— Получила вызов из военного комиссариата, — сказала она, в волнении и поспешности не в силах ему объяснить, в чем дело.
Она выбежала на улицу без шляпы, в распахнутом демисезонном пальто, не чувствуя резкого ветра и влажного тумана, оседавшего над городом, не замечая сама, как расталкивала людей, чтобы вскочить в трамвай...
Она едва успела попасть в назначенные часы. Трамвай, вагоны метро, мокрый асфальт под ногами... Окошко... Она подала пакет, паспорт. Окошко захлопнулось.
В первый раз в жизни в официальной бумаге он был назван ее мужем. «Только бы не в последний!» — с каким-то суеверным опасением подумала она, ожидая перед окошком.
Вот и пропуск. Адрес. Все предусмотрено. Но часы...
— Справки — по телефону. Звонить туда можно с семи утра. Сегодня вы уже опоздали...
Ждать в бездействии до семи утра?! Этого она не могла!
Она помчалась в другой конец города, через всю Москву, ничего не видя, охваченная лихорадкой волнения за жизнь Балашова... Ведь, может быть, он умирает...
Дежурный врач сам не мог разрешить посещение.
— Ранение в голову, в спину и в ноги. Идет борьба за его жизнь. Ваш муж в бессознательном состоянии. Его личный медальон с вашим адресом и фамилией не был никем обнаружен раньше, а то бы вас известили несколько дней назад. Звоните с семи утра, в одиннадцать можете поговорить с начальником отделения. Вероятно, начальник разрешит вам ночные дежурства, это делают, — сказал врач.
Слушая врача, Ксения Владимировна видела только белый халат и чувствовала запах лекарств.
Возвратиться в школу она не могла, да и зачем?! Но, приехав домой, она все же убедилась по телефону, что старенький завуч, он же учитель физики, на дежурстве, а Софья Петровна, географичка, обещала его сменить.
Ксения Владимировна решила пока ничего никому не рассказывать, — не по скрытности, нет. Слишком много пришлось бы им объяснять. Ведь никто во всем коллективе не знал, что у Шевцовой есть муж...
«Установить потверже дежурства. Днем работать, после работы спать, а на ночь — туда, в госпиталь», — решила она.
Оказалось, она уже просто не может обходиться без школы, а сейчас дома ей стало особенно одиноко. Она не знала, что делать, и под предлогом «установить дежурства» все же снова оделась, пошла в школу...
И неприкаянный Сеня Бондарин был здесь. Он, видно, тоже не мог жить без школы и Ксении Владимировны.
Сеня встретил ее «изобретением». Он надумал создать кружок выразительного чтения, подобрать рассказы, чтобы ребята могли обслуживать раненых. Райком комсомола эту идею одобрил, а договориться с администрацией госпиталя должна была школа.
— Хорошо. Подберите пока рассказы, можно из Чехова, Зощенки... А завтра обсудим подробнее, — сказала Ксения Владимировна, чувствуя, что, может быть, первый раз в жизни относится к делу поверхностно...
— Ксенечка Владимировна, что с вами такое творится? Вы на меня обиделись, может быть, что я не пришла на дежурство... Или случилось дурное у вас что-нибудь? Неприятности, да? — заговорила с ней Софья Петровна, почуяв непривычную рассеянность Ксении Владимировны, какое-то скрытое чувство. — Может, расскажете, легче станет, а, Ксеня? — дружелюбно спросила она Шевцову.
— Нет, нет, нет! Нет, не надо!.. Я только очень прошу вас завтра быть аккуратно на месте и подежурить. Вы извините, Софья Петровна.
Ксения Владимировна торопливо простилась и возвратилась домой.
Приготовленная для письма бумага лежала на столе, но она не могла сейчас писать Зине. «Продолжаем бороться за жизнь... продолжаем бороться за жизнь...» — звучало в ушах.
Значит, вот и сейчас, и сию минуту, они продолжают бороться за его жизнь... И, может быть, вот именно в эту минуту эта борьба решается... Ждать до семи утра!..
