Визитов доктора Вадим Петрович дожидался с удовольствием.
Вот и сегодня, когда Вера Ивановна ушла, по его поручению, на Кузнецкий – купить книгу у Готье и еще чего-то у Швабе, – он приветливо поздоровался с Павлом Степановичем Яхонтовым.
– Добропорядочно ведете себя, – говорил доктор, присаживаясь на край кушетки, – добропорядочно. Если так пойдет – через неделю на выписку можете.
– А морозы? – спросил Стягин и указал движением головы на окно.
– Морозы? Ничего! В карете будете ездить.
– Да, по Москве… А если понадобится отправляться в деревню?
– Увидим, увидим!.. Больших морозов еще не будет, бог даст!.. А пока надо о ближайшем думать, вперед труса не праздновать. Теперь за вами образцовый уход… Барышня-то у вас, Вера-то Ивановна – золото… Приятель ваш чистое вам благодеяние оказал.
– Вы ее знали и прежде? – спросил с интересом Стягин.
– Как же… через Лебедянцева. Особа достойнейшая. Вся семья ею держится… Мать почти слепая. Сестренка в гимназии, брат – студент. Вот она при вас почти целый день, а успевает еще урок дать и по ночам работает.
– И как свежа!
– Хотя питание, наверное, было всегда плохое… Крепыш!.. Выносливая, героическая натура… Хорошего бы мужа… Всякого осчастливит. Да нынешние молодые люди на женитьбу туги.
– Она уж не очень юна? – тоном вопроса выговорил Стягин.
– Лет двадцать семь-восемь – не меньше.
– А-а, – протянул Стягин, и ему стало почему-то приятно, что Вере Ивановне под тридцать, при такой свежести, красивом, молодом лице и видном стане.
Ему захотелось даже успокоить доктора насчет того, как Вера Ивановна теперь питается у него. Он оставлял ее и обедать. Левонтий нашел старика-повара, ходившего к нему в богадельню, умеющего отлично готовить для больных; но Вера Ивановна получала полный обед.
– Да, редкая девушка! – выговорил доктор и погладил себя по крутому лбу.
В первый раз Стягину так легко было вести разговор с москвичом, испытывать на себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.
Как раз в эту минуту тихо отворилась дверь, и в комнату вошла Федюкова.
– А! Вера Ивановна! – шумно встретил ее доктор, встал и крепко потряс ее руку.
И Стягин протянул было ей свою, но она сказала ему:
– Я с холоду, Вадим Петрович.
– Откуда бог несет? Из дому? – спросил доктор.
– Нет, я ездила на Кузнецкий, а оттуда завернула на минуту к Лебедянцевым…
Лицо Веры Ивановны затуманилось. Стягин это тотчас же заметил:
– Почему он пропал? Глаз не кажет?
На этот возглас Стягина Федюкова, обращаясь больше к доктору, потише выговорила:
– У них опять большая беда…
– Что такое? – вскричал Стягин. – Отчего же он мне не даст знать?.. Вот чудак!..
– С Марьей Захаровной неладно? – уверенно спросил доктор.
– Да, Павел Степанович… припадки сильнее прежних, и так неожиданно.
– Кто же позван?
– Я не знаю, как его фамилия.
– Большая ирритация, значит?
– Большая… Я послала сестру Соню к ним… При детях бонна такая неумелая. Дмитрий Семеныч не знает, как ему и разорваться.
– И мне ничего не дал знать! – вырвалось у Стягина, и он завозился на кушетке.
Ему стало досадно на приятеля за такую скрытность и как бы немного совестно перед Федюковой за то, что он ничего не знает про беду, случившуюся с Лебедянцевым.
– Вы не заедете ли, Павел Степанович? – тоном полувопроса выговорила Федюкова.
Стягин глядел на ее немного побледневшее лицо и на выражение больших глаз. Она сдерживала волнение. И вид ее душевного расстройства трогал его.
– Как же, как же, – зачастил доктор, – сейчас поеду. Если пригласили Коровина – она в хороших руках.
– Кажется, я не знаю наверное.
– Пожалуйста, доктор, – остановил его Стягин, – скажите Лебедянцеву, чтобы он дал мне знать, что у него, и завернул бы, когда можно будет.
– Ладно, ладно… А вы – молодцом! Никакими новыми лекарствами пичкать вас не следует… Наружные средства только… Завтра я не буду. Никакого осложнения не предвидится. Только лежите посмирнее и не сердитесь на то, что попали в ловушку!..
