— Ты сотворила величайшую глупость. — В Венеции Хлодвиге героически молчал, слушая мой рассказ об утренних событиях. И только после того, как мы, закончив сегодняшние дела в столице, переместились в Чьямонту, принялся меня отчитывать.
— Ты о том, что организацией похорон Фредерике занимается Ромео Нуово?
— Это как раз хорошо. Я о том, как ты обошлась с Градениге. Лучше всего было бы поторговаться, попросить время на размышление, потребовать какую-то нереальную компенсацию. Так мы могли бы обойтись без беспорядков и без лишних жертв. И заодно точно узнали бы, кто из аристократов участвует в заговоре. Тем более, был бы шанс стравить между собой тех, кто хочет управлять Венецией через тебя, и открытых бунтовщиков. А теперь я даже не уверен, что ты переживёшь завтрашний день.
Канделиус, возлежащий на мягком кресле и представляющий в этом разговоре сторону нелюдей, согласно кивнул.
— Градениге в ущелье, выбраться из которого или подать сигнал они не в состоянии, и их соратники думают, что Мартина и Юлиани мертвы, и, заодно, желают отомстить тебе. — Хлодвиге откинулся на спинку стула, полуприкрыл глаза. — Быть может, тебе вообще не возвращаться в Венецию?
— Ага, пусть убивают Женевьеву и Антонио.
— Её сочтут трусом. Пока что народ, как я понимаю, не особо протестует против новой догарессы. — Канделиус выпрямился и чрезвычайно серьёзно укусил себя за основание крыла. — Извините, где-то поймал кровососку. Так вот, сейчас против Светы только те, кто имел шанс взять власть в свои руки после смерти Фредерике Моста. Но если она сбежит — её не станет уважать ни один двуногий. Насколько я знаю, так вы относитесь к тем, кто в минуту опасности принимает разумные решения.
— Ты прав, крылатый. — Хлодвиге медленно прошёлся по комнате, остановился за моим стулом. — И какое решение ты примешь, Света?
— Утром вернусь в Венецию, приму участие в похоронах Фредерике и постараюсь дожить до следующего утра. Хлодвиге, мне нужно поговорить с Канделиусом о некоторых особенностях организма крылатых котов. Не будешь ли ты так любезен подождать здесь полчаса, пока мы поговорим?
— Да, моя повелительница.
Мы с Канделиусом вышли в тот самый коридор, по которому я несколько дней назад гналась за Шивой, одетая в красное платье и корсет, предвкушающая продолжение забав с Балдассаро…
— Света. Ты уже минуты три стоишь, смотришь в одну точку и явно хочешь уйти от разговора. Тебе настолько трудно вспоминать об этом? Я хотел бы узнать правду о смерти Доменике, но готов подождать.
— Не надо. Я расскажу.
С Хлодвиге я разговаривала на кураже, подстёгиваемая лёгким возбуждением. Пересказывать всё то же самое Канделиусу, не срываясь на крик: «Почему это происходило со мной?!», было намного сложнее. Но кот заслуживал правды.
Когда я закончила, Канделиус взлетел и натуральнейшим образом обнял меня лапами, уткнувшись пушистой головой в подбородок. И замурчал.
— Ну всё, иди к Хлодвиге. А то он уже весь измаялся, шагает туда-обратно возле двери.
Канделиус спрыгнул с моей шеи и отправился в сторону лестницы на второй этаж. А я с силой провела руками по лицу, стирая последствия разговора, и пошла к своей комнате. Сейчас мне как никогда требовался кураж, сопровождавший каждую «ночь доминирования».
Позавтракать мы решили в Чьямонте. Наблюдая за прохаживающимися по городу ящерами, я вдруг вспомнила, из-за чего мне пришлось возглавлять штурм Виадотте.
— Доменике говорил, что ящеры неохотно слушаются тебя.
— Возможно. Меня не волнует их мнение. — Хлодвиге пожал плечами. — Приказы выполняют, и ладно. Вообще с ними чаще Канделиус или кто-то из крылатых общается. Ну и тебя они чуть ли не боготворят. Кстати, а что такого ты им пообещала?
