И болей всех больнее боль
Вернет с пути окольного!
Создано это недавно - месяца три назад, а теперь, в письме к ней, он сворачивает на тот же окольный путь? В стихах поучает ее - не думать о смерти, не говорить о печальном, не уходить в сочинительство, а вернуться к новой жизни и простым людям. "Если не поздно, то бегите от нас, умирающих..." Через тридцать лет монахиня Мария вспомнит о ярости, которую испытывала Лиза Пиленко, читая эти строки:
Не знаю отчего, я негодую. Бежать - хорошо же. Рву письмо, и
синий конверт рву. Кончено. Убежала. Так и знайте, Александр
Александрович, человек, все понимающий, понимающий, что значит
бродить без цели по окраинам Петербурга и что значит видеть мир,
в котором нет Бога.
Вы умираете, а я буду, буду бороться со смертью, со злом, и
за вас буду бороться, потому что у меня к вам жалость, потому что
вы вошли в сердце и не выйдете из него никогда.
4
"Россия была больна и безумна, и мы, ее
мысли и чувства, вместе с нею. Была
минута, когда все чувства нашей родины
превратились в сплошной, безобразный
крик, похожий на крик умирающего от
болезни."
Александр Блок,
"Ответ Мережковскому", 1910
Бороться со смертью и злом нелегко - в те годы со всех сторон были смерть, распад. Девятнадцати лет Лиза вышла замуж за адвоката Дмитрия Владимировича Кузьмина-Караваева, нарушив совет, или, если угодно, завет Блока: то не был человек, "который любит землю и небо / Больше, чем рифмованные и нерифмованные / Речи о земле и о небе". Напротив, он был до кончиков ногтей эстетом, книжником, декадентом: рифмы, звучания, символы были для него важнее реальности.
Полюбила она его? Может быть, в какой-то момент ей это могло показаться: она кинулась спасать его от гибели, этого слабого, обреченного человека. К тому же ее привлекала семья, умный старик, профессор государственного права Владимир Дмитриевич, любивший рассказывать, как его предок, новгородский посадник Кузьма, вынес грозному московскому царю на полотенце каравай - отчего и возникла их странная фамилия, Кузьмины-Караваевы. Дмитрия Лиза не спасла, а чуть было сама не погибла, усвоив его образ жизни. Вместе с ним Лиза посещала литературные салоны, на "башне" Вячеслава Иванова слушала мистические споры Мережковских о Христе и Антихристе и пенье Михаила Кузмина, исполнявшего под собственный аккомпанемент духовные стихи; домой она возвращалась уже утром, испытывая глубокую тоску ("На душе мутно. Какое-то пьянство без вина, пища, которая не насыщает..."), и под стук копыт извозчичьей лошадки твердила про себя строки давних стихов Зинаиды Гиппиус, звучавшие в памяти как лучшее определение окружающего мира; они ведь так и назывались - "Всё кругом":
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко-тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное...
...Вязко, болотно и тинно застойное,
Жизни и смерти равно недостойное...
Елизавета Кузьмина-Караваева - теперь это уже литературное имя. Один за другим выходят сборники ее стихов, в которых отражается и пустая, ложная жизнь Петербурга десятых годов, и тоска по настоящей России, по народу и героизму; называются сборники "Скифские черепки", "Юрали", "Руфь". На все эти стихи падает тень Александра Блока, строгое лицо которого появлялось и в тех строках, где его, казалось бы, нет и быть не может:
Тоска сковала крепко тело,
Не преступлю я твой порог,
И ты, ушедший вдаль пророк,
Воскликнешь: "Этого ль хотела?"
Нет, я не знала, что на муку,
На вечный, на святой позор
Манил меня твой темный взор,
Ты дал свою стальную руку.
И я припала к ней; испили
Мы вместе час благих надежд,
И в путах тлеющих одежд
Лежу теперь в твоей могиле...
Неотступно в ушах звучат страшные слова из блоковского письма: "...бегите от нас, умирающих". Этого не может, не должно быть - Блок излучает жизнь, его стальная рука ведет не к могиле, а к высотам надежды. И все снова в загадочных строках книги стихов "Руфь" возникает призрак Блока, и в воображении Лизы сквозь его черты проступает облик Иисуса:
О Царстве пророчить мне больно
Тому, кто любимее мужа,
И спутник, и брат, и жених.
Напрасно шепчу я: довольно,
Все та же звенящая стужа,
И так же все голос мой тих.
И ангелов грустные гусли,