- Все!
- Отставить лапанье!
Мощный спад секс-напряжения. Отставили.
- Повторить цель экспедиции. Герберт, вы докладывайте, прочим заткнуться!
- Отыскать пропавшего агента номер зет-римское-пятьдесят-четыре, иначе говоря Дж. К. Найпла, по заданию полковника Мэрчента передать ему советскую неконвертируемую валюту и снаряжение, в случае невозможности доставить его в Штаты!
- Тьфу... Дерьмы.
Гаузер твердо решил для себя, что ему снова, как в пятьдесят девятом году, достался в подопечные сношающийся детский сад. Будь они прокляты. Явно работать придется одному. Кто знает русский язык?
Ответом ему было глухое телепат-молчание. Русского языка не знал никто. Гаузер тем более.
- Кровавое дитя... - Гаузер мысленно перевел на английский чудовищное венгерское ругательство, подобного которому он не знал ни в одном языке. Ведь вся группа окажется в СССР немой! Как, спрашивается, вести себя после отрыва от гида? От Интуриста? Вообще, как хоть что-то делать в России? Хорошо этому подонку, Найплу, он школу ЦРУ кончил, значит, русский знает в обязательном порядке. А ему что делать, он этого языка сроду не учил?! Ведь всех собак теперь все равно на него, на Гаузера, повесят! Хоть поворачивай домой прямо в воздухе. Что делать? Гаузер с горя выпил еще две с половиной двойных чего-то. Видимо, водки. А, кровавое...
А самолет уже прошел над Северным полюсом. Вот-вот пойдет на посадку. А следом надо будет делать рога таможне. Ведь нужно скрыть от нее пять килограммов детонатора! Пятьсот клопомикрофонов! Пятьдесят тысяч в подлинной советской валюте! Еще Бог знает что! Гипнотизировать ее, суку! От ужаса Гаузер выпил еще две с половиной двойных. И еще две с половиной двойных. Доза была уже очень приличной. Но не настолько, чтобы забыть о сраме, который ждет его через два-три часа. Так что на всякий случай Гаузер выпил еще две с половиной двойных. Стало чуть легче. Почти пинта в организме. На посадку? Давай. Ремни присте..? Давай. А выпить еще дадут? Две с половиной? Уже не положено? А три доллара? А еще одну? А? Нельзя?
- Да кто у вас тут главный, бляди вы такие?
- Мистер, если вы знаете русский язык, это тем более обязывает вас не выражаться!
- Что такое? Мы же это, как там на каком языке, летим...
- А мне по...
- Да вы что, гражданин, вовсе усосались?
Гаузер очнулся. Один из трех его смазливых попутчиков, Герберт этот самый, тряс его за плечи, крича по телепатическому каналу:
- Сэр, вы же знаете русский! Мы спасены! Мы выполним!..
- Н...нет. Не выполним.
Лепет стюардессы, ставший понятным на мгновение, снова превратился в набор каких-то шипящих звуков. Белый как полотно Гаузер принял из ее рук очередные две с половиной. Это все только показалось - от перепоя. Нет... Не показалось.
- Надо будет гражданина в медпункт сдать!
Этого языка Гаузер не знал, не учил. И все же без сомнения это был РУССКИЙ язык, на каком же еще могла разговаривать эта перезрелая дура? И язык был Гаузеру понятен. И он мог ответить.
- Все в порядке, мамаша.
Стюардесса вскипела:
- Это я вам мамаша? Да я вам, хрычу старому, в дочки...
- Нет, мамаша, не годишься. А если сама признаешься, то, значит, я как раз твою мать...
Тяжесть исчезла. Самолет шел на посадку в Шереметьево.
Через полтора часа, окончательно пройдя все досмотры с помощью Гаузера, виртуозно сделав рога всем этим олухам в мундирах, сидели все семеро попутчиков в огромном здании олимпийского аэропорта. Самый смышленый из попутчиков, все тот же самый Герберт, гомосек проклятый, суетился, подливая Гаузеру в бокал водку по капельке.
- Еще, сэр... Как по-русски будет "любить"?
- Ты о чем, падла? О занятии этом своем любимом гнусном?
- Сэр, я ни слова не понимаю по-русски, вы же знаете! Так, сэр. Когда разовая доза неперегоревшей в организме водки переходит у вас за четыреста пятьдесят граммов, вы начинаете говорить по-русски!
- Ты уверен, падла?
- Сэр, отвечайте мне по-английски!
- Пинту, значит, выпить полагается?
- Фактически больше, ибо часть алкоголя тут же и перегорает.
- А вот если вы выпиваете более полной бутылки, - Герберт покосился на почти пустую на столе, - то вы...