— Равные права с людьми, в основном. Ну и всё, что к этому прилагается: землю, на которую никто не будет посягать, уважение…
— Мда… — Хлодвиге уронил нож, который крутил в руке, и эмоционально выругался, глядя на тонкий порез на пальце. — Ты хоть представляешь, какое волнение это вызовет среди людей? Да тебе понадобится ещё одна такая армия, чтобы предотвратить бунты хотя бы в двенадцати крупнейших городах.
— Думаю, всё будет хорошо. Как только мы с Женевьевой начнём реформу образования, люди сразу поймут, что уважать надо даже тех существ, которые на них не похожи.
Хлодвиге, кривясь, промыл палец; затянул порез; протёр лезвие ножа и опустил его в поясные ножны, и только потом медленно повернулся ко мне.
— Я не знаю, какую реформу вы затеяли с девицей Нуово, но ладно, предположим, она сработает. Но как ты собираешься сдерживать волнения до того, как эта реформа даст результаты?
— Я… — осознав правоту Хлодвиге, я замялась.
— Какое-то время тебе точно придётся поддерживать порядок силами тех же ящеров и шмелей. Или держать население в страхе, устранив самых громких и принципиальных. А ещё лучше — всё вместе. А для начала — утопить под каким-нибудь благовидным предлогом действующий Совет и набрать новый. Ты уверена, что исполнение обещания, данного нелюдям, стоит таких трудностей для людей?
— Но это будет сделано ради их собственного блага! — Я даже повысила голос, недовольная тем, что Хлодвиге не понимает меня. — Мы не будем никого убивать, на крайний случай отправим самых рьяных перевоспитываться, в тюрьму. На них можно будет отрабатывать принципы ускоренного обучения. Послушай, мы с Женевьевой и Антонио проверили — чем больше человек знает и понимает, тем меньшими количествами магии он может обходиться. То есть, даже если мне не удастся сразу выяснить, что стало с магией, люди Террины продолжат жить так, как они привыкли. А, возможно, и лучше!
— Я в этом и не сомневался. Но я всё равно думаю, что давать ящерам права нужно осторожно. Лучше — после того, как мы вернёмся из Космоса.
— Но я даже не знаю, когда я отправлюсь туда! Корабль ещё надо найти и научиться им управлять. — Видя несогласие в глазах Хлодвиге, я подскочила со стула. — Ну как ты не понимаешь?! Они же видят, что мы уже победили, они будут ждать обещанного. Откуда мы знаем, когда им надоест ждать?
— Это может быть проблемой. Может быть, их всё-таки будет проще убить? — Хлодвиге нахмурился, затем покачал головой. — Спровоцируем новую войну… Ладно, два дня потерпят, надеюсь. Решать это вопрос до того, как ты обручишься с Терриной, всё равно нет смысла. Девять утра. Отправляемся, догаресса?
Похороны Фредерике Моста должны были начаться в полдень. Как объяснил мне Ромео Нуово, время было выбрано не случайно: считалось, что именно в это время Террина ближе всего к солнечным богам. И, соответственно, пепел сожжённого легко и быстро попадёт к Солнцу, в «рай».
Самым лучшим во всём этом рассказе было немного растерянное и смущённое лицо Ромео — лицо человека, который знает, что говорит глупости, и совершенно этому не рад. А самым худшим — то, что на правах названной дочери сжечь труп дотла должна была я, хотя обычно в таких ритуалах жгут хотя бы трое бенанданти — сил подобное занятие требует много. Но Ромео предложил мне сделать всё самой. По его задумке демонстрация такой силы должна заставить бунтовщиков сомневаться в успешности и разумности своих действий, а простых венецианцев — сильнее уважать меня.
Осталось придумать: как это сделать и не свалиться в обморок прямо возле гроба?
Завёрнутое в яркую жёлтую ткань тело Фредерике Моста, уложенное на несколько деревянных опор уже лежало у подножия лестницы, ведущей ко Дворцу дожа. Я пришла к нему одной из первых: только трое старушек в строгих испанских платьях, да пара суровых мужчин в тёмной одежде, с нашитыми на рукавах мечами, стояли у тела бывшего дожа.
Старушки меня не заинтересовали, а вот мужчины — очень даже. Антонио вчера час ускоренно рассказывал мне обо всех скуолах Сеньории, и я сразу вспомнила: меч на рукаве — символ скуолы Свободных Воинов. Что же они тут делают? Пришли попрощаться с бывшим дожем? Или заодно и с нынешней догарессой?
