Возвращение в электричке постепенно превращалось в ознобную тягомотину. Атмосфера вагона после долгого ожидания на ветерке сначала показалась теплой и удушливо-вонючей. Но очень скоро выяснилось, что вонь, как была, так и есть, а тепло — кажущее.
Кассирша замкнула станционный павильончик ровно в семнадцать ноль-ноль. Она же — буфетчица. Она же — самоглавнейший начальник полустанка. На возражения и просьбы повременить и не гнать людей на мороз, сдобная баба в пуховом платке молча ткнула варежкой в расписание. Ближайшая, она же последняя электричка должна была проследовать через двадцать минут. Типа — нифига вам не сделается, потерпите.
Дедок в тяжелой овчиной дохе безропотно затрюхал на платформу. Толстая тетка в пуховике и прилизанной с одного боку норковой шапке громко высказала претензию к законности действий кассирши, за что была послана по известному адресу. Мимоходом послана. Без особой злобности. Кассирша на здешнем обитаемом кусочке пространства чувствовала себя чуть пониже президента, чуть повыше премьер-министра. Похожая на голубого бегемота баба ее скорее забавляла. Остальной люд вообще не вызывал никаких эмоций, кроме одной тощей сучки в дубленке.
Мимо Анны мадам Железнодорожный Транспорт протопала весьма демонстративно. Два подбородка возмущенно вздрагивали, третий распирал ворот пальто: «Понаехали тут!»
Чем она их так всю жизнь раздражает? Этих, которые на билетах, пропусках, стойках и прочих турникетах? Тем, что никогда ничего у них не просит?
Го-о-ордая! На морозе будет колотиться, а не поклонится. Сука! Ну и мерзни.
За углом станционного домика бушевал такой жестокий сквозняк, что Анна быстро вернулась под прикрытие стены. И чего собственно совалась? Стой себе, не растрясай утлое тепло, благо, до электрички осталось пятнадцать, нет уже двенадцать минут.
Анна на сколько возможно вытянула рукава свитера и прикрыла ими тоненькие перчатки. Когда утром выезжала по истеричному звонку бабкиной соседки из города, красная спиртовая ниточка в термометре уютно замерла на минус пяти. Еще не холодно, и уже не слякотно — температура полного зимнего комфорта. За день мороз набрал обороты, захрустел снегом, заострил, похожие на осколки льда звезды.
Кто сказал: «Что с нами рядом смежность иных Миров, что там края, где тоже есть любовь и нежность…»? Нет в галактике ни любви, ни тепла. Там, как и тут холод, тьма и злая баба, отравившая собой все обозримое пространство.
Рядом притопывал несерьезными ботиночками еще один участник вокзального перфоманса — высокий мужчина в короткой куртке. Лицо он замотал шарфом до глаз. Под капюшоном угадывалось отсутствие шапки.
Прическу, отданную морозу в бестребное пользование, один знакомый называл когда-то шапкой менингиткой. Дело давнее, но она помнила. Она вообще его хорошо помнила. Валерик был прелесть и большой выдумщик; звонил ей по десять раз за вечер, все беспокоился, где она, как она, ела ли, когда легла спать; сказал однажды, что она потрясающе нестандартна, что она наделена таким количеством нежности, что на троих бы хватило, что она обладает великолепной остротой восприятия.
А женился через полгода на невысокой, крепенькой, похожей на тумбочку девице с другого факультета, и не преминул пригласить Анну на свадьбу — явился с друзьями и с пошленькой открыткой в руках. Эскорт она выставила, а следом и бывшему герою указала, куда идти.
— У вас не найдется зажигалки?
Анна дернулась. Иногда, без всякого повода к панике с ней приключалось истерическое содрогание всего организма.
— Моя замерзла, не горит. — Мужчина продемонстрировал бесполезный пластиковый баллончик, который только чиркался короткой искрой.
— Моя тоже замерзла, наверное.
Анне не хотелось снимать перчатку и лезть в узкое ледяное нутро сумочки.
— Если так, тогда — конечно, — покивал мужчина, помедлил, вдруг девушка передумает, и шагнул за угол.
Вернулся он мгновенно. Капюшон сорвало с головы. Шарф вздыбился. Куртку вообще поставило колом, будто под ней начали расправляться крылья.
— Там аэродинамическая аномалия, — кое-как выговорил мужчина. — Если распахнете шубу, в два счета можете долететь до города. Не хотите попробовать?
Обозлился, что не дала зажигалку, — решила Анна, — и подковыривает.
Она отвернулась, почти уткнувшись носом в крашеную светло-зеленую стену вокзальчика.
— Не обижайтесь, пожалуйста, — мирно попросил мужчина из-под витков укрощенного шарфа, — это я так пытаюсь шутить. Боюсь от холода свихнуться окончательно.
Чтобы как-то выйти из неловкой ситуации, Анна подняла рукав свитера, отодвинула манжет и мужественно подставила голую руку морозу и ветру. Часы показывали, что электричка уже должна стоять на станции, светиться мутными окнами и фырчать пневматическими тормозами.
— Ага, ясно, — покивал незнакомец, глянув на циферблат. — Время — ноль, начинаем обратный отсчет.
— В минус бесконечность, — чуть не всхлипнула Анна.
Никаких признаков электровоза в студенистой от мороза темноте не наблюдалось.
— Пессимисты погибают первыми! — изрек мэн, как показалось Анне излишне весело.
— Или первыми чуют, что пора сдавать билеты на «Титаник», — огрызнулась она.
— Мысль дельная, но, к сожалению, не применимая в наших условиях. Нам даже до ближайшей деревни не добраться. Через двадцать шагов вмерзнем.
Обладатель несерьезной куртки правильно говорил. Как надо. Он даже заветное слово «блядь» ни разу не вспомнил. В его речи места для подобных выражений как будто не предусматривалось. Во всяком случае, он не маялся изысканием привычной «связки» слов.
Мистика, — подумала Анна, — в пяти километрах от деревни Хрюкино, на промороженном перроне встретить человека, который не удивился при упоминании минус бесконечности, понял и даже адекватно отреагировал. А мог бы, между прочим, и послать.
Вся ее поездка с момента, когда позвонила заполошная бабкина соседка и проорала в телефон, что дескать Генриховна-т помират, тоже оказалась сплошной мистикой.
Для начала не завелась машина. Все системы работали нормально. Окислитель! Первая ступень! Вторая ступень! Пуск!!! Приехали!
Ничего! То есть вообще ничего. Все чеки светились. Аккумулятор работал, Бензина — полный бак, а драндулет не заводился.
Обежав машину, Анна глянула ей под хвост. Из выхлопной трубы, паче чаяния ничего не торчало. Не заткнули ее ночью соседские дети репкой. Могли, но не заткнули.