Ночь была полной провалов, каких-то криков. Кто-то звал ее громко, отчаянно... Или это она звала его... То вдруг залает собака. И во сне возникают голодные собачьи глаза... Да, это было у булочной. Люди несли домой хлеб, еще теплый, свежий. А возле булочной одиноко сидела собака-овчарка. Какими глазами смотрела она на эти кусочки хлеба! Она понимала, что ей никто не подаст куска, и сидела, как голодный нищий, у булочной, большая, безнадежно печальная и немая...
— С голоду уж припадает на задние лапы, бедняга, а где там собаку кормить, когда люди... — говорили стоявшие в очереди.
— Да чья же собака?
— Тут жил в пятом номере инженер, ушел на фронт, с первых дней и пропал. Остались жена да грудной ребеночек. Она и сама-то на задние лапы уже припадает от горя, как эта... А попробуй-ка на иждивенскую карточку...
— И сколько народу вот так-то без вести попропадало!
— Гадает тут одна женщина, у кого кто пропал. До чего же у ей верные карты! — заговорила еще одна.
«Повылезли! — с ненавистью подумала тогда Ксения Владимировна.— Повылезли и попы и гадалки — все черные силы, спекулянты человеческим горем!» Но она понимала, какая тоска гнала чаще всего трезвых, раньше не подверженных никаким суевериям женщин, в притоны молитв и гаданий. Она целиком испытала эту тоску безвестия...
«Продолжаем бороться за жизнь!.. Бороться! Бороться за жизнь!.. Продолжаем бороться... продолжаем... за жизнь...» — слышался голос врача.
«А про Ваню забыла сегодня! Совсем про него не подумала даже», — упрекнула себя Ксения Владимировна.
Петр очнется, и первым вопросом будет: «Где Ваня?..» А что она скажет? И как сказать? Столько людей пожрала война... Говорили ужасные вещи об ополчении. Говорили, что ополчение все целиком попало в руки фашистов... Сколько вдов и сирот, и где было найти столько справочных кадров, чтобы разобраться в том, кто жив, кто погиб! Оставалось ждать...
Спать она не могла.
Воздушная тревога разразилась «не вовремя», не по немецкому «расписанию», глубокой ночью.
«Опять мудрят!» — с досадой подумала о фашистских летчиках Ксения Владимировна.
Если фашисты бомбили «вовремя», каждые сутки в одни и те же часы, это становилось привычным и многих уже не пугало. Тревога в необычное время заставляла насторожиться: может быть, новые невеселые перемены на фронте...
«Но теперь из столицы убрались все те, кто был способен на панику. Остались такие люди, которых на удочку не поймаешь!» — думала Ксения Владимировна с удовлетворением, поспешно одеваясь, чтобы бежать в школу. Откуда-то недалеко уже слышался грохот зениток, на западе рыскали по небу белые пальцы прожекторов, пахло морозцем.
Держа наготове для патрулей ночной пропуск, она перебежала улицу, нырнула в тот самый лаз и позвонила в школу.
— Чего ты вскочила?! Не допустят их! Полетают вокруг, погремят-погремят, да отбой. — проворчала нянечка.
— Ну, все-таки, знаешь, директора нет. Ведь надо кому-то!
— А я! От бомбы и ты не спасешь, а в пожарну команду и я позвоню, коли что! Собралась уж на крышу, а тут твой звонок. Или вместе полезем войной-то на самолеты?! — Нянечка засмеялась, — Иди-ка ложись в кабинете на диванчик да спи. Уж если прорвутся, сбужу, а нет — так поспи, хоть одетой.
— Ох, Прокофьевна, мучаюсь я, извелась совсем! Знаешь, ведь я получила пакет — муж у меня прибыл с фронта израненный. Все равно не засну! — не утерпела, сказала Ксения.
— Чижолый? В сознании лежит-то? — спросила только Прокофьевна
— Нет, без памяти, говорят! Сама-то я не видала еще.
— А, бог даст, обойдется! Ты не горюй! — успокоила «нянечка» — Говорят, енерал ведь? — шепотом спросила она.
Ксения Владимировна невольно улыбнулась. А она-то думала — тайна для всех... Вот тебе тайна!..
— Генерал, — подтвердила она.
— А, бог даст, обойдется! Ложись, поспи.