Стараясь выглядеть умеренно печальной, я подошла к телу Фредерике, встала у его головы. Согласно традициям — это моё место до полудня. На тот случай, если кто-то захочет выразить соболезнования, дать напутствие или высказать просьбу. И вообще: каждый житель Новой Венеции имеет право увидеть своего будущего правителя вблизи.
Ну, по крайней мере, стоя у тела, я могла потихоньку испарять из него влагу, облегчая себе будущую задачу.
— В городе ходят странные слухи. Говорят, что многоуважаемая госпожа Моста пришла с земли, чтобы снова поработить нас и вернуть инквизицию, от которой с таким трудом сбежали наши предки.
Мужчины в тёмной одежде подошли поближе. Они делали вид, что разговаривают между собой, но говорили при этом так громко, что я была уверена: спектакль рассчитан на меня.
— Есть и другое мнение. Говорят, что она — та, чей приход предсказал отец Меноккио, и она пришла спасти нас от угасания, вернув магию.
— Но все сходятся в одном: доверять новой догарессе пока не следует. Даже если завтра её примут море, земля и Солнце.
К счастью, в этот момент одна из старушек решила рассказать мне о том, каким прекрасным человеком был покойный, как много хорошего он сделал для Новой Венеции. И что я обязана не посрамить память моего названного отца. Когда старушка отошла, мужчин уже не было.
К полудню я была уверена в двух вещах: мне повезло хотя бы в том, что я стою одетая, и не подаю руку и колено предателям и отравительницам; и как хорошо, что погребальная церемония предполагает наличие савана — тело Фредерике Моста я высушила целиком, нетронутой осталась только видимая часть головы. Теперь я без особых проблем отправлю пепел названного отца к солнечным богам.
В полдень загудели трубы, ударили барабаны, и народ, к тому времени заполнивший всю площадь, расступился. Трое жрецов Солнца — двое мужчин и одна женщина — двигались ко мне от улицы Книги. Лица их были сосредоточены и торжественны, золотистые одежды сияли — на их фоне я в своём фиолетовом траурном балахоне буду почти незаметна.
Читать литании они начали ещё в дороге. Здесь использовалась та же искажённая латынь, что и в юриспруденции, так что смысл я понимала с пятого на десятое. Кажется, они просили для Фредерике лёгкой дороги к Солнцу, сияющего посмертия и возвращения к нам в виде живительной магии (а это меня уже удивило, не знала о таких выкрутасах здешней религиозной мысли).
— Фламмис! Солис!
Они воскликнули это хором, встав напротив меня. Антонио предупреждал о том, что эти слова — сигнал к сожжению, но, думаю, я бы и так догадалась.
Мысль — и последняя влага покинула тело Фредерике. Ещё мысль — и температура вокруг савана и деревянных опор резко повышается, ткань и дерево вспыхивают, и вместе с ними разгорается бывший дож. Я помню — должен остаться лишь тонкий пепел, который обязательно нужно отправить вверх, к небу, к Солнцу. И я повышаю температуру, раскалённый воздух дрожит, и священнослужители отшатываются, не в силах вынести жара. Странно, но запаха горелого мяса почти нет — не зря всё-таки Ромео настоял на этих, самых дорогих, опорах. Их тяжёлый масляный аромат забивает все остальные запахи.
Наконец от последнего убранства Фредерике осталась лишь горстка пепла. Мысль — и пепел плавно взмывает очень-очень высоко, так, что теряется на фоне солнечного диска.
— А вы сильны, догаресса. Теперь странный поступок многоуважаемого господина Моста стал мне понятен.
Один из священников протянул руку, желая поддержать меня под локоть, но я лишь отмахнулась. Затраты энергии были невелики, меньше, чем на телепортацию.
— Граждане Светлейшей Сеньории! Сегодня, в день, когда мой названный отец и девятый дож Новой Венеции, Фредерике, сын славного рода Моста…
И тут пространство вокруг завибрировало, и я почувствовала, как на меня опустилось много-много влаги. Понятно, будут бить молнией. Времени думать не было, и я, не мудрствуя лукаво, сотворила над головой деревянный щит.
Удар. Щит с треском разлетается, оставляя щепки в моих коже и волосах. Со стороны священников раздался сдавленный крик — кажется, их тоже задело.
