— Вас не удивляет тот факт, что два фотографа, мужчина и женщина, оба после долгих скитаний, возвращаются в страну в одно и то же время?
— Меня — нет, в конце концов, я один из этих фотографов. Но я нахожу естественным, что вас это удивляет. Совпадения, мой друг, всегда удивляют, деревья всегда производят тень, и первое, и второе — в порядке вещей. Шах и мат.
Я положил своего короля (белого) и проснулся.
Министр пишет книгу, «Подлинная жизнь одного бойца», толстый том мемуаров, который намеревается выпустить до Рождества. Чтобы быть точным, рука, которая пишет, наемная, и зовется она Феликс Вентура. Мой друг отдает этой работе большую часть дня, вплоть до самого вечера. Закончив очередную главу, тут же читает ее будущему автору, они обсуждают ту или иную деталь, он учитывает замечания, исправляет то, что надо исправить, и так они продвигаются. Феликс сшивает вместе реальность с вымыслом — умело, тщательно, принимая во внимание даты и исторические факты. Министр ведет в книге диалог с реальными персонажами (в некоторых случаях — с Реальными Персонажами), и необходимо все сделать так, чтобы указанные персонажи назавтра поверили, что действительно обменивались с ним признаниями и мнениями. Наша память в значительной степени питается тем, что помнят о нас другие. Мы склонны воспринимать чужие воспоминания как свои собственные, — даже вымышленные.
— Это как замок Святого Георгия в Лиссабоне, знаешь? Он с зубцами, но зубцы эти фальшивые. Антониуде Оливейра Салазар[43] приказал добавить крепости зубцы, чтобы она была больше похожа на настоящую. Крепость без зубцов казалась ему неправильной, даже несколько уродливой, как верблюд без горбов. Именно эта фальшь — зубцы — заставляет воспринимать замок Святого Георгия как аутентичный. Некоторые восьмидесятилетние лиссабонцы, с которыми я беседовал, убеждены, что замок испокон веков стоял с зубцами. Забавно, ты не находишь? А будь они подлинными, никто бы его таковым не воспринимал.
Так что когда «Подлинная жизнь одного бойца» будет опубликована, история Анголы приобретет новую консистенцию, она еще больше станет Историей. Книга послужит отправной точкой для будущих произведений, в которых пойдет речь о борьбе за национальное освобождение, о смутном времени, наступившем вслед за обретением независимости, о широком движении за демократизацию страны. Приведу несколько примеров:
1) В начале семидесятых годов Министр был молодым почтовым служащим в Луанде. Играл ударником в рок-группе «Невыразимые». Больше интересовался женщинами, чем политикой. Такова правда, так сказать, проза жизни. В книге же Министр признается, что уже в то время занимался политической деятельностью, сражаясь в подполье, в глубоком-глубоком подполье, с португальским колониализмом. Вдохновленный неистовой кровью своих предков — он неоднократно упоминает Салвадора Коррейю де Са и Беневидеша, — создал в поддержку освободительного движения ячейку на почте. Группа специализировалась на распространении листовок внутри корреспонденции, адресованной колониальным служащим. Трое из членов ячейки, в том числе и Министр, были выданы португальской политической полиции и арестованы двадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Не исключено, что Революция гвоздик спасла им жизнь.
