— Пацан, караулишь? — вдруг громко окликнул Шиков.
— A то! — отозвался «пацан» за окном.
— Немцы русские деньги любят, — пояснил Балашову Шиков. — Увидят — сейчас отберут. А ну, покажь! — заглянул он в рисунок Ивана. — Вот дьявол, здорово! Ты, Николай, прямо живой! Ну как есть!
— А что же я, мертвый?! — с тупой обидой пробуб-нил банщик.
Балашов ушел, унося в душе омерзение к этим людям, с которыми просидел почти до отбоя.
Представить себе, что с ними придется повседневно общаться, может быть даже пьянствовать!..
От отвращения у Ивана передернулись плечи. В этот миг он услышал, что кто-то его нагоняет.
— Испугался?! Думал, что Никола тебя за Бронислава пристукнет? — со смехом сказал Шиков. — Это я — тебя проводить да женский барак «проверить»... Ты с кем-нибудь с женщинами знаком?
— Откуда! — воскликнул Иван.
— Идем, познакомлю. Люська по Славке Собаке тоскует... Высокая черная баба, будешь доволен.
— Да ну их!.. — Балашов даже, словно в испуге, махнул рукой.
— Монах, подумаешь! А ты не теряйся! Идем!.. Может, маленьких любишь? Валюшка есть. С поваром каменных, с Лешкой, жила. Теперь тоже без друга осталась. Девчоночка, я скажу!..
— Не пойду! — наотрез отказался Иван.
— Чего? Осрамиться боишься? Они понимают, что пища не та... Пойдем, говорю! — по-приятельски уговаривал комендант.
— Я — к себе, — настойчиво сказал Балашов, сворачивая к карантину.
— Ну, бывай, — попрощался Шиков.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Оскар Вайс вошел в барак. Шабля был занят — он ставил больному банки. Австриец потолокся в бараке, вышел, зашел во второй барак, в третий, потом в нетерпении возвратился. Шабля все еще продолжал свое дело. Солдат сел на скамейку и развернул газету.
— Вас гибт ес нойес? [Что нового?] — принимаясь за раздачу лекарств больным, привычно спросил Шабля.
— Es gibt etwas, ich kann aber nichts verstehen! [Есть кое-что, да я ничего не могу понять!] — пробормотал Вайс и ткнул пальцем в газетный лист.
«Verfall der Kommunistiscbei Internationale» [«Распад Коммунистического Интернационала»], — гласил крупным шрифтом избранный заголовок немецкой газеты.
— Айн момент! Посиди тут, — сказал Шабля.— Unsinn! [Минуточку! Чепуха!] — уверенно успокоил он Вайса.
Неторопливо и методично Шабля закончил раздачу назначенных медикаментов по койкам. Он был уверен, что гитлеровская сенсация о развале Коминтерна не более чем очередная выдумка Геббельса, пустой агитаторский трюк фашистов, придуманный для отвлечения немцев от поражений, которые продолжают они терпеть на фронтах...
Наконец, освободившись немного, Шабля прошел к себе, и Вайс положил перед ним газету.
Любому фашистскому трюку были границы. Ведомство Геббельса не смогло бы просто так, «с потолка» взять подобное сообщение и наавать его официальным.
«Официально объявлено и передано на всех языках через радиостанции сообщение о роспуске Коминтерна», извещала газета, сопровождая эту сенсацию собственными комментариями и догадками. Она ссылалась на сообщения из Англии, Америки, Мексики, из Китая, Японии, Турции, Швейцарии, Швеции...
— Was soli es bedeuten?! Was?! [Что это значит? Что?!] — требовательно спрашивал Шаблю австриец.
Да! Что же могло это значить?! Что там произошло, в самом деле? Что случилось? Неужели же что-то подобное истории Второго Интернационала?.. Шабля и сам терялся в догадках, но все же уверенно повторил свое заключение.
— Унзинн! — сказал он. — Ерунда!
— Unsinn! — повторил за ним Вайс. — Как может стать, чтобы не было Коминтерна! Если есть компартии, то они должны быть связаны!
— Из фашистских газет не вычитать правды. Что может сказать Геббельс?! Вот если бы радио... — уже в который раз заикнулся Шабля.
— Как хочешь, а людям нельзя жить без правды! Я пойду, — сказал Вайс. — Надо как-нибудь разузнать.
Он вышел, оставив Шаблю в смятении, которое и еще возросло после того, как в лазарет поступил очередной номер «Клича».
Фашистский листок, злобствуя, сообщал, что «Сталин продал Россию американским и английским плутократам». Америка получает по договору Баку, Англия — Камчатку и Мурманск. Проданы за американское золото принципы Маркса и Ленина. Большевики отказались от лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и в угоду Англии и Америке распустили Коминтерн.
— Бачь, Гитлеру шкода яка, что Радянський Союз отступился от Маркса и Ленина. Турботы хвашистам за построение коммунизма! Аж плачуть, бидненьки, за долю радянського народу! — насмешливо говорил старшой карантина, «полтавський», как после памятного собрания старших прозвали Семена Штанько.
— Выдумка, право! Да как тому быть, чтобы Коминтерн распустили! — раздавались голоса с разных сторон.
— Товарищ доктор, вы грамотный человек, как по-вашему, может такое статься? — встревоженно спрашивали больные, при входе в барак Славинского.
Но Женя был тоже в растерянности. Что он мог объяснить?!
Балашов отправился за медикаментами в аптеку туберкулезного отделения. Так уж было организовано, что он должен был каждый день приходить за лекарствами для карантина к Юрке в аптеку, через которую и поддерживалась постоянная прочная связь карантина с организацией лагеря.
Иван не застал в аптеке ни Баграмова, ни Муравьева.
— Юрка, живее — хоть один или два экземпляра «Клича» с нужными примечаниями! — потребовал Балашов. — Пимен Левоныч сказал, чтобы я без него назад не являлся!
— Откуда же я возьму! Не поступало такого «Клича»,— сказал аптекарь.
— Что значит не поступало! — возмутился Иван. — Иди разыщи сейчас Емельяна Иваныча. Не могу же я бегать по лазарету. Вон он, коротышка, сидит дожидается! — кивнул он на унтера, который привел его из форлагеря. — Скажи, что у нас все волнуются. Надо же про Коминтерн разъяснение. Что же, я сам его должен придумывать, что ли?!
Разъяснения «Клича» стали уже настолько привычны, оперативны и обязательны, что Иван, как старшие в бараках, как санитары, врачи, фельдшера, считал возмутительным нарушением порядка отсутствие комментариев по такому животрепещущему вопросу.
— Ну, поди разыщи Емельяна Иваныча или Михаилу Семеныча, — настойчиво требовал он. — Должен же кто-то сказать, что это значит!
— Они еще сами не знают, — пояснил ему Ломов.
— Как так — сами не знают?! — удивленно, почти с обидою и растерянностью, сказал Иван.— Не знают, да? А когда же?..