Но пространство всё ещё напряжено и вибрирует. Вода. Деревянный щит. Молния!
Я так сосредоточилась на отражении атак неведомого противника, что даже удивилась, когда в очередной раз не почувствовала вибраций вокруг.
— Догаресса, вы целы?
Жрица кинулась ко мне, и я собрала всю волю в кулак, чтобы мило улыбнуться ей, даже не попытавшейся прийти мне на помощь.
— Благодарю, всё прекрасно. Если все церемонии закончены, я хотела бы отдохнуть.
Дождавшись согласия жрицы, я медленно, сохраняя приличествующее случаю выражение лица, отправилась во Дворец Совета, где меня должны были ждать друзья. И почему мы решили, что бунтовщики попытаются захватить Дворец, но не рискнут нападать на меня на площади?
— Велла, что произошло? На тебе лица нет!
Антонио, наверное, увидел меня из окна. Ибо он не выбежал из дверей, а спустился откуда-то сверху, будучи при этом одет весьма странно. Точнее, весьма странно неодет — рубашка была на месте, шейный бант, развязанным, болтался где-то возле уха, а вот штанов и белья не было вообще.
— Аристократы решили, что, коль бывший дож похоронен, пора и мне составить ему компанию. Не холодно?
Я отвернулась, не желая смущать друга.
— Нет… — Удивлённый голос, потом смущённое ойканье. Антонио осознал, в каком интригующем виде появился передо мной? — Всё, можешь поворачиваться. Подожди, что ты сказала?!
— Убить меня пытались. Кто — не знаю. Надо собрать членов Совета, но предварительно пообедать и придумать устраивающую нас тактику. И подумать, когда и как мы будем искать корабль. Я не собираюсь отдавать Совету эту карту.
Несколько мгновений Антонио переваривал полученную информацию, затем отрывисто сообщил, что распорядится насчёт обеда, и кинулся во дворец. И почему он так медленно соображает в последнее время?
— Кто-нибудь знает, какая башня Дворца была построена позже всех? — Я вспомнила о местном этикете и дождалась конца трапезы. Если я теперь догаресса Новой Венеции, то следует проявить хоть какое-то уважение к местным обычаям.
— Правды.
— Башня правды.
Антонио и Лучианна ответили одновременно. И одновременно же рассмеялись, подмигнув друг другу. Кажется, я начинаю понимать, почему в последние дни Антонио так медленно соображает.
— Потрясающее знание истории. — А в нашей маленькой банде проблемы. Никогда не слышала, чтобы Женевьева говорила настолько ехидным тоном. Да я в принципе не подозревала, что подруга умеет ехидничать. — И как же мы сможем разрушить Башню правды так, чтобы это осталось незамеченным?
— Пока что никак. — Хлодвиге лениво провёл пальцем по стакану, заставляя вино сформироваться в небольшой торнадо. — Не о том думаем, друзья. Света и Совет должны разумно отреагировать на сегодняшнее покушение. Я пока что вижу два варианта: публично объявить прощение, но найти зачинщиков и хотя бы проследить за ними, при необходимости — тихо удавить; или же инициировать расследование с судом и прочими формальностями.
— Для начала мы должны войти в Совет. Власть дожа велика, но и он нечасто может изменить решение Совета.
Лучианна безмятежно улыбалась, и я никак не могла понять, чьи интересы она сейчас преследует. Мои? Свои? Наши? Я быстро обвела взглядом собравшихся: Женевьева — подруга и единомышленница, но кому она будет верна в случае чего: мне или собственным принципам? Хлодвиге — мужчина, добровольно вызвавшийся стать моим рабом, спорящий со мной наедине, но подчёркнуто уважительный на людях. Лучианна — очень красивая серая мышка, не осмеливавшаяся лишний раз открыть рот на собраниях у Доменике. Антонио, которому скоро придётся выбирать между сестрой и любовницей. Кому из них я могу безоговорочно доверять?
— Я подниму этот вопрос на сегодняшнем собрании. Я надеюсь, у каждого из вас есть законные перспективы войти в Совет?
— Я и Лучианна есть в Солнечной книге. Семью Нуово, кажется, должны были включить пару лет назад, как оказавших важную услугу Сеньории.
— Включили. Так что всё законно. — Женевьева широко улыбнулась, явно довольная тем, что имеет не меньшее право войти в Совет, чем Лучианна. Интересно, почему они друг другу так не нравятся? Или все сёстры ревнуют братьев к их девушкам?
