— Zwischen einer Granate und einem Panzer...l — начал было переводчик.
-----------------
1 Между гранатой и танком.
— He трудитесь, товарищ лейтенант, — перебил Балашов,— Кюльпе в девятьсот четырнадцатом окончил в Варшаве русский кадетский корпус и отлично владеет русским. Верно, Кюльпе? — резко спросил он немца.
— Так точно, господин генерал! — дрогнув, ответил по-русски эсэсовец.
Все внимание присутствующих было обращено к Балашову, и, кроме него, никто в первый момент не заметил, как изменился в лице пленник.
— Так вот, посредник между гранатой и танком может быть лишь один. Этого только дурак не поймет! А вы не дурак,— спокойно сказал Балашов.
— Но гранаты подходят к концу, господин генерал,— возразил эсэсовец.
— Не спешите! Не так уж скоро они подойдут к концу. Вы в вашем гестапо привыкли к дешевеньким провокациям, Кюльпе. Но нас вам не спровоцировать!
— Господин генерал, разрешите вас уверить, что я не есть провокатор. Я не подписывал той бумаги... Я заверяю вас честным словом, что я лично... я тут ни при чем, — торопливо сказал эсэсовец. Лицо его вдруг покрылось каплями пота.
Балашов нахмурился:
— Что такое? Какая бумага?
— Я не подписывал той бумаги, что вы от меня получали деньги... Я честный солдат... — бормотал торопливо эсэсовец. — Контрразведка не спрашивает нашего согласия, когда пишет чье-то имя в свои документы... Я не... как сказать?.. я не путался с провокацией...
Балашов глубоко и жадно вдохнул полную грудь и несколько секунд не мог выдохнуть. Он все понял. Все понял... Он побледнел и, с трудом, медленно взяв себя в руки, ответил с небрежностью:
— Ах, во-от вы про что!.. Это все не имеет значения, Кюльпе, кто клеветал, вы сами или ваши хозяева, и сколько вам заплатили за это... Сейчас вы — пленный, враг нашей родины, а не личный мой враг. — Балашов старался держаться холодно и спокойно, но не сдержал волнения в голосе и в нетерпеливом движении пальцев, сломавших пополам карандаш.
Какое-то смятенное недоумение отразилось на лицах присутствующих. Ивакин живо и напряженно взглянул в потемневшее лицо Балашова и поднялся, уступая ему свое место.
— Садитесь, товарищ командующий. Ваше участие в допросе пленного особенно ценно, — сказал он.
Переводчик с поспешностью уступил свое место Ивакину.
— Итак, значит, пленный Кюльпе, — обратился Ивакин к эсэсовцу, — вы хвалились, что можете нам сказать правду, потому что мы мертвецы? Так отвечайте: сколько танков направлено против вяземского «котла», как его у вас называют?
— Две танковые дивизии, — твердо сказал Кюльпе, — с мотопехотой. В последние сутки прибыло еще семь дивизий пехоты и артиллерии, через сутки прибудет еще двенадцать дивизий пехоты. На это хватит ваших гранат?! — ехидно спросил немец.
— Заврался! — сказал Люшин.
— Заврался! — согласился и Балашов. Он уже окончательно справился со своим волнением. — Что же вы хвастались правдой, которую не боитесь сказать?! — спросил он эсэсовца.
— Я говорю только правду, — ответил Кюльпе. — Вы всегда объявляете нашу тактику «шаблонной», а свою — «маневренной». На этот раз именно мы действуем маневренной тактикой: когда обнаружили ваши глубокие эшелоны резервов западнее и восточнее Вязьмы, мы разгадали, что вы хотите ударить нам в тыл и отрезать нас под Москвой. Когда же от пленных узнали про ваш «штаб прорыва», то мы ваш маневр окончательно разгадали. Две наши танковые дивизии получили приказ приостановить движение на Москву и полностью повернуть против вас. — Кюльпе смотрел с торжеством, видя, что завладел общим вниманием и произвел впечатление.
— Две танковые дивизии?! — внезапно вмешался Чалый.
