— А он? — Татьяна испытующе посмотрела в глаза гостя.
И Бурнин по тону ее вопроса сразу понял, что она его почти не слушала. Ей просто было не до него, не до его приключений. Она думала только о том, что вот перед нею сидит Бурнин, а Михаила тут нет... То, что Бурнин был живой, служило для Тани непреложным доказательством возможности возвратиться. И это ей казалось постыдной изменою Бурнина своему другу, почти предательством.
— Миша за несколько дней до моего побега был отправлен в Германию. Да и трудно себе представить, что он смог бы дойти из плена, как мы: ведь он не военный. Нам приходилось идти изощряясь. Мой товарищ, к примеру сказать, для начала зарубил топором фашистского часового, а топор он сначала украл, чтобы иметь какое-нибудь оружие...
«Да, Миша, конечно, не умеет рубить людей, как дрова, пожалуй, и красть топоры не умеет. Но, может быть, это и не обязательно», — думала Таня.
— Да, конечно, — помолчав, сказала Татьяна, отвечая себе на какой-то невысказанный вопрос, и задумалась. — Да, конечно! — в печальном раздумье, что-то подтверждая себе, повторила она еще раз.
— За здоровье Миши и тех, кто остался с ним, за его друзей! — поднимая стопку, сказал Бурнин.
— Скажите, Анатолий Корнилыч, а там у него остались друзья настоящие или тоже... — Она красноречиво осеклась.
Бурнин понял ее. Понял, что все его оправдания в ее глазах сейчас не имеют цены. Он видел женщину, замученную одиночеством и безвестностью. Что сказать ей? Сказать, что Михаила теперь увезли туда, где у него не осталось ни одного знакомого и близкого человека?.. И Анатолий долго молчал, стараясь вспомнить всех тех, с кем Варакин его познакомил в своем лазарете.
— У Миши не может не быть настоящих друзей, — начал Анатолий со всей мягкостью, на какую он был способен. — У настоящего человека всегда и друзья настоящие. У Миши есть друг санитар Волжак, который спас ему жизнь во время этапа, еще один санитар — писатель Баграмов, есть молодой врач Женя Славинский, который давал ему свою кровь, а потом отправлен с ним вместе в Германию...
— Постойте, какой Баграмов? — перебила Варакина.
Анатолий пожал плечами:
— Не знаю. Баграмов, писатель... Забыл имя, отчество...
— Емельян Баграмов? — настойчиво спросила Татьяна.
— Емельян? Так точно! Емельян Иваныч, кажется. Мы с ним три раза встречались. Говорили с ним о побеге, о предстоящем освобождении лагеря партизанами... Только мне неожиданно пришлось ускорить побег...
— Значит, вы и писателя этого видели?! Ну, какой он? — вдруг оживилась Татьяна. — А впрочем, постойте. Я сейчас позвоню... Вы не очень спешите? Ведь я даже вас не спросила... — спохватилась она.
— Ничего, у меня есть пропуск на эту ночь.
— Тогда... Нет, я вам лучше скажу. Во время эвакуации мы тут с одной актрисой организовали... устроили... кукольный театр для госпиталей. Эта артистка — жена Баграмова. Я ее позову. Вы расскажете ей?
И, не ожидая ответа, Татьяна сняла телефонную трубку.
— Ганну Григорьевну, — позвала она по телефону. — Это вы, Ганна? Приходите ко мне немедленно. Есть кое-что исключительно интересное... Нет, не о пьесе. Нет. Это для вас самое главное в жизни. Тут у меня сидит с фронта майор... Нет, нет, Ганна! Нет, жив! — вдруг выкрикнула Татьяна. — Жив, слышите? — закричала она еще громче. — Приходите скорее!
Татьяна положила трубку и вытерла неудержимо катившиеся слезы.
— Садитесь и кушайте сало, консервы, — позвал ее Бурнин. — А лучше всего — хлопните вместе со мной стопку.
