Только Ивакин и Балашов успели начать еду, как приехал и учредитель легендарного штаба.
— Товарищ командующий, полковой комиссар Муравьев по вашему приказанию явился! — доложил он и посмотрел смущенно на котелки, считая, что прибыл не вовремя.
— Добро, товарищ Муравьев, садитесь, беритесь за ложку,— пригласил его Балашов. — Леня! Прикажите еще одну порцию! — крикнул он.
— Спасибо, товарищ командующий. Действительно не было минуты с утра,— признался полковой комиссар.
— Ну-с, так что же нам с вами делать, полковой комиссар? Говорят, вы не по Уставу живете, непредусмотренный «штаб» сочинили...
— Так точно, Уставом не предусмотрен, товарищ командующий. Но Уставом не предусмотрена и цыганщина по оврагам, — возразил Муравьев. — Я полагаю, что таборы — худшее нарушение Устава.
— Согласен, — сказал Балашов. — Вы не стесняйтесь, пейте, на меня не смотрите! — подбодрил он, видя, что Муравьев не касается водки, косясь на невыпитый стакан генерала.
— Благодарю. Не время сейчас, товарищ командующий, — отклонил Муравьев. — С утра голодный, куда тут спиртное! Ведь работы гора!
Да, работы была гора. Это понимали они все трое, и потому сейчас главным стоял не вопрос о букве Устава, а существо их общего дела: ввести как можно скорее в действие всю наличную массу людей и техники, которая оставалась вне дела. Пусть будет это название — «штаб прорыва», если оно привлекает сердца и умы людей. Лишь бы делалось дело.
— Как считать все же, товарищ командующий, — спросил Муравьев, когда вопрос о «штабе прорыва» уже можно было считать решенным, — пробьемся мы все же к своим?
— Важнее всего сейчас, полковой комиссар, чтобы все считали, что непременно пробьемся. Не стоять в обороне, а непрерывно активно драться, — сказал Балашов. — Если даже в конце концов не пробьемся, то мы должны сковывать по возможности больше фашистских дивизий. Ведь мы даже не знаем, готова Москва к обороне или еще не готова. Сковываем мы тут фашистов или они нас обошли основными силами и текут мимо нас на Москву? Значит, надо все время доказывать им, что мы тут — активная сила, все время пробиваться и улучшать позиции с учетом готовности к общему выходу на восток.
— Вот потому-то нам эта ваша идея «штаба прорыва» в общем и по сердцу, — сказал Ивакин. — Пробьемся или погибнем, а прорыв — это главный лозунг!
Они расстались после того, как решили, что штаб Муравьева будет служить центром, организующим и приводящим в порядок массы людей и техники, но строго подчиненным во всем штабу армии.
Глава одиннадцатая
Иван Балашов долго лежал рядом с товарищами. Сквозь ровный храп Дмитрия слышались отдельные голоса из кучки бойцов, которым не спалось...
Спускалась ночь. Со стороны Вязьмы доносились редкие артиллерийские выстрелы. Над самой Вязьмой вставало ровное зарево, — должно быть, горела окраина города...
Несмотря на усталость, Иван не спал. Как заснуть, когда с дороги, почти рядом, слышалось напряженное движение! Что там за машины? Куда? Откуда? Иван оставил спавших товарищей, поднялся, вышел к шоссе и зашагал вдоль медленно движущегося, рокочущего моторами скопления техники.
Небо очистилось от облаков, и холодная большая луна освещала шоссе, отбрасывая на асфальт четкие, резкие тени машин и людей. Подул ледяной ветер, прохватывая все тело Ивана. Он плотнее запахнул плащ-палатку.
— Что за базар?! Что тут за безобразие?! Водители, почему сошли с мест? По машинам! — скомандовал повелительный голос в кучке споривших о чем-то шоферов.
Шумная группа людей мигом рассыпалась. Захлопали дверцы шоферских кабин.
— Товарищ водитель, машину правее! Становись позади пятитонки! — командовал тот же голос. — Равняй ряды! В три ряда автотранспорт! Очистить слева проезд!
Застрекотали стартеры. Какая-то машина рыкнула мотором и подалась к стороне.
— Конный обоз! На обочину! Ездовой! Заснул?! — слышался бодрый командный возглас.
Нет, это не то, что творилось тогда, у моста через Днепр! Здесь воля, организация, дисциплина. Значит, именно вот сюда и тянулись те вереницы бойцов, которых Иван расспрашивал у Днепра. Должно быть, сюда и указывал им собираться тот генерал... Какой генерал? Может быть, это и был угрюмый знакомец Логин, которого так донимал Иван за якобы брошенную винтовку?