2) Министр покинул Анголу в тысяча девятьсот семьдесят четвертом, за несколько недель до независимости, и нашел прибежище в Лиссабоне. Он по-прежнему больше интересовался женщинами, чем политикой. Голод не тетка, и он тиснул объявление в одной популярной газете: «Магистр Маримбу — избавляет от сглаза, порчи, душевных недугов. Гарантирован успех в любви и бизнесе». Это было не столько объявление, сколько предсказание. За считанные месяцы он разбогател (прямо по волшебству). Женщины десятками шли к нему на консультацию. Чаще всего они стремились вернуть себе расположение супруга, отдалить его от любовницы, поправить незадавшийся брак. Другие всего лишь хотели, чтобы их кто-то выслушал. Он их выслушивал. Клиентки благодарили исходя из своих возможностей. Дамы среднего достатка дарили ему вязаные свитера, чтобы пережить зимний холод, свежие яйца, банки с компотом. Более состоятельные вручали чеки на внушительные суммы, присылали на дом электробытовые приборы, хорошую обувь, фирменную одежду. Одна красотка-блондинка, замужем за известным футболистом, предложила саму себя, и в довершение оставила ему ключи от машины, багажник которой ломился от бутылок виски. После первых выборов Министр вернулся в Луанду и с помощью капитала, накопленного за столько лет утешения несчастливых в браке женщин, организовал сеть булочных — хлебопекарни «Союз Маримба». Такова правда, которую Министр поведал Феликсу. Для истории же останется та правда, которую в уста Министра вложил Феликс: в тысяча девятьсот семьдесят пятом году Министр, разочарованный ходом событий, а еще потому, что он отказывался участвовать в братоубийственной войне («мы так недоговаривались»), уехал в Португалию. Вспомнив уроки деда по отцовской линии, знающего человека, глубокого знатока лекарственных растений Анголы, основал в Лиссабоне клинику, специализирующуюся на альтернативной африканской медицине. Вернулся на родину в тысяча девятьсот девяностом году, по окончании гражданской войны, с твердым намерением внести вклад в восстановление страны. Он хотел дать народу хлеб-наш-насущный. Так он и поступил.
3) Возвращение Министра ознаменовало также его вступление в политику. Он начал с оплаты услуг некоторых элементов так называемых структур с тем, чтобы ускорить юридическое оформление своих пекарен, и вскоре стал вхож в дом к министрам и генералам. Хватило двух лет, чтобы его самого назначили Госсекретарем по экономической прозрачности и борьбе с коррупцией. В «Подлинной жизни одного бойца» Министр объясняет, как он, движимый исключительно великими и серьезными принципами патриотизма, принял этот первый вызов. Сегодня он является Министром хлебной и молочной промышленности.
Существуют люди, которые с самого раннего возраста обнаруживают в себе подлинный талант невезучести. Несчастье сваливается им на голову, почитай, через день, и они встречают его со смиренным вздохом. Существуют и другие — наоборот, со странной склонностью к счастью. Этих влечет к себе лазурь, тех — упоение бездной. Есть люди, склонные к мечтательности (некоторые неплохо вознаграждены за это); есть люди, рожденные для работы — практичные, конкретные и неутомимые, и есть люди, словно реки, которые текут от истока к устью, почти никогда не покидая русла. Случай Жузе Бухмана представляется мне еще более редким: он питает слабость к сюрпризам. Ему нравится изумлять окружающих. Нравится и самому чувствовать себя огорошенным:
— Однажды кто-то мне сказал: ты всего-навсего авантюрист. Высказал мне это с презрением, словно плюнул. И, тем не менее, я считаю, что он попал в точку. Я ищу приключений, иными словами, непредвиденного, всего, что отдаляет меня от скуки, как другие рыщут в поисках спиртного или игры. Это порок.
Феликс Вентура смотрит на него с явным недоверием. Хочет задать ему естественный вопрос: вы напали на след своей матери? — но ему также известно, что это путь к капитуляции. Он рассказал мне — недавно, когда мы друг другу приснились, — случай со своим другом, актером Орланду Сержиу. Того на улице частенько путают с персонажем, которого он играет в популярном телесериале. Люди его обнимают, поздравляют или ругают, одобряя или порицая действия его героя. Мало кто знает его под настоящим именем. Некоторые сердятся, когда он, чтобы избежать наставлений и выговоров, ссылается на положение актера:
— Меня зовут Орланду Сержиу. Вы меня путаете…
— Не шутите, старина, не шутите так! Послушайте моего совета, имейте немного терпения, разве я не знаю, кто вы такой?