Помучившись с полчаса, Анна решила ехать к бабушке общественным транспортом.
Добиралась она двумя маршрутками, потом электричкой, потом попуткой от станции.
По дороге Анна спросила у неразговорчивого мужика, который согласился подвезти ее, только увидев мятую синенькую пятидесятирублевку, давно ли он видел Алису Генриховну?
— Не видел, — буркнул мужик.
— Она на окраине живет. Дом возле Сварыкиных.
— Не знаю никаких Сварыкиных, — отрезал мужик и черно замолчал.
Должно быть из фермеров, — решила Анна.
Бабка как-то рассказывала, что на выселках объявились некие беженцы и организовали фермерское хозяйство из нескольких семей. Вроде колхоза.
Тулупчик водителя смердел сельским хозяйством. За поднятый воротник высовывался только длинный хрящеватый нос.
Именно такую форму носа у мужчин Анна особенно не любила. Как-то в детстве она забыла купить билет в троллейбусе. Вошла, встала у окошка и задумалась. А на маршруте как раз случился контролер. Анна до сего дня не могла забыть его не совсем нормальные слезящиеся глазки фанатика своей работы и длинный хрящеватый нос с фигурным кончиком.
Кроме того, она не помнила, чтобы с нее когда-нибудь спрашивали деньги за дорогу от станции. Не всегда же она ездила в деревню на собственной машине. В студенческие времена, да и после скакала благополучно по автобусам и электричкам. Но это было давно.
В городе еще только-только, а деревню замело уже по завалинки. Пробираясь по обочине скользкой центральной улицы, Анна здоровалась со знакомыми. Михал Кузьмич отгребал снег от ворот. За высоким забором громоздился кирпичный двухэтажный особняк. Забор тоже кирпичный. И сам Михал Кузьмич не далеко ушел.
Хрюкинцы жили по средствам своих детей — хижины перемежались дворцами.
Над дворцами стояло наивное розоватое зимнее небо. Над хижинами — дым столбом, к морозу. Обитатели каменных хором согревались котлами водяного отопления. Обитатели разномастных деревянных изб и избушек — дровишками.
Анна быстро — на сколько позволяла обледенелая тропинка — шла к бабкиному дому. Немаленькое, деревянное, похожее на старинный терем строение казалось вполне обитаемым. Из каминной трубы валил дым. А как же покойник? — подумала Анна. Случись что с бабкой, уж камин бы точно не топили. Дорожка за калиткой оказалась расчищенной. У воротец притулилась широкая фанерная лопата. Интересно, кто тут снег убирает? Анна взбежала на высокое крылечко.
Этот дом построил брат ее отца — дядя Витя для своей семьи. Предполагалось, что его чада и домочадцы на лето станут выезжать в Хрюкино на дачу. Угу, они однажды выехали все вместе только в другом направлении. Дача теперь у них под Квебеком. Дядя работает в аэропорту, и говорить не желает о возвращении. А его жена не только говорить, но и думать.
— Шо я в вашей паганой России забыла? — орала она в трубку, шкрябая по мембране фрикативным «г».
Дом им пришлось оставить поневоле. Там были какие-то проблемы с оформлением земли. Быстро продать терем не получалось. Дядя не стал задерживаться с выездом и переписал имение на Алису.
— Какими судьбами? — холодно поинтересовалась бабушка, когда запыхавшаяся внучка ввалилась в дом. — Или Виктор решил-таки вернуться в Россию, а тебя послал с предупреждением?
Алиса Генриховна пребывала не в лучшем настроении. К перемене погоды, — привычно подумала Анна, давно переставшая обращать внимание на выбрыки единственной своей близкой родственницы. Близкой в смысле досягаемости. Остальные: мать, отец и брат обитали в таких далях, что даже по спутниковой связи не всегда удавалось докричаться. Причем, обитали, каждый сам по себе.
Так они все когда-то решили, не спросив Анны. Она осталась с бабушкой, а если точнее — сама с собой.
— Мне позвонила Нина Петровна, — сдержано отозвалась внучка на сварливый вопрос.
— Какая Нина Петровна?
— Сварыкина.
— Кто?!!
— Алиса Генриховна, я ничего не путаю! Позвонила Нина Петровна и сказала, что с вами плохо. Чтобы я поторопилась.
— Сейчас с тобой будет плохо, — криво улыбнулась пожилая дама. — Нинон Сварыкина второй месяц, как преставилась.
— Что?!!
— Я ничего не путаю! — передразнила бабка. — Преставилась. Похоронена в соответствии с ейной волей в «семейном склепе». Тут недалече на пригорке.
Анна осторожно присела на обитую гобеленом банкетку у двери.
— Будем считать официальную часть законченной, — постановила бабка, заметив наконец, что внучка чуть не плачет. — Где ты бросила машину?
— Я на электричке, — отозвалась Анна.
Сколько можно! На любое проявление человеческих чувств бабка всегда реагировала ядовитым укусом. Она исключительно и только сама предлагала условия игры, в соответствии с которыми все остальные должны были себя вести.
А тут вмешался рок в виде деревенского хулигана, вернее хулиганки, голосом полоумной старушки Сварыкиной погнавшей Анну в колючие бабкины объятья.
— Да? Хм, ну раз на электричке, проходи.
— Я, пожалуй, обратно, на вокзал — мотнула головой внучка.
— Здесь ходит только утренняя электричка — туда, и вечерняя — обратно, если ты забыла. И хватит страдать из-за несовершенства собственных представлений о мире. Раздевайся.
Анна стащила легкую пуховую шапочку, — терпеть не могла меховых конструкций на голове, — тряхнула волосами, начала расстегивать дубленку.
— Известий от родственников не поступало? — как бы мимоходом поинтересовалась Алиса Генриховна.
— Нет.
Сапоги Анна поставила в уголок на отдельную подстилку. В прихожую вышла помощница по дому Лидия Ивановна, придирчиво осмотрела ковер, на котором могли остаться мокрые следы, не нашла таковых, поджала губы, — ты еще попадешься! — и удалилась на кухню.
Анна прошла холл и остановилась на пороге столовой. Дядя Витя имел вкус к вещам. Первый этаж он обставил весьма респектабельной мебелью на гнутых ножках — из массива, как теперь принято говорить. Не «Чиппиндейл», конечно, скорее уж мастер Гамбс!
Бабушка комфортно расположилась в центре у стола. Лидия Ивановна еще до прихода Анны начала подавать второй завтрак. К сервировке осталось добавить сливочник и блюдо с плюшками. Плюшки точно были. Анна еще с порога чуть слюной не захлебнулась от запаха. Оставалось ждать, когда пригласят к столу. Если вообще пригласят.