— Э-э, давайте! — махнула рукою Варакина и послушно села к столу.
— За ваш день рождения, за ваше здоровье и за то, чтобы мы с Мишкой оба за этим самым столом выпили этот же самый тост! — стараясь держаться весело, произнес Анатолий.
Татьяна с выражением отчаяния сделала крупный глоток и раскашлялась.
— Эх, Толя, Толя! Ненастоящий вы все-таки друг, — сказала она, отдышавшись.
— Нет, Таня Ильинична, я самый как раз что ни есть настоящий! — решительно возразил Бурнин. — Тут многое надо понять...
— Нет, вы друг «до сих пор», — сказала она. — «От сих и до сих». И не спорьте...
Минут через десять раздался стук в дверь, и усталая высокая женщина вошла в комнату в большом шерстяном платке, накинутом по-деревенски поверх пальто.
Приняв от нее пальто, Бурнин представился.
— Майор Бурнин, — поклонился он, удивленно взглянув на такую еще молодую женщину. Жену Баграмова он представлял себе старше.
— Анатолий Корнилыч, старый товарищ Миши, — пояснила Татьяна своей гостье.
— Ганна Григорьевна, — заговорил Бурнин, когда Баграмова, пробравшись к своему месту, села рядом с ним за столом против поставленного для нее Татьяной прибора, — Емельян Иванович Баграмов в июле месяце сорок второго года был жив, находился в плену в Белоруссии, работал в лазарете военнопленных. Его там любят и уважают...
— А вы как узнали? — с несколько резкой манерой спросила Баграмова, пристально глядя ему в глаза.
— Я был там, видел его, познакомился, мы говорили... — Бурнин хотел ей сказать, как нетерпеливо Емельян стремился в побег, но вдруг спохватился и замолчал.
— А вы что, бежали из лагеря? — жадно спросила она. — Бежали?
— Я бежал.
— А что же он? Почему Емельян Иванович не бежал вместе с вами? — тем же ревнивым, требовательным тоном, как и Татьяна, спросила Баграмова.
— Но ведь бегут не толпой, — постарался объяснить Бурнин. — Бегут по два-три человека. Я убежал вдвоем с тем товарищем, с которым мы в лагере рядом работали, спали вдвоем под одной шинелью и ели из одного котелка...
— А Емельян Иванович собирался бежать? Он вам говорил?
— Говорил. Собирался. Все ведь хотят бежать!
— А почему же его здесь нет? — в наивной растерянности спросила Баграмова.
— Ну что вы, Ганна! — вмешалась Татьяна Ильинична. — Может быть, просто не удалось! Ведь Анатолий рассказывал — это так трудно!
— А может, застрял где-нибудь в партизанском отряде, не успел перейти фронт. Бывает и так, — подхватил Бурнин, благодарно взглянув на Таню, которая, кажется, начала понимать настоящее положение дел. — Мало ли что может быть... Ведь война! Вырваться трудно...
— А может быть, при попытке побега просто убит! — нарочито резко, словно бросая вызов судьбе, сказала Баграмова.
— Конечно, может быть, — согласился Бурнин. — Все может быть. Я могу сказать только, что до июля прошлого года судьба его сберегла, а потом...
— Нет, нет, нет! Я не верю! Не может быть! Нет!.. — вдруг страстно заговорила Баграмова. — Я нарочно сказала. Он должен жить. Я уверена, — словно в испуге от собственных слов забормотала она.
— И я в этом тоже уверен, — сказал Бурнин. — В нем жизненной силы — гора! Такие погибнуть никак не должны!
— Скажите, какой он? Опишите его мне, пожалуйста, чтобы я могла представить его себе, — вдруг, почти успокоившись, попросила Баграмова.
— Ну... — замялся Бурнин. — Ну... высокий, с длинными волосами, седые виски... С большой седой бородой, с беспокойным и острым взглядом...