…так что мир и окружающее пространство выглядели зеркалом друг друга — изукрашенные иероглифами и идеограммами, которые могли быть знаками и в то же время могли ими не быть. Известковое отложение на базальте, взметенный ветром гребень на слежавшемся бархане, глазки́ павлиньих перьев (жизнь среди знаков постепенно научила видеть таковые во множестве явлений, существовавших раньше просто так, обозначая лишь свое присутствие, и сделала эти явления знаками самих себя, прибавив их к числу оставленных специально теми, кто хотел оставить знак), полосы, запечатленные огнем на сланцевой породе, четыреста двадцать седьмой — чуть скошенный — желоб на карнизе фронтона мавзолея, череда полосок на телеэкране под влиянием магнитной бури (ряд знаков превращается в ряд знаков знаков, знаков, повторяемых бессчетно, — всегда одних и тех же, но и всякий раз отличных, так как к намеренно оставленному знаку добавлялся появившийся случайно), не вполне прокрашенная ножка буквы Р, пришедшаяся в одном из экземпляров «вечерки» на дефект бумаги, одна из восьмисот тысяч отметин на гудронированной стенке кессона в доках Мельбурна, след неожиданного торможения на асфальте, статистическая кривая, хромосома…
Мы пользуемся глазами, чтобы видеть. Наше поле зрения открывает нам безграничное пространство: нечто более или менее круглое, которое очень скоро прерывается справа и слева и не продолжается ни ниже, ни выше. Скосив глаза, мы можем увидеть кончик нашего носа; поднимая глаза, мы видим, что есть верх; опуская глаза, мы видим, что есть низ; поворачивая голову, сначала в одну, потом в другую сторону, мы даже не можем полностью увидеть то, что нас окружает; приходится поворачиваться всем корпусом, чтобы увидеть все то, что есть позади нас.
Наш взгляд пробегает пространство и дает нам иллюзию рельефа и расстояния. Именно так мы выстраиваем пространство: вот верх и низ, лево и право, впереди и позади, близко и далеко.
Когда ничто не останавливает наш взор, он уносится вдаль. Ничего не встречая, он ничего не видит, он видит лишь то, что его останавливает. Пространство — это то, на что взгляд наталкивается, то, во что он упирается: преграда (кирпичи, угол, точка схода); пространство — это когда образуется угол, когда происходит остановка, когда нужно развернуться, чтобы все продолжилось. В самом же пространстве нет ничего эктоплазматического; у него есть края, оно не разбегается во все стороны, оно делает все, что нужно, для того, чтобы железнодорожные рельсы сходились перед тем, как уйти в бесконечность.
Здесь я написал главу о кривых линиях, дабы доказать превосходство прямых…
Прямая линия! стезя, по которой…
— Эта прямая линия — стезя, по которой должны ходить христиане, — говорят богословы.
— Эмблема нравственной прямоты, — говорит Цицерон.
— Наилучшая линия, — говорят сажатели капусты.
— Кратчайшая линия, — говорит Архимед, — которую можно провести между двумя данными точками.
Но автор, подобный мне и многим другим, не геометр; и я уклонился от прямой линии.
Полагаю, что, как и всех, меня привлекают нулевые отметки — те оси и точки отсчета, по которым могут быть определены положение и расстояние до любого предмета вселенной:
— экватор,
— Гринвичский меридиан,
— уровень моря
или еще тот круг, на площади перед собором Парижской Богоматери (увы, во время строительства подземной автостоянки он исчез, и никто не задумался о том, чтобы восстановить его на прежнем месте), от которого высчитываются все дорожные расстояния во Франции.
На пути из Туниса в Сфакс мне нравилось проезжать перед указателем (исчез и он), который отмечал, на каком расстоянии находятся Триполи, Бенгази, Александрия и Каир.
Мне нравится знать, что Пьер Франсуа Андре Мешен, родившийся в Лаоне в 1744 году, и Жан Батист Жозеф Деламбр, родившийся в Амьене в 1749 году, отправились из Дюнкерка в Барселону с одной лишь целью выверить длину, которую должен был иметь метр (кажется, Мешен даже ошибся в своих расчетах).