— Отлично. Теперь насчёт покушения. Убить пытались меня, так что и решать мне. Я буду требовать, чтобы зачинщики и исполнители были найдены и заточены в Башню правды.
Кажется, никто их соратников не ожидал такого ответа. Первым нашёлся Хлодвиге.
— Твоё право, догаресса. Ты хочешь справедливого суда для них и Амэранты?
— Да. Заодно и решим проблему с кораблём.
Ни к чему им знать, какой именно справедливый суд будет ждать заговорщиков.
За час до сбора Совета мы разошлись по своим комнатам. Хлодвиге аккуратно поинтересовался возможностью составить мне компанию, но я отказалась.
Оказавшись у себя, я устроилась перед зеркалом и придирчиво принялась изучать собственное отражение. Почти два месяца, проведённые в Новой Венеции, изменили меня: на лбу и на висках прорезались первые морщины, в волосах цвета молочного шоколада появилась первая — и очень заметная — седина, в глазах — какое-то затравленное, недоверчивое выражение. И без того острое лицо заострилось ещё сильнее, приобрело какое-то хищное выражение. Разве может так выглядеть Богиня?
Не может. А я окажусь в безопасности только в том случае, если стану Богиней для каждого жителя Светлейшей Сеньории. Поэтому у меня есть только час, чтобы магией привести в порядок кожу и волосы, убрать морщины и седину, вернуть глазам живость и блеск. И да помогут мне боги пластической хирургии.
К тому моменту, когда в дверь постучал слуга, чьей обязанностью было повсюду сопровождать дожа, я была донельзя вымотана и настолько же довольна собой. Мой образ «сотворить идеал из измотанной женщины» вполне мог бы войти в учебники Университас. Не войдёт, конечно, ибо раскрытие этого маленького секрета никак не сочетается с моими планами, но местные женщины и сами неплохо справляются. И вообще, если я не Богиня на самом деле, то уж точно гений! Толком не зная биологию, создать образ, непрерывно поддерживающий эталонный внешний вид и тратящий при этом минимум энергии, это внушительное достижение.
В этот раз зал оказался заполнен на две трети. Интересно, что же пробудило в аристократах уважение к воле покойного? Зрелищное сожжение или не менее зрелищное сражение с неведомым злоумышленником?
— Приветствую Большой Совет! — Я прошла сразу к своему месту, но садиться не стала. Требовать следовало сразу, не давая им времени опомниться. — Я вижу, многие смогли переступить предрассудки и принять верное решение. Но те аристократы, которые сочли возможным поставить свои личные убеждения превыше блага Новой Венеции должны быть выведены из состава Большого Совета. Желает ли кто-то возразить?
Пауза. Не более, чем дань вежливости, призрачная возможность возразить. Почему же они молчат? И тут я едва не рассмеялась. Они видят в моих словах прекрасную возможность пропихнуть в Совет своих союзников и усилить собственное влияние! Ну и отлично. Так они скорее согласятся на требование ввести в Совет моих соратников.
— И первыми кандидатами на освободившиеся места я хотела бы назвать Женевьеву и Антонио из семьи Нуово, Хлодвиге из семьи Либерте, Лучианну из семьи Порталуче.
Облегчение, которое аристократы испытали после того, как я замолчала, было почти ощутимым. Ещё бы: из двухсот освободившихся мест мои ставленники претендуют только на четыре. Есть, чему радоваться.
— Предлагаю сразу же проголосовать, многоуважаемые. — Этого дородного мужчину, словно сошедшего со старинных портретов, я в прошлый раз не видела. Интересно, я его не заметила или он только сегодня проникся уважением к последней воле Фредерике? — Кто за?
Как я и ожидала, несогласных не оказалось.
— Следующий вопрос, который я хотела бы вынести на ваш суд, касается сегодняшнего покушения… — Я прервалась, увидев, как худая почти до измождённости женщина в строгом фиолетовом платье испанского типа медленно поднимается со своего места.
— Я слушаю вас, многоуважаемая… — я сделала паузу, давая женщине возможность представиться.
— Виттория Градениге, догаресса. Я позволила себе прервать вас лишь ради того, чтобы сообщить: нападавшие на вас преступники найдены, изловлены и содержатся сейчас в моём доме. Естественно, я готова передать их в руки правосудия в любой удобный момент.
