Женщина ничего не сказала. Она встала, вздохнула, высморкалась в подол юбки и, взяв с табурета несколько сухих лавашей, отнесла к двери и стала кропить их водой.
- Иншаллах, сейчас придет! - проговорил дядя Мамед-Гасан и, надев башмаки, подошел и встал около жены.
Когда Иззет кончила мочить хлеб, дядя Мамед-Гасан взял кувшинчик и вышел во двор. Вскоре он вернулся и, присев на корточки у дверей, начал совершать дастамаз - обязательное омовение к намазу.
Прежде всего он помыл кисти рук, потом лицо, а затем руки до локтей. Каждый раз, выливая воду, он произносил "бисмиллах". Покончив с омовением и проведя мокрой рукой, согласно ритуалу, по голове, он вошел в саклю и, найдя в нише мохир, положил на палас и приступил к намазу.
Иззет снова села в угол и, положив подбородок на поднятое колено, стала смотреть перед собой.
Дядя Мамед-Гасан, прочитав азан и игаме, перешел к хамду и гюльхуваллаху и готовился уже перейти к поклону, когда дверь открылась и в комнату ввалился усталый и словно больной Ахмед.
Дядя Мамед-Гасан поднял обе руки к небу и воскликнул:
- Аллахуакбар!
Иззет радостно вскочила с места и позвала Ахмеда. Тот остановился у дверей и, прислонившись к стене, простонал:
- Ох, мама!
Дядя Мамед-Гасан не вытерпел, после второго земного поклона он прервал намаз и бросился к Ахмеду. Отец и мать, схватив сына за руки, спрашивали наперебой:
- Почему ты так стонешь, сыночек?
- Что у тебя болит, милый? Иззет спросила:
- Почему не садишься, родной мой?
- А где осел, детка? - спросил дядя Мамед-Гасан. Едва успел дядя Мамед-Гасан произнести слово "осел", как Иззет стала громко и сердито бранить его:
- Да провалится в преисподнюю отец того, кто отдал осла! Пусть будет проклят отец того, кто отдал осла! Пусть змея ужалит осла! Дитя мое чуть не умирает здесь, а он еще про осла спрашивает...
Дядя Мамед-Гасан ничего не ответил. Ахмед, прислонившись к стене, громко стонал и охал. В конце концов Иззет удалось усадить его на палас. Когда Ахмед отдышался и успокоился, Иззет и дядя Мамед-Гасан уговорили его рассказать о своем путешествии в город.
Ахмед начал рассказ с того, как он шел в город и сколько раз садился в дороге отдохнуть; потом перешел к тому, как он добрался до города, нашел караван-сарай и дрался с хозяином; дальше рассказал о том, как метался по городу в тщетных поисках Худаяр-бека, и закончил рассказ тем, как шел обратно, часто останавливаясь и превозмогая усталость.
Рассказывая все это, Ахмед каждое слово подкреплял клятвой. Скажет слово и прибавит "ей-богу", скажет другое - и подтвердит "клянусь имамом Гусейном", еще слово - и опять клятва "клянусь имамом Рзой", клянусь саблей Дженаб-Эмира".
Окончив рассказ, Ахмед повернулся к матери.
- Мама, что ты сварила?
- Ничего не варила, детка. Один хлеб... Если хочешь, принесу еще немного простокваши.
- Я не хочу простокваши! - заныл Ахмед. - Не могла каши сварить немного?..
- Не знаю, сынок, как-то не удалось. В этой суматохе я совсем растерялась, забыла. Что делать? Поешь сегодня простокваши, а завтра, бог даст, сварю тебе кашу.
Иззет принесла и положила перед сыном хлеб и простоквашу. Мальчик начал есть, а муж с женой принялись за намаз.
Дядя Мамед-Гасан кончил молиться раньше жены и, подсев к сыну, стал снова спрашивать его, как он себя чувствует. Мальчик, поглощенный едой, не отвечал. Не получив от сына ответа, дядя Мамед-Гасан спросил:
- А что нового в городе, сынок?
Ахмед хотел что-то ответить, но рот у него был набит хлебом. В это время и Иззет покончила с намазом и, повернувшись к мужу, начала строго укорять его за то, что он пристает к ребенку.
Дядя Мамед-Гасан послушно замолчал и, взяв четки, начал перебирать их, произнося при этом молитвы.
Иззет встала и, бросив чадру на табурет, пошла за хлебом. Принесла хлеб и предложила мужу поесть. Дядя Мамед-Гасан покорно придвинулся к скатерке. Ахмед уже успел покончить с простоквашей; поэтому, когда дядя Мамед-Гасан придвинул чашку к себе, чтобы обмакнуть хлеб в простоквашу, Ахмед весело хихикнул. Посмотрев на сына, рассмеялся и дядя Мамед-Гасан, Иззет поморщилась и опять принялась распекать мужа.
- Несчастный ты человек, стыда в тебе нет. Я бы на твоем месте плакала, а не смеялась.
- Зачем же ты мне говоришь? Скажи лучше своему сыну.
Я смеюсь или он?
- Зачем мне говорить сыну? Кто не сегодня-завтра едет в Кербалу, ты или мой сын? Ты должен бояться, что товарищи твои уедут в Кербалу и станут кербалаями, а ты, как баба, будешь сидеть дома.
- Иншаллах, и я поеду. Я не хуже других.
Иззет больше ничего не сказала и, опустив голову, продолжала ужинать.
Усталый Ахмед растянулся тут же возле скатерти; отец сделал ему замечание, что за едой нельзя ложиться, но Ахмед пропустил замечание отца мимо ушей.
Дядя Мамед-Гасан и Иззет продолжали есть. Вдруг Ахмед приник лицом к земляному полу и громко зарыдал.
- Что с тобой, сынок? - спросил отец.
Ахмед продолжал плакать. Придвинувшись к сыну, Иззет положила руку ему на плечо и, склонившись к нему, начала
спрашивать:
- Детка моя! Ахмед! Почему плачешь?
- Моего осла-а-а! - проговорил сквозь рыдания Ахмед. - Вай, вай, осла, осла, моего осла-а-а!.. Осла-а-а!.. Иззет стала успокаивать сына.
- Не плачь, голубчик мой! Не надо плакать!.. Да сгинет в ад отец хозяина осла! Зачем надо было отдавать осла? До сих пор осел аллах знает где пропадает!
- Осла-а-а! Моего осла! Моего осла-а-а!..
Иззет совсем вышла из себя и накинулась на дядю Мамед
Гасана:
- Да встань же, встань! Сходи узнай, что с ослом! Если осел не вернется, мой бедный ребенок не уснет сегодня. Поди же разузнай, что с ним случилось? Посмотри, что сделал с ослом этот Омар сын Омара?
- Да куда мне теперь идти?