Феликс чувствует, что угодил в ту же ловушку. Вчера Жузе Бухман вернулся из Южной Африки. Он пришел, вырядившись Полковником Тапиокой[44]: в хаки с головы до ног, в длинных бермудах и жилетке, полной карманов. В ходе рассказа он извлекает из карманов — с той же ловкостью, с которой фокусник в цирке вытаскивает из шляпы кроликов, — различные предметы:
а) Небольшую бронзовую жабу.
— Миленькая, вы не находите? Нет? Не любите жаб? Ну а я, дружище, люблю. Знаете, в разных культурах жаба является символом преображения, духовной метаморфозы, представляя собой переход на высшую ступень сознания. А все дело в сложном процессе метаморфоз, испытываемых жабами, а также в известных, по крайней мере, некоторым коренным жителям Америки, галлюциногенных свойствах яда, вырабатываемого некоторыми видами. Вот эта — Bufo alvarius[45], жаба из пустыни Сонора. Я купил ее у антиквара в Кейптауне. Она стояла на витрине, и я зашел, чтобы ее купить, поскольку интересуюсь жабами. Если бы я не интересовался жабами, если бы не зашел в ту лавку, то не обнаружил бы вот это:
б) Акварель размером чуть больше почтовой открытки.
— Бегущие газели. Взгляните на движение травы, на газелей, парящих над травой, это похоже на танец. А теперь обратите внимание на подпись, здесь, в уголке, удается разобрать? Ева Миллер. И наконец обратите внимание на дату: пятнадцатое августа тысяча девятьсот девяностого года. Необычно, не правда ли?
Я заметил, что Феликс испугался. Он держал акварель пальцами, осторожно, словно боялся, что невероятность предмета может подвергнуть опасности его же конкретность.
— Не может быть, — он покачал головой. — Не знаю, чего вы добиваетесь. У меня в голове просто не укладывается, что вы зашли так далеко…
— Скажите на милость! Вы что, думаете, я нарисовал ее сам? Да нет же! Все было именно так, как я вам рассказал. Я нашел ее выставленной у антиквара в Кейптауне, в ворохе рисунков такого же рода. Я полдня провел в поисках других акварелей, подписанных ею, но больше ничего, к несчастью, больше ни одной не нашел. Антиквар купил лот у одного англичанина, который решил покинуть страну вскоре после победы Нелсона Манделы. Он потерял его из виду.
— Значит, вам больше ничего не удалось узнать о Еве Миллер?
Жузе Бухман ответил не сразу. Из другого кармана, с внутренней стороны жилета, он извлек:
в) Тощую пачку цветных фотографий.
— Взгляните. Это здание соответствует адресу в письме, которое Ева Миллер прислала Марии Дункан. Оно находится в белом районе, заселенном мелкими буржуа. Вы бывали в Кейптауне? Это необычное место. Представьте себе огромный shopping centre — современный, с высокими пальмами, украшающими залы. Пальмы просто изумительные. Они из пластика, но это можно обнаружить, лишь прикоснувшись к ним. Кейптаун напоминает мне пластиковую пальму. Впечатляющий город, это я вам говорю, очень чистый, чрезвычайно ухоженный. Достижение, в которое хочется верить. А вот это субъект, живущий в квартире, в которой жила моя мать. Обратили внимание на шрамы? В восьмидесятые годы он жил в Мапуту. Был одной из фигур Южноафриканской коммунистической партии. Однажды сел в машину, включил зажигание, и — бабах! — страшный взрыв, потерял глаз и обе ноги. Он показался мне симпатичным. Один из тех, кто, всю жизнь посвятив борьбе с апартеидом, не сумел толком приспособиться к стране радуги. Он сетует, что уже никто не защищает идеалы, считает, что победа капиталистической модели развратила народ, его раздражает демократия с ее либеральными законами, но что действительно вызывает у него ностальгию, так это потерянная юность, глаз и обе ноги. Он никогда не слышал о Еве Миллер. Однако хозяин квартиры, вот на этой другой фотографии, старик бур, почти столетний, вот он действительно прекрасно помнит мою мать.