Мне нравится знать, что на полпути между местечками Фрапон и Ла Прель (коммуна Вездэн, департамент Шер) установлена табличка, указывающая на то, что мы находимся точно в центре французской метрополии.
Даже здесь, в этот момент, я не вижу ничего невозможного в том, чтобы определить свое местоположение в градусах, минутах, секундах, десятых и сотых долях секунды: где-то приблизительно у 49-го градуса северной широты, где-то приблизительно на 2°10′14'' восточнее Гринвичского меридиана (или всего лишь в нескольких долях секунды западнее Парижского меридиана) и на несколько десятков метров выше уровня моря.
Недавно я прочел, что в Англии кто-то отправил письмо с адресом, где указал лишь широту и долготу. Конечно, отправитель был если не географом, то, по крайней мере, землемером или кадастровым служащим; правда и то, что получатель жил один в доме, стоящем в стороне от населенных пунктов, и определить его было нетрудно. Итак, письмо дошло. «Postmaster-General», начальник британского ведомства, соответствующего французскому «Почта и Телеграф», опубликовал коммюнике, в котором дал очень высокую оценку своим почтовым служащим, но предупредил, что впредь подобные надписи на конвертах не будут приниматься во внимание. То же самое относительно адресов в стихах: у почтовых служащих хватает дел и без разгадывания всяких загадок; путь, который письмо проходит от пункта отправления до пункта назначения, — вопрос одной лишь индексации; здесь Малларме, Латис и картография могут стать лишь помехой…
Пространство кажется более укрощенным или более безопасным, чем время: мы повсюду встречаем людей с часами и очень редко — людей с компасами. Нам постоянно требуется знать, который час (а кто умеет определять положение солнца по часам?), но мы никогда не задумываемся, где именно находимся. Мы полагаем, что знаем: мы дома, мы на работе, мы в метро, мы на улице.
Разумеется, это очевидно — но что не очевидно? Между тем, время от времени нам следовало бы задумываться о том, где мы и как далеко мы (зашли), определяться не только в своих душевных состояниях, в своем самочувствии, в своих амбициях, верованиях и смыслах жизни, но еще и в своем топографическом расположении, и не только по отношению к упомянутым выше осям, но скорее по отношению к месту или человеку, о котором мы думаем или собираемся думать. Например, когда у Дома Инвалидов мы садимся в автобус, отправляющийся в Орли, представить себе, как человек, которого мы едем встречать в аэропорту, двигается от Гренобля по небесному меридиану, и пока наш автобус с трудом продирается через пробки на авеню дю Мэн, попытаться вообразить, как встречаемый медленно перемещается по карте Франции, пересекает Эн, Сону и Луару, Ньевр и Луаре… Или же, более систематически, вопрошать себя, в одно и то же определенное время дня, где находятся по отношению друг к другу или по отношению к вам ваши друзья: отмечать разницу уровня (те, кто, как вы, живет на втором этаже, те, кто живет на шестом, на двенадцатом и т. д.), определять направление, прослеживать за их перемещением в пространстве.
Когда-то давно, наверняка в одном из маленьких ежедневников (на три месяца), которые книжный магазин «Жибер» дарил в начале учебного года всем, кто приходил обменивать учебники Карпантье-Фиалипа и Ру-Комбалюзье предыдущего класса на учебники Карпантье-Фиалипа и Ру-Комбалюзье следующего класса, я (как, полагаю, и все) вписал свой адрес следующим образом:
Жорж Перек
18, улица де л’Ассомпсьон
Лестница А
4-й этаж
Дверь справа
Париж 16-й округ
Сена
Франция
Европа
Мир
Вселенная
Играть с большими числами (факториалами, последовательностью Фибоначчи, геометрическими прогрессиями):
Расстояние от Земли до Луны: тонкая сигаретная бумажка — их потребуется 1000, чтобы получить толщину в миллиметр — складывается пополам 49 раз подряд;
Расстояние от Земли до Солнца: та же бумажка складывается пополам 58 раз подряд;
Расстояние от Плутона до Солнца: складывая все ту же бумажку на 4 раза больше, мы почти достигаем нужного соотношения, но, складывая ее еще 4 раза, мы залетаем почти на 3 000 000 000 километров дальше;
Расстояние от Земли до Альфы Центавра: складываем на 15 раз больше.
