— Ну, я рад, что теперь у тебя все устроится. До твоего отъезда, пожалуй, и не увидимся, Миша. Привет передай Татьяне Ильиничне. За ее здоровье! — сказал Бурнин, подливая водки.
Оба выпили.
— Одинок я, Миша! А хочется мне быть... не лишним, что ли! — продолжил Бурнин. — Несколько раз собирался жениться. Не вышло... А тебе везет! Хорошая женщина тебя любит... В прошлый раз я хотел тебя спросить, да что-то стеснялся... про Катю. Помнишь, портрет у тебя стоял на столе... Какая девчурка была! На карточке и то было можно влюбиться. Я все, глядя на эту карточку, завидовал тебе, Миша. Когда в академию в тридцать шестом приехал, шел к тебе, думал — она мне отворит дверь...
— Первая любовь была Катя. На первых любовях редко женятся люди, — сказал Варакин. — А ты чудак! — в живых не влюбляешься, а карточку на десять лет запомнил!
— Бывает! — серьезно сказал Бурнин. — Сам ты ее расписывал, а я слушал... Ну, последнюю выпьем, за первые наши любови! — добавил он, поднимая стакан.
Вдруг в дверях с каким-то испуганным лицом появился Полянкин:
— Товарищ майор! Лейтенант к вам из штаба.
— Просите сюда, чего же вы испугались? — спросил Бурнин. — Что случилось?
— Не знаю, товарищ майор. У нас ничего...
— Почему же у вас такой голос странный и лицо какое-то...
— Спросонок, товарищ майор. В машине мне задремалось, а лейтенант внезапно сбудил...
Бурнин усмехнулся:
— Значит, опять в машине с Клавой сидел, обнимался? Эх ты, жених Вася! Донжуан окаянный!.. Где же лейтенант?
Лейтенант с эмблемами связи на петлицах уже вытирал у двери ноги.
— Здравия желаю, товарищ майор!
— Что там такое? — спросил Бурнин.
— Партизаны прошли через фронт, товарищ майор. Их задержали, доставили разом в разведку. Генерал Острогоров вам приказал отправиться к ним и все уточнить... Говорят, почти рота вышла, — добавил от себя лейтенант.
Наскоро попрощавшись с другом, Бурнин через четверть часа был в помещении молочной фермы, где размещалась красноармейская кухня.
При свете маскировочных лампочек насыщались горячей пищей изголодавшиеся, усталые, бородатые, покрытые струпьями лихорадки, разно обмундированные бойцы. Некоторые из них были даже в гражданских ватниках, на двоих были вместо пилоток кепки, хотя и со звездочками. Были среди них и раненые, с грязно-кровавыми повязками. Все они были с оружием, кто со своим, кто с трофейным. Им налили по полному котелку еще не остывшей похлебки, дали досыта хлеба, и вот они с жадностью восстанавливали свои силы и старались согреться.
— С боем вышли, товарищи? — спросил Бурнин у того из них, который, как он заметил, окончил еду и пошел под кран вымыть свой котелок и ложку.
— Нет, так пробрались, товарищ майор, — охотно ответил тот. — Сутки почти в болотце лежали, обстановку изучали, измокли, издрогли, насилу дождались, когда стемнеет.
— Мы, товарищ майор, в прорешку пролезли болотцем,— вмешался другой, с лицом, покрытым сплошь струпьями, заросший густой бородою боец, который, окончив еду, тоже подошел мыть посуду. — Там километров на десять, пожалуй, никакого фронта: ни наших, ни немца нет! Товарищ майор, разрешите у вас попросить папиросочку... Мох с дубовым листом все курили...
Бурнин протянул коробку.
— Берите, товарищи, — поощрил он еще двух бойцов, чьи глаза с жадностью скрестились на папиросах.
Черные, загрубелые пальцы протянулись со всех сторон. Сразу еще десяток людей повлекло сюда как магнитом.
Все они были возбуждены переходом фронта, тем, что все-таки вырвались, выбрались из фашистских тылов и наконец-то попали к своим.
— Как же так, говорите, нет фронта? — с некоторым недоверием, в смутной тревоге спросил Бурнин.— В каком это месте? Как это может быть?! — добавил он.
В этих вопросах для него была и безопасность фланга и вопрос личной ответственности.
— Ей-богу, ни наших нет, ни фашистов! Целой дивизией ничего не стоит пройти! — заговорили бойцы. — Знаете, где красная церковь разбитая, а позади болото и речка Топь. Тут целой дивизией можно в их тыл...