«Ну и вли-ип!»— опять усмехнулся Иван, припоминая свои разговоры с Логином.
— Штабом приказано — располагать на шоссе машины, чтобы слева всегда оставался проезд для движения к востоку,— объяснял командир. — Колонны могут пойти в любую минуту. За нарушение приказа — расстрел, как за диверсию.
«Приказано»! «Штаб»!» — радостно повторял про себя Иван. От этих слов на душе у него стало легче. Он бодро шагал по шоссе, где был уже установлен порядок. Сонная зябкость, которая с ветром вначале забралась под шинель, теперь совершенно исчезла.
«Штаб! Приказ!» — повторял Иван.
Иван шел вперед вдоль выстроившейся гигантской колонны машин.
В голове колонны он миновал несколько танков, над люками которых рисовались силуэты бойцов. В кустах кое-где заметны длинные стволы зениток, за обочиной Иван разглядел противотанковые пушки.
А дальше шоссе шло на подъем, пустынное, белое под луной и немое. Вдруг в нескольких километрах впереди вся даль засветилась огнями, как будто жгли праздничный фейерверк на каком-то растянувшемся по горизонту невиданном торжестве. Загудел непрерывный рокочущий грохот боя. Иван представил себе, как между горящими селениями, там, на хлебных полях и огородах, поднимаются батальоны бойцов, чтобы идти вперед, наступая, тесня фашистские позиции, забрасывать их гранатами, падать под пулеметным огнем, под разрывами мин. Но новые бойцы поднимутся из окопов и снова настойчиво двинутся на врага, чтобы пробиваться к совим...
«Другие дерутся и умирают в бою, а я здесь жду, когда кто-то пробьет для меня брешь и выведет из окружения. Да еще ворчим тут, что нас предали!.. А здесь ведь вон сколько народу!» — думал Иван.
Ему мучительно захотелось быть среди тех, кто не ждет прорыва, а сотворяет его, кто стреляет, бросает гранаты, идет со штыком в атаку...
С запада, откуда он шел, послышались автомобильные сигналы. Нагоняя Ивана, катились те самые танки, которые он только что видел, за ними мчались грузовики. Большие машины, наполненные бойцами, летели мимо него вперед — десять, двадцать машин с красноармейцами...
«Сейчас им идти в атаку, — понял Иван, — а я тут пешечком плетусь!»
Он зашагал энергичнее. Обгоняя его, прогрохотала еще колонна машин со стрелками, пронеслись пулеметы. Треск пулеметов и орудийный гром впереди усилились. Теперь все там кипело.
Ивану ясно представилось, почему приказали машинам быть в любую минуту готовыми: этот дружный, одновременный удар разом сотен орудий в одну точку фашистского фронта, конечно, должен вот-вот открыть им, отрезанным, путь на восток. Вслед за этим ударом пойдут в атаку те батальоны, которые только что прокатили вперед на пополнение. Они пойдут в атаку за танками...
Иван услыхал, что сзади мчатся еще машины. Ему представилось, что это стронулась с места и несется вперед, на прорыв, вся стоявшая на шоссе громада... Он отскочил с середины шоссе на обочину, нацеливаясь заранее, чтобы в удобный момент прицепиться к какой-нибудь машине и скорее домчать к полю боя. Четыре высоких, тяжелых грузовика обогнали его. По очертаниям он узнал «катюши», которые ему кто-то впервые показывал несколько дней назад.
Иван, задыхаясь от бега, пустился за ними.
— Товарищи! Захватите меня! — надсадно выкрикнул он.
Но его никто не слыхал, никто не ответил. Грозные машины умчались. Иван быстро шагал к востоку, за ними...
Навстречу через его голову с воем перелетали немецкие мины. Едва он успел отшагать полсотни шагов, как они ударили огненными вихрями и впереди и сзади него по шоссе. Вокруг просвистали осколки. Но он не был ранен. Он соскочил в кювет и бежал теперь низом, по колено в воде, ломая ногами образовавшийся сверху хрупкий ледок. Когда разрывы мин остались уже далеко позади, он снова выбрался на асфальт и зашагал дальше...
На шоссе вокруг Балашова и впереди стало совсем светло. Он посмотрел на часы. Было ровно двенадцать. По привычной ассоциации вспомнив звон кремлевских часов, Иван запел:
Это есть наш последний
И решительный бой!..