Остро захотелось уйти. Сколько можно! Она всю жизнь тянулась перед бабкой в струночку. Когда была совсем молоденькой — понятно: в одночасье все близкие порскнули по просторам страны искать свой кусок хлеба с маслом, бросив ее одну разбираться со своей жизнью.
Был конец учебного года, оставалось сдать выпускные экзамены. Дальше предполагалась учеба в институте.
Первой сорвалась мать. Осуществилась ее пожизненная мечта. Позвонила подруга Зоя из Владивостока. Их обеих брали в обслугу на океанский теплоход. Впереди замаячили международные линии, иные дали, туманы, шторма… и мужики, мужики, мужики. Целая команда.
Какие такие проблемы с дочерью? — вопрошала мать в пространство. Она прекрасно учится. Поступать? Пусть поступает куда хочет. Она везде пройдет. Не пройдет на бюджетный, пусть поработает годик — заработает себе на учебу. В Штатах все так делают.
— Разумеется, если работа находится в тех самых Штатах, — подковыривал Анин брат. — На местную зарплату она всего-навсего не умрет с голоду.
— Так помоги сестренке! — кричала мать.
— Может мне еще сплясать с притопом?!
С него взятки были гладки. Ванька жил от сезона к сезону. В конце апреля уезжал в Сочи и горбатился на жаре до последнего курортника. Брат работал шашлычником в небольшом, но весьма популярном приморском поселке. Там же имелась сезонная жена. Предложение сплясать донеслось собственно от порога. Брат вздернул на плечо сумку с пожитками и сообщил, что его уже как бы нет.
Последнюю лепту внес отец. С матерью они давно жили в разных комнатах, но, в общем, не сварились, как-то мирно сосуществовали. Не успела захлопнуться дверь за сыном, отец заявил жене и дочери, что отчаливает на Север.
— Вахтами будешь ездить? — спросила мать из чистой вежливости.
— Нет на постоянку.
По тому, как он лаконично без подробностей, без своей обычной манеры фантазировать и расписывать будущее, говорил об отъезде, мать догадалась, что супруг отчаливает не просто к месту работы, но к месту жительства с другой.
— Ты ее, — мать картинно затрясла руками в сторону дочери десятиклассницы, — на кого бросаешь?
— Получается, на тебя, — спокойно отозвался отец.
Из чего опять же стало ясно, что никакого обратного движения пароход иметь не будет.
Анне тогда вдруг захотелось, чтобы они уже быстрее разъехались. Так все достали!
Они и разъехались. Анна сдала выпускные экзамены, благополучно поступила на биофак и начала жить одна. Изредка то от отца, то от матери приходили микроскопические переводики. Брат долго молчал, позвонил и сказал, что женился, когда Анна училась уже на четвертом курсе. Живет на берегу моря, но, чтобы сестра к нему не приезжала. Потом когда-нибудь.
Надо было покупать еду, оплачивать коммуналку, ездить на автобусе, покупать книги и сапоги. Анна сдавала одну комнату в своей трешке и работала по ночам сторожихой. Однажды в совершенном безденежье она, наступив на горло собственной гордости, пошла к дяде Вите, занять денег. Дяди дома не оказалось, а его жена Людка, только услышав просьбу, завалилась боком в кресло, ухватилась рукой за воротник стеганного атласного халата и сдавлено забормотала:
— Не поверишь, ни копейки дома нет. Виктору два месяца зарплату задерживают. Я Славку в магазин за хлебом вчера послала, так все копейки из копилки вытряхнула.
Гамбсовское кресло скрипело и норовило развалиться под необъятной тетиной задницей. Анна извинилась и ушла. Жизнь у родственников оказалась еще хуже, чем у нее. Дом, который дядя строил за городом, возводился, практически, на сэкономленные от еды гроши.
А на завтра к ней припожаловала Алиса Генриховна. До стипендии оставалось продержаться всего неделю, но Анна съела, все что было в доме, и со вчерашнего дня пила только воду. От воды булькало внутри, а голод никуда не девался. Девушка, которая снимала у нее комнату заплатить пораньше наотрез отказалась, объяснив мимоходом, что только последние идиотки сидят голыми босыми и голодными, вместо того чтобы зарабатывать.
— Когда воду пить надоест, — надменно пояснила Инка, эффектно изогнувшись в дверном проеме, — Скажи. Я тебе клиента подгоню.
— Ты на дому занимаешься маникюром? — спросила у внучки, без стука вошедшая в квартиру бабушка.
— Нет, — отозвалась Анна.
— Это я занимаюсь маникюром, — огрызнулась Инка. Алису Генриховну она видела впервые.
— Не маникюром, а минетом, — мимоходом поправила бабушка. — Что тут делает эта лярва? — спросила она у внучки.
— Живет — тихо отозвалась Анна. — Я ей сдаю комнату.
— Вещички собрала! — приказала бабка девице, почти не повышая голоса.
— А это видела? — Инка сунула в нос престарелой даме кукиш.
На что бабка достала из кармана мобильник, — они только-только появились в обиходе, — набрала номер участкового, представилась и с ходу пригласила проверить документы и регистрацию по такому-то адресу.
Вообще-то Алиса Генриховна Крейн приходилась Анне не родной бабушкой, а как бы никакой. Она была первой женой дедушки. Вторая его жена, родив двоих сыновей — отца и дядю Витю — долго болела, и в результате умерла. Алиса Генриховна с высоты своего положения еще при ее жизни снисходила до семьи бывшего мужа. А уж после и вовсе приняла часть забот о сыновьях брошенного когда-то супруга на себя. Дядя Витя жил практически у нее, с ее подачи поступил в авиационный институт, потом женился на дочери ее лаборантки.
Анна была от бабушки дальше всех, потому участия в своей жизни не ожидала.
Инка собралась со скоростью поднятого по тревоге пожарника и сквозанула в дверь, только тапочки мелькнули.
— Быстро бегает, — задумчиво констатировала бабка. — Тренированная.
— Сейчас приедет милиция. Что я им скажу? — робко спросила Анна.
— Никто не приедет. Телефон отключен. Ты, когда ела в последний раз?
Анна замешкалась с ответом совсем немного, но этого оказалось достаточно.
С тех пор и до окончания ВУЗа она уже не голодала.
Алиса Генриховна возглавляла в то время лабораторию в очень закрытом НИИ, который имел некоторое отношение к Институту Высшей Нервной Деятельности. Кандидатскую она защитила еще при кукурузном волюнтаристе, и ко времени разговора пребывала в звании членкора.
В пору, когда Анна заканчивала институт, в связи с нагрянувшими новыми временами, часть научных программ свернули, лабораторию закрыли, а бабушка уехала на жительство в загородную резиденцию, оставленную ей пасынком. Но ни о каком опейзанивани речи не шло. Бабка вела жизнь барыни: держала прислугу, гуляла по прилегающему лесу и периодически дергала Анну к визиту.