Веселый смех доктора разнесся по комнате.
Его проводила в переднюю Федюкова, там о чем-то тихо поговорила с ним и тотчас же вернулась.
Любопытство Стягина было возбуждено, – именно любопытство, а не сердечное участие к приятелю. Он продолжал досадовать на Лебедянцева, и ему как бы неприятно сделалось от того, что Федюкова с таким расстроенным лицом говорит о беде, постигшей его приятеля.
– Что такое у Дмитрия Семеныча? – спросил он, как только Федюкова показалась в дверях.
Она не сразу ответила, села у стола и тихо опустила руки по коленам.
– Вы разве совсем не знаете Марью Захаровну?
– Жену Лебедянцева?
– Да.
– Видел… очень мало…
– Давно?
– Не помню, в один из моих приездов в Москву, лет больше пяти тому назад… Он только что женился тогда…
Вспомнилась ему, когда он говорил эти слова, тесная квартира Лебедянцева где-то на Садовой. Жена показалась ему "кухаркой", он нашел, что у нее ужасный тон и что жениться на такой некрасивой и скучной женщине – совершенная нелепость. Потом он никогда о ней не думал и в редких письмах к приятелю ни разу не передавал ей даже поклона.
– Это – превосходная женщина! – начала Федюкова и оправила рукой волосы жестом, который Стягин находил очень красивым.
– Очень уж, кажется, незанимательна.
– На чей взгляд, Вадим Петрович. Чудесной души и верный товарищ мужа… Ведь у них четверо детей!
– Зачем столько?.. Разводить нищих!..
Федюкова поглядела на него с недоумением, и взгляд ее серых, вдумчивых глаз смутил его.
– Вы возмутились тем, что я сказал? – спросил он с усмешкой.
– Как же быть? – выговорила она.
Эта фраза звучала странно в устах девицы, но Вера Ивановна выговорила ее спокойно и целомудренно.
– Положим! – поспешил он оговориться. – Так что же с ней? Какие припадки?
– Когда она… в таком положении, – и это Федюкова выговорила совершенно просто, – на нее находит психопатическое состояние.
– С ума сходит? – резко спросил Стягин.
– Временно… Иногда припадки неопасны, тихое расстройство… Она хохочет, валяется по полу, как маленький ребенок. А на этот раз… гораздо сильнее… Вчера, говорят, был ужасный припадок… Так жаль!
И она смолкла. В голосе заслышались слезы.
Стягина начало разбирать какое-то жуткое чувство. Ему впервые делалось стыдно за себя перед московским приятелем. Никогда он не спросил его про жену, не знал даже, сколько у него детей, двое или четверо, каково приходится ему выносить тяготу трудовой жизни с большим семейством.
– Жаль и Дмитрия Семеныча! – продолжала Федюкова. – Он все смеется и балагурит, а какую выдержку надо иметь! И такого честного, знающего человека выгнали со службы!
– Когда?
– В прошлом году.
– Да ведь он мне говорил, что служит где-то.
– В одном частном обществе… И должен мириться с ролью… конторщика.
По белому и красивому лбу Веры Ивановны прошла тень.
И по этой части Стягин оставался совершенно равнодушным: хорошенько не расспросил приятеля, сколько получает жалованья, хватает ли ему на жизнь или он принужден перебиваться.
"Ведь я же заболел! – поспешил, оправдаться про себя Стягин. – Когда же мне было вступать с ним в интимные разговоры?.. Я белугой вопил в первые дни".
Но он сообразил вслед за тем, что Вера Ивановна могла многое в его отношениях к приятелю и товарищу найти слишком черствым и брезгливо-барским.
Ему стало не по себе, и он замолчал, не зная, как ему начать себя оправдывать.
Протянулась пауза.
– Депеша, батюшка!
Левонтий внес депешу на подносе, как дворовый, знающий хорошие порядки.
– Барышня, на расписочке расписаться надо, говорит телеграфист.
– Откуда? – тревожно спросил Стягин, когда Левонтий ушел с распиской.
Она подала ему нераспечатанную депешу.
– Вы увидите наверху… Угодно, я прочту?
– Нет, я сам могу…
У него засаднило сердце. Ничего приятного он не ждал.
Депеша была из Берлина. В ней он прочел: " Arrive Moscou dans deux jours. – Embrasse. L?ontine".
– Ах ты, господи! – не воздержался он и даже всплеснул руками.
Приезд его подруги вместо радости приносил с собою очень явственную досаду.