— Прекрасно. Я желаю, чтобы их судили по законам Светлейшей Сеньории. Что, как я понимаю, будет возможно только лишь после того, как я обручусь с Терриной. До того момента их следует поместить в Башню правды и содержать там, следуя заведённому порядку. Есть ли возражения?
Возражений, как я и рассчитывала, не было.
С рассветом я подошла ко Дворцу дожа, простоволосая, одетая в одну белую длинную рубаху. На приличном расстоянии от меня двигались Антонио, Шива и Женевьева. Это было наглым нарушением традиций: первое Обручение дожа должно было происходить наедине со стихиями, если не считать, конечно, вопящую от радости толпу, заполнившую площадь Марка и Доменика.
Но друзья наотрез отказались оставлять меня одну против толпы. Да и от радости мало кто вопил: некоторые хмурые венецианцы явно желали мне чего угодно, кроме долгих лет жизни и лёгкого правления. Их настроения не улучшали даже выставленные на площадь бочки с алкоголем.
Ничего. Они обязательно всё поймут.
Первым делом следовало обручиться с Воздухом. Раскинув руки и запрокинув голову, я выкрикивала слова клятвы в равнодушное голубое небо. И как им вообще пришёл в голову этот ритуал? Закончив клятву, я свела руки над головой, и в небо ударила яркая голубоватая молния.
Не зря я старалась, творила самую большую и яркую молнию, какую только могла себе представить — приветственных выкриков было куда больше, чем я ожидала.
Обручение с землёй заключалось в трёхминутном стоянии на коленях у Дворца, на метровом куске площади, не выложенном брусчаткой. Обычно результатом этого стояния становился маленький, идеально круглый камень, который считался даром планеты новому дожу. Но эту часть ритуала я решила нарушить. К счастью, толпа находилась за моей спиной, и никто не мог даже краем глаза заметить, как у самой земли зреет огромный бриллиант.
На коленях я простояла целых четыре минуты. Создание местной версии земного Куллинана [1] высосало почти все силы. Но как же орала и бесновалась толпа, когда я повернулась и показала его: огромный, розовый, брызжущий светом новый символ Новой Венеции.
Из последних сил я заставила бриллиант зависнуть в пятнадцати метрах над площадью и взглядом указала на него Шиве. Несколько взмахов крыльев, и маленький чёрно-серебристый котодракон висит рядом с бриллиантом и всем своим видом показывает: только тронь! Спустя пару мгновений к Шиве присоединились Канделиус и ещё пара незнакомых мне котов. Кажется, они спикировали откуда-то от Дворца дожа.
Отлично. Можно идти на памятный пирс, отдавать морю кольцо.
Эта часть ритуала оказалась невыносимо сложной. Стоило мне дойти до того места, на котором я стояла, когда Фредерике решил пожертвовать меня морю, как горло сдавило удушьем, ноги и руки затряслись, а сердце съёжилось где-то под рёбрами. Память о громадной волне, безжалостно сметающей меня с пирса, властно поднялась из глубин подсознания и захватила сознание, практически вытеснив из него всё остальное.
На подгибающихся ногах я сделала шаг, другой, третий… И остановилась. Идти дальше было совершенно невозможно. Хорошо, что толпа осталась на площади: за мной шли лишь свидетельствующие ритуал Антонио и Женевьева. Но они не имели права подходить ближе, и никак не могли мне помочь.
И что делать?
Использовать магию по принципу: «а ну быстро почини мне мозг» я не решилась. За всё время, что я провела на Террине, я так до конца и не поняла, как именно некая часть звёздного излучения взаимодействует с человеческим мозгом. Проверять это сейчас — потрясающий, просто редкостный идиотизм.
Оставался только один вариант. Надеюсь, мой разум достаточно восстановился после создания бриллианта. Мысль, и прямо у моих ног пролегает трещина. Хорошо, что неведомые мне создатели поленились делать пирс особо толстым: стоило немного усилить давление, как мраморные плиты обрушились в воду, вздымая фонтаны брызг.
— Тебе, Море! Тебе, Террина! Тебе, Венеция!
Золотое кольцо, слегка разогнанное магией, взлетело над заливом и, освобождённое, с тихим плеском упало в воду.