— Ну, это палка о двух концах! Дивизию в окружение совать — дураков нема! — возразил Чебрецов, вдруг оказавшийся тут же. — Товарищ Усманов, — обратился он к лейтенанту-порученцу, приехавшему сюда вместе с ним, — мчись сейчас в штаб дивизии, к Мушегянцу, а если увидишь, что путают да туманят, то прямо туда, на правый фланг, в полк. Разузнай досконально. Дьявол их знает, что у них там за «прорешка» за красной церковью. Если там в самом деле дыра, то нашей дивизией прикажут латать... Не понимаю, как это могло случиться! Вихрем лети!
— Слушаюсь, вихрем! — откликнулся лейтенант и исчез.
— Там, товарищ полковник, должно быть, одна наша часть за речку вперед по излучине вырвалась, а другая не подтянулась, и стыка нет никакого! — пояснял заросший бородою боец. — Местность зыбкая, вроде болотца, мелкий осинник. Маскироваться нам было легко…
Окруженцы кончили ужинать и шумно бряцали под кранами ложками о котелки, оживленно рассказывали о переходе Бурнину, Чебрецову, его комиссару Беркману и другим командирам, которых поспело сюда человек десять.
Папиросы Бурнина, Чебрецова, как и других, были розданы. Синие лампочки столовой тонули в табачном дыму.
— Становись! — раздалась команда от входа, где появился такой же, как и его бойцы, усталый, давно не бритый изможденный капитан.
Торопливо гася недокуренные папиросы, окруженцы быстро построились.
Бурнин с Чебрецовым наблюдали, как их повели из столовой к лесу, в разведку армии.
— Вот, Анатолий Корнилыч, слыхал?! Вот куда надо было мои батальоны-то, не назад, а вперед! — горько сказал Чебрецов. — Насколько я понимаю, прикажут мне кончить сегодня учения, чтобы латать эту дырку в чужих штанах, через которую пробрались ребята. Недаром меня сюда вызвали, как сказали по телефону, «разобраться в одном ЧП»! Я думал — какое-нибудь ЧП у меня в дивизии, а теперь понимаю, что дадут команду — со свежими силами выйти в бой... Ох, уж эти мне свежие силы! — вздохнул Чебрецов.
— А что?
— Да как сказать... Дали нам горстку старых танкеток для ОРБ — хорошо! Придали новый дивизион ПТО — чудесно! Минометов подкинули разных калибров, зениток...
— Ну, а жалуешься на что? — перебил Бурнин.
— Да я разве жалуюсь! Просто думаю, что профессор лучше на кафедре, чем в окопах. К нам из московского ополчения подбросили профессуру! А мне бы простых колхозников да рабочих...
— Не все же профессора — откуда их столько взять! — недоверчиво усмехнулся Бурнин. — Тебе дали пополнения батальона четыре. Неужто все профессура?!
— Кассиры сберкасс тоже лучше в сберкассах, если они винтовки в руках никогда не держали, а дамские парикмахеры и продавцы «Гастронома»...
— Брось, Гурий Сергеич! Дней десять боя — и все станут бойцами. Жизнь учит этому лучше всего! Помнишь, каких нам подкинули два батальона? Мы еще звали их «тюха с матюхой», а через десять дней они дали такого дрозда фашистам на той переправе под горкой! — напомнил Бурнин случай, бывший у них в дивизии месяца два назад. — А про твои противотанковые учения слава гремит по всей армии, Острогоров сказал, что такие учения — всем образец! Однако и штабу армии надо сейчас же бросить туда разведку, и, думаю, самому мне придется туда лететь. Опасное сообщение, черт побери! — заключил Бурнин.
Они подошли к штабу.
Группа, прошедшая через фронт в расположение их армии, вырвалась из окружения еще под Борисовом и в течение этих месяцев упорно продвигалась к востоку, то нападая на небольшие автоколонны гитлеровцев, то, где возможно, устраивая диверсии на железной дороге или истребляя мародерские группы и мелкие фашистские гарнизоны по селам и деревням в стороне от дорог.
Вначале их было, как они показали, до трех сотен, потом они вынуждены были рассеяться под натиском высланного против них из Смоленска карательного отряда, а когда сошлись в назначенном месте, то насчитали всего около восьмидесяти бойцов. К переходу же через фронт их осталось лишь тридцать шесть человек.