, всё же исчез!? Причина!? Кто и как исцелил от "проказы стыда"!? С чего "развернуло" на сто восемьдесят градусов от прошлого смущения за отцово служение врагам!? Я должен был уйти в мир иной с душевной скорбью за прошлое, но этого не случилось! Почему, абсолютно не смущаясь, через шесть десятков лет рассказываю о падении отца?
Почему бы ещё не подождать столько? Не потерпеть? Почему вполне сознательно, а местами даже и с удовольствием, "сдаю" отца на осуждение "широкой общественности"? Рассказами о служении отца врагам позволяю "широкой общественности" думать:
— "Твой отец был коллаборационистом, а мой — героем и стойким защитником отечества от врагов"! — почему бы не дать повод испытать гордость за предков? Они разными способами делали одно дело: спасали потомство от гибели.
Рассказы — не гордость моей биографии, так почему бы не "помалкивать в тряпочку"? Для чего делать "разъяснения и дополнения тому, что прошло когда-то мимо "Конторы Глубокого Бурения"? Не заболел ли ужасным видом предательства: "сдача органам близких людей"? Или это особая форма эксгибиционизма? Или это всё "дело лап" моего беса? Пожалуй!
— Делаю разъяснение: прошлое служение отца врагам — "детский лепет" в сравнении с сегодняшней "картиной жизни". Отец "живот детей" спасал, за минимальные "блага" врагам служил, "несмываемый" позор наживал, а на сегодня такие простаки, как твой родитель, вызывают кривую ухмылку на многих физиономиях. Твои переживания за далёкое прошлое отца могут происходить от зависти: когда видишь героев прошлой войны, то и тебе хочется быть "в славной когорте победителей", но хватает ума понять, что "героического" места в прошлом для тебя нет. Отсюда всё и течёт. Ваше устройство такое, что если куда-то хочется, но ходу нет, то вы это место объявляете "плохим" и "уходите в оппозицию". Приём древний, его применяют до сего дня "солидные" люди! А ты — так, мелочь… — ах, мой милый бесик, как ты добр ко мне!
Часто вижу, что написанное "ни в какие ворота не лезет", но отказаться от сказанного не могу даже тогда, когда бес согласен "отозвать исковое заявление". Явление имеет название "подмена бесовского личным" и по совокупности всё изложенное подпадает под статью "сговор".
Дать ясные и исчерпывающие ответы о своём прошлом "с субъективных позиций" побудили многие причины, но сказать, какая была главной — не могу… хотя, нет, была одна, и, возможно, она-то и вынудила заняться увязыванием знакомых слов в предложения. Причин могло быть и больше, все разные и неповторимые, но первой всё же остаётся одна: бес! Это он был главным совратителем на клевету о "нашем великом прошлом" и все "выпады" — не мои, это всё его "наущения".
Но первый шаг к "писательской пропасти" был совершён без участия беса и в благословенные времена "торжества социализма в отдельно взятой стране".
Началось с того, что товарищ по работе "на бытовой почве, находясь в состоянии алкогольного опьянения режущим предметом собственного изготовления, кухонным ножом, нанёс телесные повреждения супруге в виде колото-резаных ран" — следовала фамилия пострадавшей. Сам "преступник" утверждал, что рана была всего одна и "колотая". Иных не было.
Милицейские протоколы во все времена оставались "объективными и правдивыми документами". Иных не было, не заводили. И тогда в протоколе упоминались "мягкие ткани", кои повредил товарищ жене. По приходе в себя, товарищ погрузился в состояние глубокого смущения после того, как ему объяснили, какие части тела супруги называются "мягкими", и что тыкать в них кухонным ножом — не дело! Она состоит из "мягких тканей", но наиболее мягкими для "выпившего лишнее товарища", тогда оказались неприличные для упоминания места. Мысль о возможной отсидки "за причинение телесных повреждений" не так угнетала "дебошира", как факт повреждения "мягких тканей" тела жены.