— Лида! Принеси стакан воды!
От хорошо поставленного голоса Алисы Генриховны в каскадной люстре зазвенели подвески.
Лидия Ивановна принесла воду, Бабушка достала из коробочки блистер, выломала таблетку, положила в рот и запила. Лидия Ивановна дождалась возвращения стакана и спросила:
— Второй прибор подавать?
— Повремени.
Прислуга удалилась на кухню, косо мазнув по визитерше недобрым взглядом. Она и раньше не скрывала своего презрения к «бедной родственнице». Такая неприязнь казалась Анне несколько гипертрофированной. С какого бы кваса?
— Ты с Борисом встречаешься? — спросила бабушка, когда стол перед ней уже был полностью сервирован. Чашка мейсенского фарфора мягко светила кремово-розовым боком. Аромат Эрл Грея щекотал ноздри. Анна с трудом сдерживалась, чтобы громко не сглатывать, понимая, что ей устраивают очередную демонстрацию.
— Нет.
— Почему? — бабушка пригубила чай и потянулась за плюшкой. На Анну она не смотрела.
— А почему я должна с ним встречаться?
— Ну, хотя бы по тому, что он не только твой бывший муж, он вообще единственный мужчина, которому ты была нужна.
— Вы заблуждаетесь.
— А что, появился еще кто-то претендующий на твои руку и сердце? Или вернее сказать, на квартиру и зарплату?
Анна поднялась из-за стола. Демонстрация зашла слишком далеко. Алиса Генриховна, наверное, забыла, что внучка больше не нищая студентка, у которой за душой только зачетка с пятерками.
— Тебе надо в туалет? — изогнула бровь бабка.
— Нет. Мне надо отсюда. Просто отсюда. А сюда мне больше не надо. Вы поняли, Алиса Генриховна? Хватит!
— Вообще-то я тебя не приглашала. Сама явилась. Ну да не смею больше задерживать. Кстати Борис мне постоянно звонит. Мне жаль мальчика. Тебе надо к нему вернуться.
— Если вам так его жаль, живите с ним сами, — выпалила Анна.
Задерживаться в этом доме она не собиралась. Она сюда больше вообще не придет!
— Я подумаю, — засмеялась ей вслед старая тварь.
Когда Анна выскочила за воротца, было уже около часа дня. Мороз только начал набирать обороты. Воздух слегка звенел от чистоты. Солнце слепило. Снег лежал голубоватыми волнами. Тропинка под ногами походила на замерзшее разлитое молоко. Анна то и дело оскальзывалась. Ноги приходилось ставить осторожно, еще и балансировать. Но через какое-то время она приноровилась и пошла увереннее. Всего-то осталось: добраться до станции. Она посидит в зальчике ожидания, съест бутер в буфете, дождется электрички и уедет.
— Нюрк! О, Нюрк, это ты?
— Я, дядя Гриша.
От ее тропинки в сторону сварыкинского дома змеилась колдобистая, поблескивающая льдом дорожка. Муж покойной тети Нины стоял у ворот, слегка покачиваясь и помавая рукой на манер депутата на трибуне.
— А Нинка-т моя, слышала? Померла Нинка. Сороковины завтра. Зайди, помянем.
Нога поехала и подвернулась. Анна чуть не упала. Вопрос со смертью тети Нины следовало прояснить.
В сенках прямо под порогом стояло пустое ведро, и, хотя дядя Гриша предупредил, Анна все равно запнулась. Ведро покатилось. Звон дребезгом отлетел от промороженных стенок. Стало тревожно, будто жестянку специально сюда поставили, чтобы не прозевать непрошенного вторжения.
— Лидка! Мать-перемать, убери ведро, говорю!
— Не ори, — отозвалась невидимая Лидка из кухни.
На пороге дядя Гриша, скинув телогрею, пытался разуться. Наступив одним валенком на носок другого, он тянул отдавленную ногу. Анне места не хватило, она осталась в сенках.
— Че дверь не закрываешь? Холоду напустил!
Лидка появилась из кухни с тряпкой в руках. Лицо полыхало не то от плиты, не то от гнева. Она уже приготовилась продолжать разнос, когда увидела Анну.
— Вы к нам? Вы к кому? — деда она задвинула в угол и встала посреди коридорчика, уперев руки в боки.
— Лидка! Тьфу, Лидка. Это же Нюрка. Вы же с ней на горшках рядом. Нюрка соседкина!
Дядя Гриша попытался вылезти из-за могучего Лидкиного плеча. Лицо женщины дрогнуло, поехало спелыми щеками в стороны, глазки из настороженных превратились в две запятые хвостиками вверх.
— Аня? Ой! Анька! Правда, Анька. Заходи. Ты бы женщину-то вперед пропустил. А то сам разделся, а она в сенках мерзнет.
— Да я это, я подумал, вдруг ты это…
— Заладил: это, не это. Проходи Анька. Сколько лет не виделись.
На горшках они рядом не сидели, но в детстве встречались каждое лето. Лида жила тут с родителями. Здесь же училась в школе.
— За три килòметра хожу, — важно говорила она городской Ане, делая ударение на о.
Анну привозили в Хрюкино на лето родители. На месте, где нынче раскинулось обиталище академической барыни, раньше светился мытыми окнами домик дальней родственницы тети Саши. Тетя Саша была одинокой, бездетной вековухой, но детей любила и принимала летом с удовольствием.
Анна сняла дубленку, поискала, куда ее пристроить, и уже собралась повесить на одинокий гвоздь, вбитый посередине стены.
— Сюда можно?
— Дай, в комнату отнесу, — Лида выдернула шубку у нее из рук, вынесла, но тут же вернулась. — Я там на стул положила.
Анна только пожала плечами — чем был нехорош гвоздь? — и пошла в кухню. Оттуда сдавало запахом свежего печева. Может, хоть тут поест?
Дали чаю и пирожков с капустой и с грибами. Дядя Гриша налил дамам по стопочке, а себе полстаканчика. Этот стакан Анна помнила с детства. Дядя Гриша пил только из него. Стакан был старый мутный и имел невероятное количество граней.
— Ну, упокой, Господи, рабу Твою, Нину, — скороговоркой выдал дядя Гриша и кинул содержимое стаканчика в рот.
Поражала сноровка, с которой он расправлялся с немаленькими порциями. Жидкость кучным потоком перетекала по воздуху. Это походило на фокус, который показывают настоящие картежники, когда колода растягивается и сжимается в воздухе.
Лида, махнув стопку, привычно занюхала корочкой хлеба. Аня однажды попробовала так, запах у хлеба после водки оказался оглушительный до слез.
— Давайте, по второй, за встречу, — заторопился дядя Гриша.
