Глаза Маши при этих его словах сверкнули ненавистью и гневом.
— Вот видишь, Иван! А ты мне не веришь! Да разве мне можно не верить!.. Эх ты-ы! Я знаю ведь, что к чему и кто за кого. Я все понимаю... Девушки, женщины тоже не все одинаковы. Вы нас боитесь, а зря... Разве не мы доказали, что можем стоять против немцев! Людка-сволочь и та поневоле поставила свою подпись на той бумаге...
— Да я все понимаю, Маша. И ты пойми: осторожность нужна, — возразил Балашов. Она молча кивнула.
— А про какого они старика говорили? Про доктора? — осторожно спросил Иван.
— Я что слышала, то написала: говорили, что «борода» и «старик» всему делу помеха.
— Какому делу?
— Полиции, переводчикам... Говорю, что не все слыхала. Придешь — сам услышишь. Может быть, больше поймешь, — сказала она. — Как в женский барак войдешь, так направо первая койка, за плащ-палаткой вместо двери. Я там одна. Со стороны загородка до самого потолка, а прямо палатка висит. Ты сразу, молча входи, никто в темноте не заметит... Ведь я понимаю, что ты не ко мне придешь, а послушать: за переборкой рядом Маргошка, понятно? — шепотом сказала Машута.
— А если бы я пришел просто к тебе? — спросил Балашов, и сам не понимая, как это у него сорвались такие слова.
— Знаешь, Ваня, ежели бы, кабы да росли бы во рту бобы! — оборвала она лишний разговор.
— Языкастая ты девчонка! — сказал Балашов.
— Язык на язык ответит, а смекалка-то в голове нужна!
— Я не говорю, что смекалки в тебе недостача,
— Да нет, это я про тебя! — бойко отрезала Маша.
— Машута! — внезапно приотворив дверь из прачечной и дохнув едким паром, в бельевую крикнула какая-то девушка. — Нам за стиркой не слышно. Свистка еще не было?
— Не слыхала, — сказала Маша.
— А-а... Да ты тут с гостями! Ну как же тебе услыхать! — насмешливо заметила та, сквозь облако пара увидев Ивана. — Прошу извинения!
— Пож-жа-алуйста! — в тон ей выкрикнула Машута.
— Карантин Карантиныч, вы палочек ТБЦ не боитесь? — задорно спросила девушка, стоя почти раздетой на пороге отворенной двери прачечной.
— У меня их полны карманы. Хотите немножко? — дерзко ответил Балашов, шагнув ближе к ней. — Хорошо вместо семечек грызть!
Та присвистнула и отступила в глубь наполненного паром помещения.
— Ого ты какой, Карантин Карантиныч! А все говорят — тихоня! — выкрикнула она.
— Кто же такую рекомендацию дал? — вызывающе спросил Балашов.
— Твой дружок закадычный, Митенька Шиков,— ответила та, уже из глубины прачечной.
— Это он по дружбе старается мне цену набить,— в тон девушке отозвался Иван. — А я вам могу сейчас показать на деле, какой я паинька!
Он шутливо ринулся за нею через порог прачечной. Несколько обнаженных тел стремглав метнулись от него в укрытие, за клеенчатую занавеску, раздался визг, и Иван едва успел увернуться от мыльной волны, выплеснутой сильной женской рукой. Он отскочил назад и, захлопнув дверь в бельевую, запер ее на задвижку.
Смеясь, Иван оглянулся через плечо и встретился о недружелюбным и упрекающим взором черных больших глаз Машуты...
Со стороны прачечной в дверь бельевой нетерпеливо и угрожающе барабанили предпринявшие контратаку женщины, готовые наказать его за дерзость.
— Теперь ты и к Надьке можешь в гости прийти. Для чего непременно ко мне! — пользуясь поднятым шумом, резко сказала Машута.
— Машенька, глупая ты еще, — возразил Иван.— Вот теперь-то уже, кроме любви, нас с тобою никто и ни в чем заподозрить не сможет! Если кто и услышит или заметит, что я у тебя, то никто удивляться не будет. Понятно?
— Значит, все-таки ты не к Надюшке придешь, а ко мне? — вдруг серьезно и грустно спросила Машута.
— Только к тебе... И тихо приду, как мышонок. Никто не услышит, — прошептал Балашов, наклонившись к ней. — Ты думаешь, что я вправду такой?
— Не знаю! — строго оборвала она и громко добавила: — Так сначала мне грязное принесете, сдадите, а уж потом я вам чистое выдам...
— Машка, бесстыдница, среди бела дня заперлась! Отопри! — требовали голоса из прачечной.
Балашов осторожно выскользнул в противоположную дверь бельевой и вышел из помещения. В это время как раз раздались свистки на обед.
Балашов и раньше знал место, в котором мужчины поднимают колючую проволоку, отделяющую женский барак от прочих. Короткий бросок в тот момент, когда луч прожектора был отведен с вышки в сторону, — и Иван поднырнул под ограду. Еще рывок — и он был уже в темном тамбуре. Дверь из барака в тамбур была приотворена. Никем не встреченный в темноте, Иван отстранил рукой плащ-палатку и оказался в закуточке у Машуты.
Она взяла его горячей рукой за руку и решительно, молча потянула к себе на койку.
— Ложись и слушай, — прошептала она, дохнув ему в самое ухо.
Он колебался. Но маленькая рука настойчиво и повелительно потянула его еще глубже во мрак. Он нащупал койку, такую же, на какой спал и сам.
— К стенке двигайся, — снова дохнув теплом в ухо, шепнула Машута.
Иван прижался к переборке. Он чувствовал, что Машута легла тут же, рядом, и готов был втиснуться в стенку, избегая ее прикосновения.
Барак жужжал болтовней вполголоса, шепотами, сдержанным смехом.
— Девушки! Здравствуйте, мои солнышки! — вдруг раздалось от порога звучное приветствие Шикова.
— Митенька, здравствуй!
— Давно не видались с тобой, ясный месяц!
— Здравствуй, Маргоша, — услышал Иван голос Шикова, уже приглушенный и тихий, совсем рядом с собою. — Ты что, заснула, девчонка?
— Ждала-ждала и заснула, — капризно сказала Маргошка. — Иди сюда ближе ко мне, я что-то озябла...
— Погоди ты, проснись, королева Марго. Я такое принес, что ты сразу очнешься! — теребил ее за стеною Шиков.
— А что ты такое принес? — лениво и сонно спросила Маргошка.