— А ты, Анатолий, словами меня не стращай. Я ведь тебе говорю по-дружески. Подольше я тебя в партии и в армии тоже подольше! Я всякого навидался... — И Чебрецов понизил голос: — Ты знаешь, откуда генерал Балашов явился в штаб армии?.. То-то! А дыму, как прадедам было известно, без огня не бывает. Потому-то и нам с тобой, коммунистам, нужна осторожность...
— А ты думаешь, что Генштаб не знает, откуда он прибыл?! — спросил Бурнин вызывающе, продолжая сопротивляться уже шевельнувшемуся в душе сомнению в отношении Балашова.
— Опя-ать ты свое! — скучающе возразил Чебрецов.
Попрощавшись, Бурнин вышел.
Шорох дождя сразу окутал брезент плащ-палатки. Неприютные капли на пороге блиндажа капнули за ворот, самая крупная угодила на огонек папиросы. Бурнин поежился. Разглядел в сумерках леса ожидавшую машину.
— Клава снится, товарищ ефрейтор? — шутливо спросил Бурнин, забираясь в «эмку».
В расположении штаба армии Бурнин размещался не в блиндаже, а в уютном доме, богатом двумя молодыми красивыми девушками, с которыми шофер его, Вася Полянкин, лирически коротал вечера.
— Никак нет, не дремал, товарищ майор! — бодро отозвался водитель.
Они поехали той же нудной, ухабистой дорогой, под всплески глубоких луж. Временами мокрые ветки хлестали по лобовому стеклу. Смеркалось.
— Осень дальше пойдет — ух и раскиснет эта дорожка, товарищ майор! Насидятся на ней, кому доведется ездить! — предсказал Полянкин.
Разговор с Чебрецовым заставил Бурнина возвратиться мыслями к Балашову.
«Что могло быть у него за плечами? Никак не похоже было на то, чтобы этот спокойный генерал с тяжелой, угловатой головой и умными, печальными глазами, герой гражданской войны и соратник Фрунзе, был паникером. А может быть, все же не очень скрытая неприязнь Острогорова порождена не личными соображениями и чувствами, как заподозрил Бурнин? Может быть, тут принципиально различные взгляды на вещи? Может быть, слух о преклонении Балашова перед Западом не напрасен?.. Вот хоть спор о значении Ельни... Может быть, в самом деле начальник штаба не очень верит в победу... — размышлял Бурнин. — Однако, с другой стороны, вряд ли ненадежному присвоили бы генеральское звание... И в Генштабе считают, что месяца через два он получит армию. И командарм на его стороне. А ведь Рокотова все знают еще с Монголии... И член военного совета Ивакин считается с Балашовым и ценит его... Да, черта с два, допустил бы Ивакин против своей воли начальника штаба к себе в армию! Уж он настоять умеет...»
— Вот и приехали! — произнес Полянкин, нарушив ход мыслей майора. — Домой, товарищ майор?
— Нет, надо в штаб, доложить. А вы — домой. Будьте свободны,— отпустил шофера Бурнин.
Балашов по-прежнему сидел в штабе. Бурнин доложил ему о выполнении задания.
— Ну что же, товарищ майор... К вечеру все на фронте утихло. Вы хорошо поработали, можете, думаю, часика три отдохнуть, если не возражает генерал Острогоров. А меня в штаб фронта зачем-то зовуг, — сказал Балашов. — Сейчас выезжаю.
— Мне не прикажете с вами?
— Не прикажу. Отдыхайте. Кто его знает, что там! Может быть, что-нибудь будет приказано срочно. Тогда потребуются ваши свежие силы и ваша свежая, не усталая голова.
Балашов уехал.
Отпущенный Острогоровым отдыхать, Бурнин добрался наконец до своей избы. После поездки в Москву и напряженного дня работы его так манило завалиться спать, но днем он успел позвонить Варакину, сообщил, что видел в Москве Татьяну Ильиничну и привез от нее письмо, а у него самого тоже-де есть для Варакина важные новости.
— Если сумеешь заехать, то заезжай, а нет — так вышлю тебе письмо Татьяны Ильиничны и от себя кое-что добавлю.
— Нет, я вечерком к тебе лично сумею на час, — обещал Михаил.
И, возвратясь к себе, несмотря на усталость, которая манила заснуть, Бурнин решил дожидаться друга.