— Две дивизии, — торжествующе повторил Кюльпе.— Послезавтра мы уничтожим вас танками и авиацией. Больше на эту игру у нас нет времени. Тогда мы продолжим марш на Москву. Ваши группировки в районе Гжатска уже уничтожены. У Ярцева и Ельни разбиты остатки отходивших дивизий. Ваши армии будут уничтожены через день, если вы не пойдете на капитуляцию.
— Но ведь ваше радио уже три дня назад объявило нас пленными, а «котел» ликвидированным, — сказал Балашов.— Ваши танки три дня назад должны были войти в Кремль, а вам до Кремля еще двести километров, и вы сами в плену. У кого же? У пленных, что ли?!
— Германское командование не дети, — сказал Кюльпе.— Ценой нескольких суток мы избегали капкана, который вы, господин генерал, нам расставили. Ничего! Мы успеем в Москву, а вы все-таки пленные.
— Мы тоже считаем, — заговорил Муравьев, — что мертвецу можно все рассказать. Потому я вам объясняю, пленный: мы здесь сражаемся именно для того, чтобы вы не дошли прежде времени до Москвы. Москва вам готовит смертельный удар. Вы именно и попались в капкан, когда задержали продвижение танков к востоку.
— Если даже и так, все-таки послезавтра будет тотальный штурм! Вы будете кончены, а германская армия двинется на Москву, — упрямо сказал эсэсовец.
— Товарищи, мы с ним теряем время, — обратился к присутствующим Ивакин. — Мне кажется, смысл допроса исчерпан.
— Могу сказать, Кюльпе, что вы нам серьезно помогли. Мы не все понимали, — добавил Муравьев.
— Неправда! — крикнул эсэсовец.
— Товарищ майор, у командования вопросы исчерпаны. Если отделу разведки зачем-нибудь нужен пленный, то забирайте, — сказал Ивакин и взял у переводчика протокол.
Люшин и переводчик вышли, уводя с собою эсэсовца.
— Ну вот, товарищи, все и ясно, — сказал Балашов.— Прорыв нам удастся только в том случае, если наш общий штурм будет внезапным. Пора начать перегруппировку. Давайте, Сергей Сергеевич, ваш план.
На столе командарма раскинули карту укрепрайона. Командарм, Ивакин, Чалый и Муравьев окружили ее.
В сущности, было почти все разработано. Они обсуждали только кое-какие детали о численности и силе арьергардных заслонов, о расположении артиллерии.
Вскоре Чалый попросил разрешения уйти к себе, чтобы поработать в уединении над окончательным уточнением вывода частей и дислокации.
Балашов отпустил его.
Муравьев, уезжая к себе, кроме противотанковых средств просил и пехотного пополнения.
— Пехоты пока не дам. Поддержу огнем артиллерии. Бой скоротечный будет. Либо прорвемся, либо все заново строить, — возразил Балашов. — Вы, полковой комиссар, не считайте, что я нервный субъект, — сказал Балашов на прощание Муравьеву, — но с этим фашистом такая встреча... как будто в романе, что ли, — добавил он.
— Да, я понимаю, что тут какая-то рана... У вас даже кровь отхлынула от лица, — сказал Муравьев. — Так, значат, связь я буду держать и запрошу по частям. Если есть строители укреплений Вязьмы, то направлю их к вам. Пошел! — заторопился к себе Муравьев.
Балашов остался наедине с Ивакиным.
Установилось временное затишье, когда слух и нервы могли отдохнуть от непрерывного грохота и содроганий земли. Ивакин и Балашов молчали, думая об одном и том же — об этой встрече с фашистом, с пленным эсэсовцем. Оба словно никак не могли подыскать, с чего начать разговор.
— Ты пойми меня правильно, Петр Николаевич, — сказал наконец Ивакин. — Нам с тобой рядом на этом плацдарме насмерть стоять в бою... Можешь ты мне объяснить, что тут такое произошло у нас на глазах?
Балашов поднял медленный взгляд.
— Трудно это мне объяснить и самому понять... Постараюсь, — глухо ответил он.