Лида поглядела на него косо, неодобрительно. Дядя Гриша пил, похоже, с самых похорон.
— Ты так в городе и живешь? — спросила Лидка, отодвигая бутылку от деда.
— Живу. Работаю.
— Институт закончила?
— Угу. Пирожки у тебя вкусные.
— С капустой? Я сама люблю. Завтра на сороковины с мясом напеку. До завтра то останешься, или тебе домой надо?
— Надо, — криво улыбнулась Анна.
— Что-то не загостилась ты у тетки.
— Тетя Саша давно отсюда уехала. Алиса мне вроде бабушки.
— Я ж тебе говорил, что Александра укатила! — встрял дед. — Давай вспомянем тех, кого с нами нет.
— Деда, ты уже до чертиков довспоминался! Хватит!
— А ты мне не указывай!
— Утром забегает в комнату, кричит: «Висит, висит!»
— Висел! — рявкнул дядя Гриша, сотрясая кулаком воздух.
— Кто висел? — не поняла Анна.
— Телефон, говорит. Я как дура поперлась смотреть.
— Висел, — дед уперся, как очевидец, которому не верят по злому умыслу.
— И куда он подевался?
— А!
Вдовец подпрыгнул, ухватил с того конца стола бутылку и быстро набулькал себе порцию.
— Висел!
Лиду вынесло из-за стола в прихожую, за ней качнулся дед. Анне поневоле пришлось идти следом. Оставаться за столом одной показалось неловким.
— А-а-а!
— О! Висит!
На неровно оштукатуренной стенке, на том именно гвоздике, куда Анна пыталась пристроить свою дубленку, висел огромный черный телефон допотопного вида. В дырочках диска вместо цифр проступали похожие на иероглифы знаки. Анна не срезу сообразила, что это полустертые буквы алфавита. Лида дрожащей рукой сняла трубку.
— Работает, — сообщила женщина, не поднося ее к уху.
Из трубки проистекал ровный басистый гудок. Тяжелая как кирпич эбонитовая трубка невероятного аппарата вдруг выпала у нее из руки, Лида начала заваливаться вбок. Дед, не теряя присутствия духа, подхватил семипудовую внучку под микитки и потянул в комнату.
Анна, онемев, смотрела на Лидины пятки, под которыми складками ехал домотканый половик.
А телефона на стенке уже не было. Только что трубка качалась, стукая по штукатурке, и — все.
Лида пришла в себя на пороге кухни, затрепыхалась, сбила с ног деда и успокоилась только у стола. Дед ползал у нее за спиной.
— Это че? Это че было? — потребовала она у старика.
— Телефон, — пробормотал он, пытаясь подняться на неверные ноги.
— Все! Завтра бабку помянем, и в завязку, иначе я тут с тобой, старый хрыч, рехнусь.
Пока Анна ползла по обледенелым тропинкам к тракту, в голову пришла спасительная мысль, что все дело в старой сварыкинской печке. Лида с дедом слегка угорели под утро, вот и привиделось. А ей самой тоже привиделось? Да! И она угорела. Хотя, она как раз сидела против печки и видела, что вьюшка открыта. Да мало ли? А вдруг и так тоже бывает?
Тяжелая эбонитовая трубка, раскачиваясь, постукивала о стену.
Задумавшись, Анна как бы выпала из действительности. А когда вернулась, стало ясно, что еще чуть-чуть и она уже не сможет двигаться. Будто лягушка в куске льда. Пошевелить рукой удалось с трудом. А вдруг она не сможет забраться в электричку? Если та вообще придет. Дедок в тулупе будто примерз под фонарем на том конце перрона. Голубой пуховик приник к двери вокзала. Оттуда, наверное, поддувало теплом. Анне вдруг стало по-настоящему страшно. Она попыталась заговорить со стоявшим рядом мужчиной и не смогла. Губы заледенели. Вместо слов выполз невнятный вой.
— У! Ваши дела, кажется, совсем плохи. — Обтянутое тонкой курточкой плечо надвинулось, загородило свет. Мужчина вдруг распахнул куртку и ее полами как крыльями прикрыл Анну.
— Трепыхаться не стоит. Не будете? И ладно. Вдвоем есть возможность выжить. По отдельности мы с вами, леди, околеем тут как два цуцыка.
Нос уперся во что-то мягкое и неровное. Анна не сразу сообразила, что это толстый свитер. И уже подавно не сразу почувствовала тепло. Она чуть не заплакала. Стало обидно. Вот он стоял рядом, изображал погорельца, а сам оказывается, был горячий как печка.
Как только начала возвращаться чувствительность и мучительно заболели пальцы в тонких перчатках, Анна попыталась отстраниться.
— Куда! — хмыкнул над головой нахальный спаситель, и покрепче сжал объятья.
— Пустите. Я уже согрелась, — кое-как проблеяла Анна.
— А я — наоборот. Не дадите же вы помереть человеку на морозе.
Сволочь! Он над ней издевался. Анна толкнулась в довольно-таки широкую грудь изо всех сил. Мужчина не ожидал от замороженной лягушки такой прыти. Объятия разжались, Анна, не удержавшись, отшатнулась, куда совсем не собиралась — за угол.
Ну, какого мы дергаемся? Какого вспоминаем о приличиях, когда о них надобно забыть и растереть! Испорченные дети цивилизации. Все в лес! Все в лес! Там просто и понятно. Там закон — тайга. А хозяин — тот, кто сильнее, кто ловчее, кто умнее, в конце концов. Или кто, как в данном случае, теплее.
Ветер, который досаждал по эту сторону угла, оказывается, был легчайшим дуновением. По ту сторону Анне показалось, что ее сейчас повалит, покатит, прибьет к сугробу, да там и похоронит. Она зацепилась за каменную ребристую кладку стены и вылезла в относительно спокойную трескучую морозную освещенность, как скалолаз, перебирая руками и ногами. Лицо и руки успели онеметь. Затылок ломило от холода.
Мужчина поймал ее крыльями своей куртки и снова вдавил в теплую вязаную грудь.
— Полетать захотелось?
— У-у-у…
— Угу. Я там был и полностью разделяю ваше мнение. Так, шажок, прислоняемся к стенке. Сейчас меньше дует?
Анна припадочно затряслась, соглашаясь. И чего она собственно? А? Стой, дура, грейся.
Но отвергнутое тепло так и не приходило. Анну начало колотить позорно крупной дрожью. Даже то, что мужчина наклонился и дышал ей куда-то в шею, не помогало.
— Расстегивай шубу.
Анна замотала головой и даже попыталась отступить, забыв, что за спиной стена.
— Быстро! Воспаление легких хочешь получить?
Он, не спрашивая больше, взялся за пуговицы. Полы дубленки расползлись в стороны.
— Засунь руки мне под мышки. О! А еще упиралась.