Я устроился как раз над ними, повис на потолке, повернув голову вниз, так что мог все внимательно разглядеть. Феликс зажег лампу, чтобы рассмотреть фотографии. Портрет старого бура (черно-белый, как, впрочем, и все другие снимки) был чрезвычайно удачным. Тот сидел в огромном кресле темного дерева. Неяркий боковой свет падал ему на правую сторону лица, освещая застывшее в нем молчание. В правом нижнем углу можно было разглядеть почти потонувший в тени нервный силуэт одной из тех миниатюрных собачек, которых обожают держать при себе состоятельные дамы и которые меня всегда раздражали, поскольку они больше смахивают на дрессированных крыс, нежели на собак.
— Вам нравится снимок? Мне тоже, — Жузе Бухман улыбнулся. — Лучшие портреты не те, что характеризуют личность, а те, что характеризуют эпоху. Ну так вот, этот cota встретил меня с некоторым недоверием, был не слишком разговорчив, зато предложил мне финал для моего путешествия. Хотите взглянуть?
г) Вырезка из йоханнесбургской газеты «У Секулу».
— Готовы? Полагаю, что это можно назвать антиклимаксом[46]. Вам судить. Читайте!
Феликс повиновался.
— Умерла Ева Миллер. Сегодня во второй половине дня у себя дома, в Sea Point, в Кейптауне, скончалась американская художница Ева Миллер. Госпожа Миллер, которая когда-то жила на юге Анголы и прекрасно говорила на нашем языке, была уважаемой личностью в португальской диаспоре Южной Африки. В последние годы она разрывалась между Кейптауном и Нью-Йорком. Причина ее смерти пока неизвестна.
Память — это пейзаж, созерцаемый из окна движущегося поезда. Мы видим, как над акациями разрастается утренняя заря, птицы поклевывают утро, словно фрукт. Дальше мы видим спокойную реку и обнимающую ее рощу. Видим неспешно пасущееся стадо, супружескую пару, которая бежит, взявшись за руки, мальчишек, танцующих футбол, блестящий на солнце мяч (еще одно солнце). Видим невозмутимые озера, где плавают утки, реки с медленными водами, в которых слоны утоляют жажду. Все это разворачивается у нас на глазах; мы знаем, что это происходит на самом деле, но только в отдалении, мы не можем этого коснуться. Некоторые события уже так далеко, а поезд мчится так быстро, что у нас нет уверенности в том, что все это и вправду было. Может, это нам приснилось. Меня уже подводит память, говорим мы, а это всего лишь потемнело небо. Вот что я чувствую, когда думаю о своем предыдущем воплощении. Я помню разрозненные, несвязанные факты, фрагменты длинного сна. Одна женщина на каком-то празднике, уже к концу праздника, когда чувствуешь себя одурманенным дымом, алкоголем, просто усталостью, схватив меня за руку, шептала на ухо:
— Знаете, из моей жизни мог бы получиться роман, да не просто роман, а ого-го какой…
Думаю, это далеко не единичный случай. Большинство людей в жизни не читало великих романов. Сейчас-то я знаю, думаю, что знал и раньше, что все жизни исключительны. Фернанду Пессоа превратил прозаическую биографию мелкого конторского служащего в «Книгу тревог», которая, возможно, является самым интересным произведением португальской литературы. Услышав на днях из уст Анжелы Лусии признание в том, что ее жизнь ничего такого из себя не представляет, я испытал желание узнать ее получше. Если бы какая-то женщина ухватилась вечером за мою руку, чтобы сказать мне что-то вроде: «знаете, в моей жизни нет ничего примечательного, мое существование сведено к минимуму», — я бы, наверно, в нее влюбился. Вопреки намекам некоторых из моих врагов, тайно поддержанных кое-кем из моих друзей, я всегда интересовался женщинами. Мне нравились женщины. Я имел обыкновение совершать с той или иной близкой подругой долгие пешие прогулки. Я обнимал их на прощание, и запах их волос, прикосновение к упругой груди меня возбуждали. Тем не менее, если какая-нибудь из них отваживалась меня поцеловать или предложить мне нечто еще более смелое, чем поцелуй, я вспоминал о Дагмар (Авроре, Альбе или Лусии) и впадал в панику. Долгие годы я жил в плену этого страха.