Играть с расстояниями: разработать маршрут путешествия, которое позволит вам посетить или проехать все места, расположенные в 314,6 километрах от вашего дома;
отслеживать по планам, по военным картам проделанный путь.
Играть с мерами: привыкнуть к футам и лье (хотя бы для того, чтобы удобнее читать Стендаля, Дюма и Жюля Верна); попытаться раз и навсегда составить себе представление о том, что такое морская миля (а заодно и узел); вспомнить, что дневная — это единица площади: это поверхность, которую крестьянин мог обработать за один день.
Играть с пространством: вызвать солнечное затмение, подняв мизинец (что проделывает Леопольд Блум в «Улиссе»); сфотографировать себя самого, поддерживающего Пизанскую башню…
Начинать привыкать к жизни в состоянии невесомости:
забывать о вертикалях и горизонталях: гравюры Эшера, интерьеры межпланетных кораблей в «Космической одиссее 2001 года».
Обдумывать две гениальные (впрочем, дополняющие одна другую) мысли:
Я часто думаю о количестве говядины, которое потребуется, дабы превратить в бульон всю воду Женевского озера.
Слоны всегда изображаются меньшими, чем они есть на самом деле; блохи же — всегда бо́льшими.
«Дом на колесах г-на Рэймона Русселя»
(отрывок из «Ревю дю Ту ринг-Клуб де Франс»)
Автор «Африканских впечатлений», гениальность которого восхваляют многие утонченные ценители, создал по своему собственному проекту автомобиль размерами 9 метров в длину и 2,3 метра в ширину.
Эта машина — самый настоящий маленький дом. Внутри, в продуманной последовательности расположены: гостиная, спальня, студия, ванная и даже маленький дортуар для обслуживающего персонала, который состоит из трех человек (двух шоферов и одного слуги).
Корпус, созданный фирмой «Лакост», весьма элегантен, а внутреннее обустройство одновременно оригинально и изобретательно. <…> Днем спальня превращается в студию или в гостиную; что касается передней части (за сидением водителя), то вечером она становится спальней, где вышеуказанные три человека могут удобно располагаться и совершать туалетные процедуры (раковина находится в багажном отделении <…> слева от места водителя и руля).
Интерьеры подвижного дома г-на Рэймона Русселя спроектированы декоратором Мэйплом.
Имеется электрическое отопление и печка, работающая как на газе, так и на бензине. Водогрей также работает и на газе, и на бензине.
Мебель продумана так, чтобы отвечать всем потребностям, и включает в себя даже сейф «Фише».
Безупречное оборудование на основе беспроводной технологии позволяет ловить программы всех европейских радиопередатчиков.
Это краткое описание показывает, что в своей вилле на колесах — которая легко укомплектовывается кухней-прицепом — владелец может найти в едва уменьшенных размерах все прелести домашнего очага.
Роскошная конструкция смонтирована на раме «Зауэр». На ровной поверхности средняя скорость автомобиля составляет 40 километров в час. Он смело покоряет самые трудные спуски благодаря специальному устройству для торможения двигателем.
Управление предусматривает возможность крутого поворота колеса, что оказывается весьма ценным качеством при езде по извилистым горным дорогам.
<…>
Едва построенный дом на колесах тут же отправился <…> в 3 000-километровый пробег через Швейцарию и Эльзас. Каждый вечер г-на Русселя встречал новый пейзаж.
Из этого путешествия он вынес бесподобные впечатления.