Михаил в это время трясся по какой-то кривой дороге от госпиталя, уже в темноте. Еще бы не выбрать времени! Ведь Анатолий видел Таню и говорил с ней только вчера. Он, конечно, мог рассказать о ней то, чего она не напишет сама в письме. «Счастливец! Ездит в Москву, видит московские улицы, тыловую жизнь... Какая она, «тыловая»?» — думал Варакин.
В штабе Анатолия не оказалось. Связной из штаба довел Варакина до избы, которую занимал Бурнин.
В чертовой непроглядной темноте Варакин, носком кирзового сапога нащупывая высокие деревянные ступени, поднялся на крыльцо и шагнул в сенцы, а затем уже в избу, освещенную лампочкой, подключенной к автомобильному аккумулятору. Он ожидал войти в штаб, услышать стук телеграфа, телефонные разговоры. Но изба оказалась жилой.
В просторной «холодной» половине дома с бревенчатыми незакопченными стенами, увешанными открытками и лубочными картинками, в кителе с расстегнутым воротником и с гитарой в руках сидел Анатолий Бурнин.
— Миша! Здорово! — гулко воскликнул майор. Он вскочил навстречу, отбросив на койку гитару. — Товарищ Полянкин, кормить-поить гостя! — гаркнул Бурнин.
— Есть, товарищ майор, кормить-поить гостя! — весело отозвался шофер, приведший Варакина с улицы.
— И себя кормить, и меня вместе с вами, — добавил майор.
— Так точно, и вас и себя вместе с ними! — по-прежнему живо подхватил Полянкин.
Со скамьи от стола при входе Варакина вскочили две красивые, плотные деревенские девушки, смущенные прибытием нового человека.
— Куда же вы, Клавочка, Лиза?! — удерживал их Бурнин.— Знакомьтесь, это мой старый друг, доктор Михаил Степаныч. Это, Миша, хозяйские дочки, знакомься...
Девушки сунули гостю влажные от нахлынувшего смущения руки и все-таки выскочили за дверь и упорхнули к себе, в зимнюю половину избы, где жили со своими родителями.
— Ты мне сейчас напомнил картинку толстовских, что ли, времен. Старый гусар какой-то! — улыбнулся Варакин.— Расстегнутый ворот, залихватская шевелюра, гитара с бантом, а глаза-то горят! «Очи карие!..»
— Вот то-то и есть, что гусар-то старый! — усмехнулся майор. — Хозяйские дочки в гости ходят, гитару даже ко мне притащили. Играю — слушают, песни со мной поют, а целоваться — так небось не со мной, а с Полянкиным! И «карие» их не берут!.. Эх, мама, где моя молодость! — заключил Анатолий с комическим вздохом и рассмеялся. — Ну, садись. Видишь, я прав был — тебя в ближайшие дни отзовут для завершения научной работы...
Большой, много шире и выше Варакина, майор обнял друга за плечи и усадил рядом с собой на скамейку.
— Ты что, не рад, не доволен, а?! — спросил Бурнин.
— Ну что ты! Если это действительно нужно... Только боюсь, что получается что-то вроде штабной протекции... — смущенно сказал Варакин.
Майор качнул головой.
— Тебе, Михаил, нельзя без корректировщика: неправильно бьешь, не по цели, — ответил Бурнин. — Ты что думаешь, я волшебник, или сам Главсанарм, или кто там... Я только добрый вестник. Случайно узнал эту новость, Татьяну Ильиничну, разумеется, ею порадовал, письмецо для тебя прихватил. На, читай да кланяйся скорому почтальону.
Бурнин посмотрел на часы и налил из фляжки водку в граненые стаканы, пока Варакин читал письмо.
— Я тут, тебя поджидая, и сам не ужинал, а теперь с тобою стаканчик на радости хлопну, — сказал майор. Он еще раз взглянул на часы и зачем-то понюхал водку. — Давай пока «предварительную» с хлебушком да с сольцей, а потом под консервы или что там дадут. А то у меня всего часа два-три на отдых. Боюсь, что не «выдохнусь», агенерал мой из фронта вернется — уж очень не любит, когда от кого душок. Хорошо ты хоть в этом не так уж принципиален!
Тут вошли Полянкин и одна из хозяйских девиц с закуской, с шипящей на сковородке яичницей.
— Разрешите быть свободным, товарищ майор? — спросил Полянкин.
— А сами-то что же с нами? Садитесь. И Клавочка с Лизой...
Но Лиза успела опять порхнуть за порог, а Полянкин хитро усмехнулся.
— Разрешите мне там, у хозяев, товарищ майор. Клава просит, нельзя отказаться.