И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон.
("Жил на свете рыцарь бедный...", 1829)
Латинские слова, произносимые рыцарем, значат: "Свет небес, святая Роза!" - это обращение к Деве Марии. С такой, теперь еще и мистической, нагрузкой роза дожила до поры символизма и стала одним из любимых цветообразов многих поэтов. К.Бальмонт особенно охотно играл розой, извлекая из нее порой банальное, но неизменно эффектные воспоминания, в которых соединяются эллинская символика любви и средневековая религиозная мистика:
В моем саду мерцают розы белые,
Мерцают розы белые и красные.
В моей душе дрожат мечты несмелые,
Стыдливые, но страстные.
...Лицо твое я вижу побледневшее,
Волну волос, как пряди снов согласные,
В глазах твоих - признанье потемневшее,
И губы, губы красные.
("Трилистник", 2, 1900)
К средневековой мистике восходят и белые розы, венчающие Христа в поэме А.Блока "Двенадцать":
В белом венчике из роз
Впереди - Исус Христос.
("Двенадцать", 1918)
Уже в начале десятых годов XX века на эту перегруженную ассоциациями и намеками розу стали наступать акмеисты. "Восприятие деморализовано,- писал немного позднее поэт акмеистического круга Осип Мандельштам, осуждая "профессиональный символизм".- Ничего настоящего, подлинного. Страшный контреданс "соответствий", кивающих друг на друга. Вечное подмигивание. Ни одного ясного слова, только намеки, недоговаривания. Роза кивает на девушку, девушка на розу. Никто не хочет быть самим собой... Русские символисты... запечатали все слова... Получилось крайне неудобно - ни пройти, ни встать, ни сесть. На столе нельзя обедать, потому что это не просто стол. Нельзя зажечь огня, потому что это может значить такое, что сам потом не рад будешь" (статья "О природе слова"). В поэзии самого Мандельштама роза чистый образ: лишенная символистской мистической аллегоричности, она неизменно оказывается метафорой. Такова роза - черная роза - в стихотворении "Еще далёко асфоделей..." (1917). Чтобы оно стало понятнее, поясним читателю, что здесь идет речь о Крымском побережье, о Коктебеле, где Мандельштам жил в доме у поэта Максимилиана Волошина:
Еще далёко асфоделей
Прозрачно-серая весна,
Пока еще на самом деле
Шуршит песок, кипит волна.
Но здесь душа моя вступает,
Как Персефона, в легкий круг,
И в царстве мертвых не бывает
Прелестных, загорелых рук.
Зачем же лодке доверяем
Мы тяжесть урны гробовой
И праздник черных роз свершаем
Над аметистовой водой?
Туда душа моя стремится,
За мыс туманный Меганон,
И черный парус возвратится
Оттуда после похорон!
Как быстро тучи пробегают
Неосвещенного грядой,
И хлопья черных роз летают
Под этой ветряной луной.
И, птица смерти и рыданья,
Влачится траурной каймой
Огромный флаг воспоминанья
За кипарисного кормой.
И раскрывается с шуршаньем
Печальный веер прошлых лет,
Туда, где с темным содроганьем
В песок зарылся амулет,
Туда душа моя стремится,
За мыс туманный Меганон,
И черный парус возвратится