«Святой Иероним в келье»
Антонелло да Мессина
(Лондон, Национальная галерея)
В данном случае келья — это что-то вроде отгороженной деревянной кафедры на подиуме, отделенном от плиточного пола собора тремя ступенями. Она состоит из стеллажей, заставленных книгами и различными предметами (в частности, шкатулками и вазой), и секретера, на котором находятся две книги, чернильница и перо, а на пюпитре — книга, которую читает Иероним. Все элементы скреплены, то есть образуют цельную конструкцию; к ним отдельно прилагаются кресло, в котором сидит Иероним, и сундук.
Перед тем, как подняться на подиум, святой муж снял туфли. Свою кардинальскую шляпу положил на сундук. Он облачен в красное (кардинальское) платье, на голове у него круглая шапочка, также красного цвета. Он сидит в кресле, выпрямившись, и очень далеко от читаемой книги. Его пальцы скрыты страницами, словно он перелистывает книгу или, вероятнее, часто обращается к предыдущим, уже прочитанным местам. На одной из верхних полок, напротив святого и очень высоко над ним, висит распятие.
К торцовой части стеллажа прикреплены два простых крючка, на одном из которых висит какой-то предмет из белой ткани: возможно, это омофор или епитрахиль, но скорее всего полотенце.
На выступе подиума видны два горшка с растениями, одно из которых, должно быть, карликовое апельсиновое деревце, и пребывающий в легкой дреме, судя по позе, полосатый котенок. Над апельсиновым деревцем, на торцовой части секретера, прикреплена этикетка, которая как почти всегда у Антонелло да Мессина указывает имя художника и дату написания картины.
По тому, что мы видим по обе стороны кафедры и над ней, можно представить себе, как выглядит остальная часть собора. Он пуст, за исключением льва, справа от кафедры, который поднял лапу, словно боится помешать Иерониму в его работе. В створах высоких узких окон видны семь птиц. Из нижних окон просматривается слегка неровный пейзаж: кипарис, оливковые деревья, замок, река с двумя персонажами в лодке и три рыбака.
Вся сцена подается через широкий портал со стрельчатыми сводами, на верхней ступени которого возле великолепной медной купели снисходительно позируют павлин и птенец какой-то хищной птицы.
Все пространство организовано вокруг этой мебели (а вся мебель организована вокруг книги). Леденящая архитектура церкви (оголенность плит, суровость колонн) устраняется: ее перспективы и вертикали уже не ограничивают единственное место невыразимой веры; они здесь лишь для того, чтобы принять мебель в свой масштаб, позволить ей вписаться: в центре нежилого пространства мебель задает границы пространству домашнему, которое с умиротворением обживают кошки, книги и люди.
Беглец
Так на скаку замечаешь дугу виадука
Я забыл о происхождении этой истории, я не смог бы гарантировать ее достоверность и далеко не уверен в точности определений: однако она, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует то, о чем я говорю.
Одному французу удалось ночью соскочить с поезда, который вез партию заключенных в Германию. Ночь была кромешная. Пленник даже не догадывался о том, где он находится. Он долго шел наугад, то есть прямо. В какой-то момент вышел к воде. Где-то прогудела сирена. Через несколько секунд волны, поднятые проходящим кораблем, достигли берега. Учитывая время, которое прошло между воем сирены и плеском волн, пленник определил ширину реки; зная ширину, он определил реку (это был Рейн), а определив реку, он понял, где находится.
Встречи
Разумеется, это не имело бы никакого смысла, если бы происходило иначе. Все изучено, все просчитано, об ошибках не может быть и речи, и не было случая, когда выявилась бы самая незначительная — пусть в несколько сантиметров или даже миллиметров — погрешность.
Однако я всегда испытываю что-то вроде восхищения, когда думаю о встрече французских и итальянских рабочих посреди Мон-Сенисского туннеля.
