- А что, потихоньку браконьерствуют охотники?
- Х-хе, потихоньку! - усмехнулся Зуев. - Наш, местный охотник как скроен? Где зверя увидит, там его и убьет. Взять того же Кончугу - у него карабин отбирали за браконьерство, вроде в прошлом году. И не кто-нибудь, а Калганов.
- Зачем же он взял его в проводники?
- Ума не приложу. Дункая спроси - он назначал. Он и знает. И насчет Ингани знает.
- Какой Ингани?
Зуев как-то дернул плечом и вроде бы нехотя ответил:
- Это племянница Кончуги. Она в прошлом году ложилась от Калганова в больницу. И теперь, говорят, у них произошла промеж себя запятая. - Зуев вроде как бы извинительно развел руками: передаю, мол, слухи по необходимости. - Вот я и говорю: лезть в чужую душу со своим копытом... Дело нескладное.
- Правильно! - кивнул головой Коньков. - Чужая жизнь - потемки.
Помолчали. Коньков что-то записывал в свою тетрадь.
- Дак я пошел? - спросил Зуев в некоторой нерешительности, втайне надеясь, что Коньков, заинтригованный этими известиями, задержит его с расспросами.
Но лейтенант неожиданно сказал:
- А чего ж время-то терять?
Зуев встал, козырнул по-военному и пошел к двери.
- Квиток от гостиницы не сохранился? - спросил Коньков.
Зуев остановился у порога и сказал небрежно, через плечо:
- Я его оставил у следователя.
7
Коньков познакомился с Дункаем еще в Приморске, в ту пору, когда уволился из милиции. Семен Хылович учился в краевой партшколе, а Коньков был внештатным корреспондентом молодежной газеты, заочно учился в университете на юридическом факультете и еще подрабатывал шофером. Однажды он возил по городу удэгейскую делегацию из Бурлитского района. Старшим этой делегации был Дункай. Разговорились. Оказалось, что у них был общий знакомый - старшина милиции Сережкин.
Старшине Сережкину Коньков когда-то помогал распутать дело о краже в селе Переваловском. А Дункай был односельчанином этого Сережкина, ходил в парторгах колхоза имени Чапаева, а потом уж попал в партшколу. Дункай был нанайцем, выросшим в русском селе Тамбовке, говорил отменно по-русски, по-нанайски и по-удэгейски. После окончания партшколы его и направили сюда, на Верею, председателем охотно-промысловой артели, где поселился, по выражению самого Дункая, целый интернационал. Здесь, в артели, знание языков очень пригодилось Семену Хыловичу.
А года через три попал сюда, в Воскресенский район, и Коньков; хоть и окончил он юридический факультет заочно, но устроиться следователем в Приморске, так, чтобы и квартиру получить, не смог; а жить в частных комнатенках надоело, к тому же стал подрастать ребенок. И жена забастовала. Вот Коньков и явился с повинной опять в милицию...
Его встретили радушно, простили старый грех, но предложили самый захолустный район, где была готовая квартира. Делать нечего, Коньков согласился. Поселились они в Воскресенском, жена пошла работать учительницей, а Коньков стал районным уполномоченным и в зимнее время не раз охотился со своим старым другом Дункаем.
Семен Хылович встретил его сегодня по-барски: на столе стояла обливная чашка, полная розоватой талы [нанайское блюдо, строганина из свежей рыбы] из тайменя, присыпанная перцем и черемшой, глубокая тарелка красной икры, нарезанная крупными кусками юкола [провяленная на солнце кета], пропитанная горячим сентябрьским солнцем и оттого облитая проступившим ароматным жиром золотистого оттенка, да еще целая жаровня запеченных радужных хариусов. И бутылка водки посреди стола, и рюмочки, и бокалы желтоватого сока лимонника, который до краев наполнял высокую стеклянную поставку. И вдобавок ко всему - хрустальная ваза, полная, будто золотыми слитками, нарезанного кусками сотового меда.
- Семен Хылович, да разве можно голодного человека встречать таким пиршеством? Я умру от аппетита, не дотянув до стола! - сказал Коньков, оглядывая все это богатство.
- Все свое. Сам добывал, - смущенно и радостно улыбался Дункай. Садись, пожалуйста!
На Дункае была рубашка с закатанными по локоть рукавами и с распахнутым воротом, обнажавшим его крепкое тело цвета мореного дуба. Голову он коротко стриг, отчего его черные волосы торчали густо и ровно, придавая голове форму идеального шара.
- А где Оника? - спросил Коньков, присаживаясь к столу.
- Вот он я! - смеясь, выглянула с кухни, из-за цветной занавески, маленькая, похожая на школьницу жена Дункая.
- Отчего ж вы не за столом?
- Я сытый. Кушайте на здоровье! - и скрылась опять на кухне.
- Мы выпьем первую рюмку за ее здоровье. Вот и ей почет, - посмеивался Дункай, наливая в рюмки водку.
- А ты знаешь, сюда Зуев заезжал, - сказал Коньков, ожидая вызвать у него удивление.
- Я в окно видел, - равнодушно ответил тот.
- А чего ж ты в контору не пришел?
- Зачем? Что нужно, ты и здесь спросишь.
- Пра-авильно! - шутливо произнес Коньков. - А еще знаешь, почему ты не зашел?
- Ну?
- Не любишь ты его.
- Тоже правильно. Ну, поехали!
Они выпили, выдохнули, как по команде, и стали закусывать.
- Он мне, между прочим, рассказывал про Ингу, племянницу Кончуги.
- Есть такая.
- Что она делает?
- Заведующая нашего медпункта.
- Говорит, что она с Калгановым была знакома?
- Была.
Дункай ел, пил, потчевал гостя и ласково поглядывал на него. И Коньков чокался с ласковой улыбкой, ел, хвалил талу, форели и вдруг сказал:
- Слушай, а что у вас тут с Калгановым было? Говорят - он в суд грозился подать на артель?
Дункай вздохнул, отложил вилку и, подаваясь грудью на стол, спросил:
- Это Зуев говорил?