Возвращались чувства. Рядом, вплотную, функционировала большая и очень горячая отопительная система.
— Я понимаю, постель не повод для знакомства, — пошутил мужчина, но может быть, представишься?
— Ан-на.
— Согрелась?
— Да. Немного.
— Много будет дома под одеялом. А тут — все, чем могу.
— Правда, мне лучше, — пролепетала Анна.
Он наклонился и говорил ей в ухо. Ухо загорелось.
— Сейчас станет еще теплее, — предупредил мужчина и сильнее вдавил в себя Анну.
А пока она не вырвалась и не отскочила на мороз, наклонился и прихватил ее губы своими.
Поцелуй на ветру. Холодные сухие губы. Ни запаха, ни вкуса. Очень мягко не напористо. Просто. Почти не чувствительно.
Что-то уперлось ей в живот.
— Неконтролируемая реакция, — прошептал спаситель. — Стой не ерзай. А то я за последствия не отвечаю.
Анна замерла. Ей вдруг стало по-настоящему жарко, хоть сейчас на ледяной сквозняк. Закружилась голова, и даже сознание выпало на какую-то секунду, а уже в следующую — ворвался грохот, подходящей электрички.
Дедок приплясывал возле путей. Шуба на нем ходила колоколом. Рядом громоздился голубой пуховик. Спешили еще какие-то люди.
Анна стояла в распахнутой дубленке, из-под которой даже ледяной шквал не смог выгнать жара. Высокий мужчина пропал.
В лабораторию филиала известной европейской фирмы Анну пристроила Алиса Генриховна.
Только-только прошла защита кандидатской. На кафедре все, включая заведующего, затаились. Да, тема актуальная, да, работа тянет на докторскую, только мест-то все равно нет.
Даже младшим научным? Даже старшим лаборантом?
— Анна Сергеевна, вы ж понимаете, — тянул зав нудную песенку. — Нет ставки даже простого лаборанта. Да я вас на нее бы и не взял. Несоответствие, знаете ли. Спросят-то с меня.
Угу, конечно спросят! Странно, от чего до сих пор руководство института не интересовалось, что делают на его кафедре дочь и двое племянников, один из которых не имел даже профильного образования. Из ее диссертации по ходу работы вычленилось три темы, на которые плотно присели родственники начальника — докторские кропали.
А ты сделала свое дело, и иди себе, желательно без лишнего шума.
Ане тогда очень хотелось продолжить свои изыскания, только где? Областной центр, в котором она родилась и жила, базами, способными предоставить ей такую возможность, не располагал. Она составила резюме, приложила все нужные бумаги и отправила в головной институт в столицу.
А там свои дети и племянники. Перспектива идти в школу преподавателем биологии, не радовала.
Существовал еще тот самый Химико-биологический Центр. Но он оказался столь закрытым заведением, что на все попытки выйти на руководство, Анна получила ответ: не знам, не ведам, не было такого.
Аня, предварительно созвонившись и объявив о цели своего визита, отправилась на поклон к бабке.
— Нет, — отрезала Алиса.
— Не мой профиль? — робко заикнулась соискательница.
— Без комментариев. Отправляйся домой. Я подумаю.
Аня почувствовала себя беременной выпускницей ПТУ, которую хоть куда, лишь бы сбыть с рук.
Бабка отзвонилась через два дня.
— Лаборатория «Нутридан». Им нужен биохимик.
— Но, я…
— Ничем больше помочь не могу, — бабушка отключилась.
Анна задумалась. Первый порыв: плюнуть и пойти работать в школу, сменился удивлением. «Нутридан» являлся дочкой «Данона». О их зарплатах по городу ходили легенды. Легче было попасть в депутаты городского собрания, нежели устроиться туда хотя бы уборщицей. А тут целый биохимик.
Чтобы быстрее определиться с реалиями, она отправилась в фирму уже на следующий день.
Скорее всего, ее даже на порог не пустят, то есть, оставят дожидаться у турникета под присмотром мордатого охранника, вынесут документы, которые и смотреть-то никто не станет, и объявят: у нас таких пруд пруди.
Ее пропустили! Директор филиала просмотрел ее бумаги, пару раз хмыкнул и велел отправляться в отдел кадров. Там пожилая, но подтянутая и великолепно ухоженная кадровичка, без вопросов приняла заявление и велела выходить на работу с начала следующего месяца.
Оставшиеся два дня Аня занималась подбором гардероба. Хотелось выглядеть, если не лучше кадровички, то хотя бы не бомжушкой. Гардероб оставлял желать. Подходил, пожалуй, единственный костюм, который хоть в пир, хоть в мир.
Но в первый же день ей показали шкафчик в раздевалке. На работе следовало переодеваться в хлопчатый хирургический костюм. Хорошо, хоть ношение медицинской шапочки оказалось не обязательным.
С работой она разобралась быстро. Рутина. Биохимические пробы поступающего продукта. Аппаратура, кстати, оказалась покруче, нежели на ее кафедре. Втянувшись, Аня даже мимоходом проверила, кое-что из своих гипотез.
Она не думала, что резонанс от ее коротенькой статейки в научном журнале докатится до дирекции филиала. Анну вызвали и мягко, но категорически прорисовали две перспективы: либо она прекращает заниматься посторонними изысканиями на рабочем месте, либо освобождает шкафчик в раздевалке и идет на все четыре стороны. Позвонившая на следующий день Алиса, присоединилась к мнению руководства фирмы, прибавив от себя, что всегда считала ее дурой, но не до такой же степени.
К тому времени в жизни Ани уже появился и успел обосноваться Борис. На ее порыв уйти в свободное плаванье, он в свою очередь присоединился к мнению бабушки.
Аня сдалась. Над ее рабочим столом теперь бдила видеокамера. А Борис просто отвел ее в ЗАГС. Пышной свадьбы категорически не хотелось. Жених не возражал — только деньги на ветер.
Продержался он почти два года. Вернее, она продержалась. Как-то быстро выяснилось, что им не о чем говорить. Его не интересовала ее биохимия, книги, фильмы, музыка. Анну — его сделки, ставки и курсы валют, а также прихоти клиентов его фирмы.
Но, что происходило в те два года неукоснительно и постоянно, так это — визиты в Хрюкино. Алису Генриховну Борис обожал и обхаживал по полной программе: с цветами, поздравлениями и подарками.
Как-то он показал Ане кольцо из тусклого старого золота с гладко отшлифованным кабошоном. Аметист благородно переливался, на просвет давая совершенно необыкновенное зеленовато-розовое мерцание.
— Как думаешь, Алисе оно понравится?
— Мне тоже, — откликнулась Анна.
— Ты пока до таких подарков не доросла, — цинично заявил муж.
— Почему? — больше удивилась, нежели обиделась Анна.
