— Стой! — услыхали бойцы команду в кустах.
Возглас раздался с той стороны, где стояли вчера Иван и его друзья, с тропинки из леса, и прозвучал он какой-то тревогой.
— Стой! Руки вверх! — узнал Иван голос старшины. Так не командовали никому. Бойцы в окопе прислушались.
— Ну что такое?! — дерзко и недовольно спросил задержанный, которого за кустарником не было видно.
— Что будешь за человек? — послышался строгий вопрос старшины. — От кого схоронился?
— Человек. А тебе что?!
— Руки вверх, говорю! — настойчиво повторил старшина.
— А зачем мне их вверх? — вызывающе продолжал задержанный.
При общем молчании голоса из кустов доносились ясно:
— Пристрелю, вот зачем! Какой части?
— Я не в части, а сам по себе.
— Откуда явился?
— Иди-ка ты... знаешь куда! — грубо крикнул задержанный, видимо не подозревая присутствия рядом стольких людей.
— Товарищ старшина! Ведите задержанного сюда,— громко отдал приказ командир.
Бойцы с любопытством глядели в ту сторону, откуда слышалось препирательство. Иван, старательно бреясь, сидел на корточках на дне окопа и не видел задержанного.
— Успели уж в штатское переодеться? — спросил командир.
— Успел, — по-прежнему вызывающе и угрюмо ответил тот.
— Ну, держать руки вверх! — прикрикнул командир.— Признавайся, фашистский парашютист?! — спросил он.
— Товарищ командир! Та вин же наш командир хозвзвода, лейтенант Горюнов! — почти весело воскликнул один из красноармейцев. — Вин самый! — радостно подтвердил он. — Ой, як обрядывся — не разом признаешь! — по-прежнему жизнерадостно заключил боец.
— Что же, лейтенант, гражданское платье на случай с собой, что ли, возил в чемодане? — строго спросил политрук.
— Возил. Ну и что? — притихнув и оробев, но все еще внутренне сопротивляясь, отозвался задержанный.
— А може, у них в Германии тетя чи дядя! — сказал тот же красноармеец.
Иван вытер бритву и любопытно выглянул из окопа. Он почему-то ожидал, что увидит мелкорослого человека, у которого красный нос алкоголика, маленькие бегающие глазки, лысина и толстенькое брюшко, а увидал поднявшего руки рослого молодца, своего ровесника, с правильными чертами и нахальным выражением лица, одетого в несколько даже щеголеватый макинтош и пушистую кепку. У ног его лежал туго набитый новенький желтый портфель. Он нагло глядел в обезображенное ожогом лицо командира. Выражение своего превосходства и злобного презрения к окружающим было в его голубых глазах, опушенных длинными ресницами.
— Куда девал форму? — спросил командир.
— Бросил в лесу, — мрачно глядя в дуло нагана, признался дезертир. Он сбавил тон и хотя не менял позы, но как-то вдруг весь обвис.
— Где оружие?
— Оставил под деревом,— вдруг совсем тихо сказал тот.
— Бросил?! Струсил?! А слыхал, что за это бывает? — спросил политрук Климов.
— А як же вин не чув, товарищ политрук! Вин сам инструктировал бойцов! — со злостью откликнулся веселый красноармеец.— А буде ему за его видвагу от яка малюсенька пуля в башку, девять граммов, — и вся тут справа!..
— Слыхал? — грозно спросил командир отряда. И тут Иван увидал на искаженном лице переодетого лейтенанта в самом деле узенькие, как щелки, бегающие глаза. Тот не знал, куда деть их, переводя взгляд с командира отряда на политрука, на старшину, на красноармейцев в окопах, и, ощутив недостаток смелости, попытался его возместить нахальством.
— Разрешите узнать: а на кой черт, кому нужна эта комедия? Нас предали, начальство сбежало. А мы что же, не люди?! Что мы в плену — это ясно даже ребенку... — заговорил дезертир.
— То есть как это вы в плену? У кого? — перебил командир заградотряда.
— Не я, а мы все, вместе с вами. Комиссары-то смылись! Ну что ж, отдавайте меня под суд, если сам прокурор не сбежал...
— Чести много! — оборвал его политрук. — Обойдется и без суда!
Два бойца ощупали платье, вывернули карманы задержанного, а старшина вытряхнул на землю все, что было в портфеле.
Голубое белье, пестрый галстук, коробок пять папирос, бритва, одеколон, несколько пачек денег, оклеенных банковскими бандеролями, плитки три шоколада и русско-немецкий словарь рассыпались по траве.
«Чего с ним возиться? — мелькнуло в уме Ивана. — Чего они тянут?!»
— Товарищ командир, разрешите прочистить канал ствола! — как бы подслушав мысли Ивана, вызвался пограничник, похожий на девушку, он вскинул к плечу винтовку и направил ее в голову задержанного.
— Не спеши, минут через десять успеешь! — остановил политрук. — Куда же вы шли, гражданин? — обратился он к дезертиру.
Тот побелел. Подбородок его дрожал, губы кривились, вздрагивали.
— Я... куда-нибудь в лес... выбраться хоть в одиночку к своим... — пролепетал тот.
Старшина, перелистывая словарик, найденный у дезертира, вдруг с восклицанием гнева и удивления выхватил из его страниц маленькую бумажку и как улику держал ее перед носом задержанного.
— А это что?! Это что?!
— «Пропуск в немецкий плен»! — отчетливо произнес политрук.
Щелканье десятка ружейных затворов, крики негодования — все заглушил показавшийся неожиданно громким одиночный удар выстрела над самым ухом Ивана.
Пораженный в голову пулей Николая Шорина, изменник молча упал к ногам командира, широко раскинувшись по траве своим макинтошем...
Политрук погрозил Николаю пальцем и презрительно скривил губы, шевельнув убитого носком сапога, и добавил несколько крепких солдатских слов.
Командир с отвращением содрогнулся всем телом.
— Гадина! — сплюнув, сказал он.