- Второй куплет!
И с нарастающим увлечением затянул:
Уважим бедняка, что, болен, сед, несмел,
Стыдливо молит нас смягчить его страданья,
Но гневно заклеймим того, кто труд презрел,
Кто молод и здоров, а просит подаянья.
Кто нищенством грешит из лености, тот - вор!
Он грабит стариков, что труд сломил до срока. (Бис.)
Ему, кто праздностью стяжает хлеб, - позор!
О дети милые, не ешьте хлеб порока! (Бис.)
Все хором подхватили припев; его проревели даже оба стоявших у стены лакея. Женщины, визгливо фальшивя, сбивали с тона басивших мужчин.
Тетка и новобрачная рыдали во всю мочь. Папаша Тайль сморкался шумно, как тромбон, а Тушар-отец пришел в такой раж, что схватил целый хлеб и стал дирижировать им над серединой стола. Кухарка орошала слезами горбушку, с которой никак не могла расстаться.
В общее волнение вплел свой голос и Совтанен:
- Вот это здравые мысли, а не разные пошлые шуточки!
Анна тоже расчувствовалась и посылала сестре воздушные поцелуи, дружески кивая ей на мужа и словно поздравляя ее.
Молодой человек, опьяненный успехом, продолжал:
Красавица-швея на чердаке своем
Мечтает, голосу внимая искушенья.
Не расставайся, нет, дитя мое, с шитьем:
Отцу и матери одна ты утешенье.
Найдешь ли в роскоши отраду ты, когда
Родитель твой умрет, прокляв тебя жестоко? (Бис.)
Замешан на слезах бесчестный хлеб всегда.
О дети милые, не ешьте хлеб порока! (Бис.)
Теперь припев подхватили лишь оба лакея да Тушар-отец. Анна, побелев, опустила глаза. Новобрачный растерянно оглядывался, силясь сообразить, чем вызвана эта внезапная холодность. Кухарка выронила горбушку из рук, словно та неожиданно налилась ядом.
Совтанен, спасая положение, важно изрек:
- Третий куплет - это уже лишнее.
Папаша Тайль, побагровев до ушей, бросал по сторонам свирепые взгляды, Тогда Анна с глазами, полными слез, прерывающимся голосом женщины, которая вот-вот расплачется, приказала лакеям:
- Несите шампанское.
Гости радостно вздрогнули. Лица просияли. И так как Тушар-отец, который ничего не заметил, не почувствовал, не понял, по-прежнему размахивал хлебом и, показывая его присутствующим, одиноко надсаживался:
О дети милые, не ешьте хлеб порока!
вся компания, наэлектризованная появлением бутылок с серебряной головкой, оглушительно грянула:
О дети милые, не ешьте хлеб порока!