— Ты положишь его в стол и забудешь, а Алиса станет носить.
— Ты так хорошо успел познакомиться с ее вкусом?
— А ты хоть раз обратила внимание на ее украшения? Ты же сама вообще ничего не носишь, даже обручальное кольцо. Ты в украшениях разбираешься…
— Как бомж в столовых приборах, хочешь сказать?
— И даже хуже, — припечатал муж.
Он как будто специально провоцировал скандал. Борис и раньше неоднократно высказывался по поводу ее несовершенств, но до прямых оскорблений пока не опускался.
Аня же панически боялась скандалов. Молчаливая напряженность, которая накапливалась в их семье ее тоже пугала. Последний месяц не больно-то пылкий с самого начала Борис спал в соседней комнате на диване. Он даже домой не всегда приходил ночевать, отговариваясь работой и мальчишниками.
Страх перед злым молчанием и громкими выяснениями отношений перекочевал из детства. Так вели себя родители. Брат просто уходил из дома, она пока была маленькой, забивалась в угол, зажимала уши руками, потом стала запираться в комнате с книгой, нацепив наушники.
— Если тебе надо уйти, — тихо предложила Анна, — ты иди.
— Я всегда подозревал, что ты вышла за меня из чистого расчета! — крикнул муж и залепил дверью так, что звякнули оконные стекла.
Через неделю, вернувшись с работы, Аня не обнаружила его вещей. Обручальные кольца покупал он. Их она тоже не нашла. Деньги у каждого были свои с самого начала. О каком расчете упомянул Борис перед ретирадой, оставалось загадкой.
С его уходом Ане стало даже легче дышать, будто вынырнула из-под душной перины. Теперь в будни по вечерам она занималась в автошколе, а по выходным водила машину под руководством разбитного тренера — трусила до потных ладоней, но отступать не собиралась. Инструктор норовил погладить по коленке. Для повышения самооценки, можно было даже прыгнуть к нему в постель — побоялась подцепить какую-нибудь заразу, не одну же ее он по коленке гладит.
Алиса прорезалась месяца через два и потребовала объяснений.
— Чего? — спросила Аня.
— Почему ты выгнала Бориса?
— Почему я его выгнала? — отозвалась вопросом на вопрос внучка.
Образовавшаяся финансовая и матримониальная свобода толкали к фронде.
— Ты мне хамишь? — вкрадчиво спросила Алиса Германовна.
Аня испугалась, как всегда пугалась ее напора.
— Он сам ушел. Я его точно не выгоняла. Просто хлопнул дверью, а потом потихоньку забрал свои вещи.
— Но ты подала на развод.
— А что еще оставалось делать? Я даже не знаю, где он сейчас живет.
— Я с ним поговорю.
Алиса положила трубку. В ее тоне к концу разговора убавилось злого напора, осталось обычное раздражение. Борис мог ей просто чего-нибудь наврать. За ним водилось. Аня же не врала почти что по принципиальным соображениям. Лгут либо слабаки, либо аферисты. Сильный человек может себе позволить, говорить правду!
Ты почитаешь себя сильной? А кто только вот вывернулся наизнанку перед старухой, которая нагло лезет в твою жизнь?
Борис образовался на пороге через пару дней и тут же попенял Анне, что сменила замки.
— Что тебе нужно?
— Я пришел…
— Зачем? Вещи ты забрал. Что еще?
— Давай не будем торопиться. Ты совершаешь сейчас необдуманный поступок.
— Я?
Деревянный массажор весь в мелких острых пупырышках сам оказался в руках. Аня пошла на Бориса. А он, оказывается, не запер дверь — выскочил, только хвост плащика мелькнул. Аня уставилась на побелевшие костяшки. Такого она от себя точно не ожидала. Чтобы тихоня и отличница полезла в драку!? Не зря Борюсик испугался.
— Вечно ты ползаешь, как моль бледная!
Мать подцепила это выражение из какого-то фильма и употребляла, где надо и не надо. Дочь ей не нравилась. Это не было активной неприязнью, скорее происходило от изначального равнодушия.
Брата Ваньку мать любила и прощала ему все. Ваньке же ее прощение было до фонаря. Он всю жизнь делал только то, что хотел, но, будучи изрядно трусоват, в откровенные авантюры все же не ввязывался. На редкие замечания отца он отмахивался: иди Аньку учи.
Отец не пил, и руки росли, откуда надо, вот только ни на одной работе долго не задерживался. Ему всегда казалось, что платят мало, уважают мало, любят мало. Ему всего было мало. Анну он периодически принимался поучать. А она приспособилась так прятать под волосами наушники, что отец ни разу не заподозрил отсутствия интереса к воспитательному процессу.
Анна его наслушалась еще в младших классах. Отец расписывал, как надо устраиваться в жизни, приводя в пример естественно себя. На момент разговора ему светило место чуть ли ни губернатора, а там и до премьер министра недалеко, тогда они уедут в Москву, Анна будет учиться в МГУ, а еще лучше за границей. Ванька станет генеральным директором. Мать пусть дома сидит, надо же кому-то готовить и прибирать.
Но восхождение к вершинам благополучия приходилось начинать с автомастерской. Кругом к тому же были одни завистники.
От него года три не приходило никаких вестей. Если бы что-то случилось, Анне, наверное, бы сообщили. Пока все оставалось тихо.
Мать осела на берегу во Владике, работала в кафе. Ванька изредка позванивал: ты как? Нормально. Паришься в своем институте? Вроде того. А я… далее следовало перечисление его достижений: гостиница на побережье, свое кафе, дети.
Ванька ни разу не пригласил ее в гости. Анну это цепляло, не по тому, что хотелось халявного моря — а просто. Брат, кажется, раз и на всегда отсек себя от остальной семьи. От младшей сестры, уж точно. В последний созвон он спросил, что они будут делать с квартирой.
— Какой?
— Нашей. Ты там живешь, но я тоже имею на нее право. Давай, продадим. Деньги пополам.
— На нее еще имеют право наши родители, — оторопела Анна.
— А мы им не скажем, — расхохотался Ванька.
Она этого не допустит! Она только-только привела свое жилище в порядок, мебель купила. Получилось вполне уютное гнездовье. Как у тети Саши, — вспомнилось не кстати. Тетка исчезла, ни адреса, ни телефона.
Из зеркала на Анну смотрело бледное, засыпанное светлыми веснушками личико сердечком. Непослушные светло рыжие завитки торчали во все стороны.
Анна всю жизнь мечтала иметь прямые волосы. Однажды она пришла в салон и попросила исправить положение. Ее крутые вихры вытягивали и выглаживали утюгом в четыре руки. Результат оказался столь страшен, что, вернувшись домой, она тут же подставила голову под струю воды. Волосы тогда сожгли до самых корней. Анна поплакала над собственной дурорстью и подстриглась почти наголо.