Этим вечером Жузе Бухман появился в компании старика с длинной белой бородой, седыми космами, спадавшими по его плечам дикарскими косицами. Я сразу же узнал в нем нищего, которого фотограф преследовал несколько недель подряд, запечатлев его на замечательном снимке — когда тот выныривает из канавы. Древний бог, мститель со всклокоченной шевелюрой и свирепым горящим взглядом.
— Я хочу представить вам моего друга Эдмунду Барата душ Рейша, экс-агента Министерства госбезопасности.
— Экс-эго! скажите лучше, экс-человека! Примерного экс-гражданина. Эксклюзивный экспонат экзистенциальных экскрементов, экстатического и экспрессивного эксплантанта. В двух словах: профессионального бродягу. Очень приятно…
Феликс Вентура протянул ему кончики пальцев. В растерянности, с отвращением. Эдмунду Барата душ Рейш захватил его ладонь своими, крепко, надолго, глядя на него боком (как птица) и, тем не менее, внимательно, насмешливо, наслаждаясь его дискомфортом. Жузе Бухман, одетый в красивый пиджак из бумазеи медового цвета, скрестив руки на груди, тоже, казалось, забавлялся. Маленькие круглые глазки поблескивали в полумраке гостиной, словно стеклянные бусины:
— Я подумал, может, вам будет любопытно с ним познакомиться. Жизнь этого человека словно придумана вами…
— Простите?
— Я Всеслышащее Ухо. Так меня звали. Моя подпольная кличка. Мне нравилась. Мне нравилось слушать. А потом — бац! — на нас рухнула Берлинская стена. Опа-на, старичок! Был агент, стал экскремент.
Феликс Вентура вздрогнул:
— Вы были учеником профессора Гашпара?
Эдмунду Барата душ Рейш удивленно улыбнулся:
— О! Да-да. Вы, товарищ, тоже?
Оба обнялись с искренней радостью. Поделились воспоминаниями. Барата душ Рейш, бывший на пару лет старше Феликса Вентуры, посещал уроки профессора Гашпара в то время, когда в Лицее имени Салвадора Коррейи чернокожих студентов можно было пересчитать по пальцам. Закончив лицей, он поступил в метеорологическую службу. В шестьдесят каком-то году был арестован, обвинен в попытке создания в Луанде подрывной организации, провел семь лет в концлагере Таррафал[47], на островах Зеленого Мыса. «Курятник, — охарактеризовал он его, — но пляж был замечательный». Спустя несколько недель после обретения независимости его уже знали, — друзья и недруги, и всегда больше вторые, чем первые, — как господина Всеслышащее Ухо. Два года в Гаване, девять месяцев в Берлине (Восточном), еще шесть в Москве, и вот так, закалив сталь, — обратно в окопы, защищать социализм в Африке.
— Коммунист! Верите? Я последний коммунист к югу от экватора…
Это упорство его и подвело. В считанные месяцы он превратился в идеологическую помеху. Неудобного субъекта. Ему ничего не стоило кричать: «Я коммунист!» — в то время, когда его начальники только потихоньку шептали: «Я был коммунистом». Он продолжал вопить «я коммунист, да, я подлинный марксист-ленинец!» даже после того, как произошло официальное отречение от социалистического прошлого страны.