Нежилое: загаженное море, ощетинившиеся колючей проволокой берега, плешивая земля, могильный грунт, груда скелетов, заболоченные реки, зловонные города
Нежилое: архитектура презрения и пускания пыли в глаза, тщеславная посредственность башен и высотных коробок, тысячи клетушек, нагроможденных одна на другую, скаредная показуха головных офисов
Нежилое: куцее, спертое, мелкое, мелочное, ужатое, высчитанное в самый раз
Нежилое: помещенное в загон, в клеть, запретное, запертое, стены, оскалившиеся бутылочными осколками, дверные глазки, блиндажи
Нежилое: города-трущобы, якобы города
Враждебное, серое, безымянное, уродливое, переходы метро, душевые кабины, ангары, паркинги, сортировочные, окошки касс, номера гостиниц, фабрики, казармы, тюрьмы, убежища, приюты, лицеи, суды, школьные дворы
Расчетливое пространство частной собственности: обустроенные чердаки, превосходные гарсоньерки, симпатичные квартирки-студии в островках зелени, элегантные гостевые, тройные гостиные, просторные холлы под самым небом, панорамный обзор, окна на две стороны, деревья, балки, индивидуальный стиль, шикарная отделка и авторский дизайн, балкон, телефон, солнце, открытый вид, настоящий камин, лоджия, мойка с двумя чашами (нержавеющая сталь), тихо, приватный садик, исключительное предложение
Просьба называть свою фамилию после десяти часов вечера
Обустройство:
39533/43/Kam/J 6 ноября 1943 года
Предмет: подбор растений, предназначенных для оснащения бордюрной зеленью крематориев I и II концентрационного лагеря.
Основание: разговор коменданта лагеря, оберштурмбанфюрера СС Гёсса и штурмбанфюрера Бишофа.
Штурмбанфюреру СС Цезарю, руководителю сельскохозяйственных предприятий концентрационного лагеря Освенцим (Верхняя Силезия)
В соответствии с приказом коменданта лагеря, оберштурмбанфюрера СС Гёсса крематории I и II будут оснащены зеленой полосой, служащей естественной границей лагеря.
Ниже следует список растений, которые должны быть отобраны в наших лесных заповедниках:
200 лиственных деревьев от трех до пяти метров в высоту; 100 саженцев деревьев лиственных пород от полутора до четырех метров в высоту; и, наконец, 1000 кустарниковых растений от одного до двух с половиной метров в высоту,
Соблаговолите предоставить указанное количество растений в наше распоряжение.
Начальник главного управления по строительству войск СС и полиции Освенцима: подпись: оберштурмфюрер СС
Я бы хотел, чтобы существовали места устойчивые, незыблемые, нерушимые, нетронутые и почти что неприкосновенные, неизменные, исконные; места, которые были бы ориентирами, отправными точками, истоками:
Моя родина, мой семейный очаг, дом, в котором мне довелось бы родиться, дерево, которое росло бы вместе со мной (которое мой отец посадил бы в день моего рождения), чердак моего детства, наполненный целыми и невредимыми воспоминаниями…
Таких мест не существует, и именно потому, что их не существует, пространство становится вопросом; оно перестает быть очевидным, перестает быть причастным, перестает быть присвоенным. Пространство — это сомнение: я должен беспрестанно его отмечать, на него указывать; оно никогда не бывает моим, оно никогда не дается мне даром, я должен его завоевывать.
Мои пространства хрупки: время будет их ослаблять, разрушать: ничто уже не будет похоже на то, что было, мои воспоминания будут меня подводить, забвение просочится в мою память, и я, не узнавая, буду смотреть на пожелтевшие фотокарточки с изломанными краями. И белыми, как будто фарфоровыми буковками уже не будет написано полукругом на витрине маленького кафе на улице Кокийер: «Здесь справочник Боттен» и: «Перекусить в любое время».
Пространство истаивает подобно тому, как песок утекает между пальцами. Время уносит его, оставляя мне лишь бесформенную рвань:
Писать: пытаться цепко удерживать нечто, сохранять живым что-то: вырывать какие-то отчетливые фрагменты у разверзющейся пустоты, оставлять где-нибудь след, черту, метку или несколько знаков.