— Свидетельствую!
— Свидетельствую!
Отлично. Теперь я — полноправная догаресса Новой Венеции. Остался лишь один маленький штрих к сегодняшнему дню, и можно отправляться во Дворец дожа и ложиться спать. Коты, оставившие свой пост у бриллианта, с важным видом шли следом за мной: пусть жители привыкают к тому, что отныне не только потомки обезьян заслуживают уважения.
— Граждане Светлейшей Сеньории! — Ну какой идиот додумался сделать эту лестницу золотой а не гранталловой? Такой динамик получился бы. А вместо этого приходится аккуратно усиливать волну, надеясь, что не перестараюсь и не оглохну в процессе. — Мы все до сих пор оплакиваем потерю Фредерике Моста — моего названного отца. Но с его смертью жизнь Новой Венеции не закончена! Мы с отцом планировали нечто очень важное, нечто, что улучшит жизнь каждого из вас! Нечто, что могу совершить только я!
Я понимаю, вы были не готовы к такой резкой смене правителя. Я понимаю вашу боль и растерянность! Знайте же: перед самой смертью Фредерике я поклялась ему защищать и оберегать Светлейшую Сеньорию, не жалея сил! И сейчас я повторяю перед вами эту клятву! Отныне жизнь моя и магия принадлежат Светлейшей Сеньории! Да будет так!
Толпа внизу взвыла от восторга! Я прекрасно видела, как люди вскидывают над головой кружки, из которых выплёскивается золотая и пурпурная жидкость; как на лицах сменяется гамма эмоций от горя до практически религиозного экстаза; как одни утирают выступившие на глазах слёзы, а другие обнимаются и целуются на радостях.
Я уже почти поднялась к дворцу, когда всеобщее ликование прекратилось. Два крика — отчаянный и горестный — слились в один, и над городом мгновенно повисла жуткая тишина.
Не раздумывая, я кинулась вниз, рассчитывая за время полёта понять, что произошло.
Оком бури оказался пятачок прямо под бриллиантом. За считанные секунды, потраченные на полёт, я разглядела и изломанное тело мальчишки лет десяти, и замершую у его тела женщину, похожую на мраморную статую, и стоящего рядом мужчину, пространство вокруг которого было настолько напряжено, что, кажется, звенело в слышимом человеку диапазоне. Наверное, родители. Но что же случилось с мальчишкой?
Я приземлилась так резко, что едва не ушибла ноги о брусчатку. Девушка лет шестнадцати, одной рукой гладящая по волосам скорбящую женщину, другой — сжимающая предплечье мужчины, тихо пояснила:
— Мой младший брат, Алонсо. Хотел посмотреть поближе ваш камень, догаресса. И не рассчитал.
Он упал меньше минуты назад. Надеюсь, мозг не успел умереть.
Я аккуратно подняла Алонсо в воздух и еле удержалась от крика: прямо под головой мальчика обнаружился крупный камень, покрытый кровью, жирным сероватым мозговым веществом и мелкими осколками костей. Смотреть на его затылок я даже не стала, опасаясь, что попросту не смогу использовать магию после того, как увижу рану. Вместо этого я постаралась воскресить перед глазами правильный внешний вид человеческого мозга, и окружающих его тканей и направить магию на восстановление этого состояния.
Несколько страшных мгновений ничего не происходило.
Затем короткие выцветшие ресницы мальчишки дрогнули, веки приподнялись и на меня взглянули ярко-голубые глаза.
— Кто ты? Я вижу, как ты сияешь ярче Солнца? Ты, наверное, Богиня?
Мальчишка говорил тихо, но каким-то чудом его услышали. И пространство вокруг меня наполнилось криками и шёпотом.
— Он жив.
— Он дышит.
— Он разговаривает!!
— Богиня!
— Посланница Богов!
— Дочь Солнца!
Я не успевала понять, кто что говорит, но общая мысль была ясна. С этого момента я больше не была догарессой в глазах жителей Новой Венеции.
Я стала их Богиней.
Прекрасно. С милостью Богини они уже знакомы, а через несколько дней познакомятся с гневом. И тогда гражданами Светлейшей Сеньории можно будет объявлять хоть ящеров со шмелями, хоть тихоходок.
[1] Самый большой и дорогой алмаз ювелирного типа в мире.