- Блюю!
- Либо снова забываете русский язык, либо блюете! Простите меня, но мне кажется, мы все же можем приступить к исполнению миссии!
- К премии лезешь, падла?
- Сэр, Господи Боже мой, я же ни слова не знаю по-русски, говорите по-английски!..
Стоит ли уточнять, что и в самом деле где-то в диапазоне между четыреста тридцатью и четыреста восемьюдесятью граммами водки Эберхард Гаузер начал говорить по-русски. И уже через несколько часов бедная обманутая гидесса болталась перед памятником Ивану Федорову в поисках доверенной ей группы. А вся группа тем временем мчалась в такси к ресторану "Новый Арбат", где, как уверял водитель, можно хорошо выпить. Водитель вез семерых, хотя имел право везти четверых. Но девушки оказались такими тонкими, что немедленно скрылись где-то под коленями своих кавалеров, а представительный, довольно жирный товарищ на переднем сиденье все время ругался по матери, а с какого-то момента и вовсе понимать по-русски перестал. Какое, впрочем, было до этого дело водителю, если эти семеро бросили ему четвертной, сдачи не взяли и гуськом нырнули в ресторан?
Гаузер говорил по-русски виртуозно, с легким грузинским акцентом и матерными фиоритурами, которые завораживали иных искушенных официантов, как дудочка факира - кобру. Но знаний хватало всего минут на пятнадцать. Потом он либо блевал, либо забывал русскую речь начисто. Из "Нового Арбата", взяв с собой по бутылке, пришлось всем как угорелым нестись в "Славянский Базар". Больше чем по бутылке на сестробрата брать было рискованно, элегантные туристы не болтаются с бутылками по Москве, они их в отеле распивают. В "Славянском Базаре" оказались невежливые официанты и огромные столы, да к тому же к ним сунули восьмого обедающего, какого-то невзрачного типа с картофельным носом, маленькими глазами, плохо побритого. Потрепались с ним о московских ресторанах - тип говорил на вялом английском, именно английском, неприятном слуху каждого истинного американца. Тип все пил за их счет и нахваливал "Пекин", "Баку", "Иверию", "Лесную сказку", более же всего ресторан на Павелецком вокзале. Гаузер проверил, не телепат ли этот самый тип, услышал только какой-то глуховатый стук, совсем, совсем слабый, - впрочем, при чем тут телепатия, это уборщица шваброй стучит, - и выпил две с половиной. Такая уж доза ему в России понравилась. И Россия тоже уже почти нравилась.
Потом понеслись как угорелые в "Ханой", даже типа с собой взяли. Там его где-то потеряли, оттуда понеслись в "Варшаву", потом в "Иверию", поздно очень уже было. Даже и переспать со своими бабами некогда было, не то что Найпла искать. В "Иверии", наконец, заночевали. Где-то на задворках кто-то из обслуживающих за полусотенную бумажку - в долларах, увы, советскую брать не захотел - указал им какую-то гнусную комнату, где все легли на пол и захрапели, забыв от усталости об эротических планах. Впрочем, храпели шестеро. Ибо уже забывший русский язык Гаузер сидел посреди комнаты, колотил в отчаянии кулаками по полу и по чужим задам, ругался и по-венгерски, и по-албански. Он хотел протрезветь и не имел на то права. Проснулся же, как и остальные трое мужчин, совершенно небритым.
А потом из "Иверии" выгнали. Пришлось ехать в "Раздан". И там опять выпить. И Гаузер вспомнил русский язык. Но хватило его ровно до "Арагви". И так далее. Денег - Джеймсовых - было невпроворот. А русский давался одному только Гаузеру. И только после нарезания до положения риз: после какого-то определенного грамма начинали изливаться, помимо простой русской речи, еще и пословицы, и крылатые слова из произведений классиков прошлого века. Четыреста пятьдесят один грамм водки был, может быть, спасением не только для Гаузера и его группы, но и для России, для Америки, для всего мира. Ибо Джеймса нужно было спасти во что бы то ни стало. И чем больше Гаузер пил, тем больше ему хотелось выпить. А у вас какие другие идеи есть, иначе я по-русски ни бельмеса?! - думал, по-русски же, Гаузер. - Есть идеи, господа? Есть? Тогда я слушаю.
И выпивал еще две с половиной двойных.
9
Осел, ходя вокруг жернова, сделал сто миль шагая. Когда его отвязали, он находился все на том же месте.
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ФИЛИППА, 52;
РУКОПИСИ НАГ-ХАММАДИ
Дверь открыл сухой, почти тощий мужчина лет сорока, очень бледный, в очках с толстыми стеклами. Кивнул и молча пригласил в комнату.