Она больше не будет экспериментировать с собственной внешностью. Моль бледная тоже имеет право на существование!
Если волосы заколоть повыше, отдельные прядки возле ушей будут живенько так завиваться. Можно, конечно, завязать тугой узел на затылке, но тогда хвост будет торчать вроде кучерявой метелки.
Анна полезла в ящик под зеркалом за заколкой, забрала буйные кудри в кулак и небрежно сколола. Она не ожидала, что получится так здорово. Из зеркала на нее смотрела уже не рыжеватая мышка, но…
С какой стати ей вообще пришло в голову прихорашиваться? Настроение такое? Ага, себе-то не ври!
Поцелуй на морозном полустанке никак не шел из головы. Даже не из головы, а откуда-то из живота. Она его помнила тактильно. Лица ведь даже не разглядела. Но все остальное помнила так, что дергалось и свербело внутри.
Это все от чисто физиологического простоя, решила Анна и позвонила Максиму.
Они познакомились еще при жизни Бориса в ее квартире. Какой-то знакомый ее знакомых на чьем-то дне рождения оказался рядом за столом. Вполне себе необыкновенный парень, вернее мужчина, который до старости останется пацаном. Он трудился директором спортивного центра, занимался когда-то бодибилдингом, да и теперь качался, благо тренажеры всегда под рукой.
Аню поразил его смех. Он не просто хохотал, он ржал! Перекрывая любые децибелы. Ей все время хотелось отодвинуться подальше, а лучше отбежать. Если выключить звук, им можно было любоваться, как живой скульптурой.
К концу вечера пришла его жена — очень спокойная, высокая статная. Пара — загляденье. Ане тогда показалось, что она пришла именно забрать благоверного домой. Сам бы он, пожалуй, до утра тусовался.
В следующий раз они встретились уже после бегства Борюсика. Максим узнал, что Анна работает в «Нутридане», приехал к ней домой и предложил выйти на руководства фирмы с предложением сотрудничества. Площади спортивного центра простаивали. Максим предлагал оптовые цены, для выгона людей умственного труда на беговые дорожки.
Аня даже пробовать не собиралась, о чем тут же и сообщила.
— У меня не тот уровень, чтобы задавать руководству такие задачки.
— У вас там какая-нибудь доска объявлений имеется? — нашелся Максим. — Хотя бы постер повесь. Вот, я принес.
Плакатик с рекламой спортивного центра Анна прикнопила и очень удивилась, когда Максим явился к ней через месяц с тортом и бутылкой вина. Оказывается, народ из «Нутридана» хоть толпой и не валил, все же периодически захаживал по объявлению.
Тогда-то все и случилось. Легко и необязательно, как и продолжалось потом в редкие встречи. Одна из знакомых Анны под хихиканье как-то ей поведала, что Максим, — ну ты помнишь, у Самойловых рядом с тобой за столом сидел, громкий такой, — ходок тот еще. У него то ли пять, то ли шесть любовниц. И на всех сил хватает! Представляешь?
Ну и что? Она не была даже чуточку в него влюблена. Чтобы в боку не кололо, говорила когда-то тетя Саша.
Максим прибыл в некотором удивлении. Анна никогда ему сама не звонила. Обычно инициатором встреч являлся он.
— Что с тобой? — спросил он после здрасьте.
— А что со мной?
— Ты какая-то другая. Влюбилась, что ли? Предупреждаю, только не в меня.
И счастливо заржал на всю квартиру.
Аня поняла, что погорячилась с приглашением.
— Макс, давай чаю попьем. А хочешь вина?
— Я чай дома могу пить. С плюшками. Я не для того через весь город к тебе ехал, чтобы чаи распивать.
Он уже не только снял верхнюю одежду, на и рубашку успел расстегнуть. Аня улыбнулась. В постель, так в постель. А ты чего ждала? Ты же хотела физиологии? Получай в чистом виде. Молодой здоровый красивый. Въедет по самые уши, сразу забудешь поцелуй на морозе. Да и был ли тот поцелуй? Вдруг ей все померещилось, как тот телефон на облупленной стене?
— Анна Сергеевна. Анна!
Оказывается, возле ее стола топтался Зеленкович.
— Что? Простите, задумалась.
— Анализ последней партии сухого молока готов?
— Да. Только краска в принтере закончилась. Я позвонила техникам, сейчас принесут новый картридж. Придется подождать, или сама занесу.
Зеленкович переминался с ноги на ногу. В лаборатории имелось одно единственное кресло, и его занимала Анна. Стоять столбом ему было неловко, уходить не хотелось. Наконец он как бы присел на край ее стола.
— Я подожду. Вы потрясающе выглядите. Много раз хотел вам это сказать, да как-то все не получалось. Спешим все, спешим. А куда?
Невысокий щуплый хорошо за сорок зав орготтдела периодически предлагал интим всем женщинам более или менее товарного вида. До Анны очередь дошла, почему-то именно сегодня. Вчера Максим, сегодня этот селадон. Будто, впервые ее увидели. Уходя Максим сказал, что раньше не замечал, какие у нее зеленые глаза.
Глаза действительно были зеленые, но меняли оттенок в зависимости от настроения или от цвета одежды. Когда Аня плакала, они становились цвета молодой травы и светились.
— Как вы смотрите на ужин в ресторане? — не стал церемониться Зеленкович.
— У меня вчера был такой ужин со всеми вытекающими из него последствиями. Сегодня хочется отдохнуть, — тоже не стала стесняться Анна.
— А вы в курсе, что руководство нашей фирмы не одобряет свободных нравов? — непоследовательно попенял собеседник.
— Чтобы меня в них обвинить, надо как минимум постоять рядом со свечкой. Ни у кого из руководства такой возможности пока не случилось. Преступление против нравственности надо сначала доказать.
— Поэтому у вас сегодня так глазки-то горят! Завидую вашему… э… другу.
Общаясь с Зеленковичем редко и исключительно по делу, Анна не представляла, что он настолько дурак.
А тут и картридж принесли. Установить — дело минуты, распечатать — еще двух. Отбывая с отчетностью, Зеленкович причмокнул, давая понять, что отступаться не намерен.
Не иначе мне на ледяном ветру явился ангел, — хохотнула про себя Анна, — вдохнул в меня искру, и теперь мужчины будут падать к моим ногам по одному мановению. Хотя, ангелы бесполы. А незнакомец очень даже… вот! Значит, бес. А телефон на стенке у Сварыкиных следствие галлюциногена. Пирожки-то были с грибами. Как она сразу не догадалась. А то, что дедуня с утра его видел, так, может, они те пирожки каждый день едят?
В концепцию, правда, никак не вписывался звонок покойной бабы Нины. Галлюциногены по сотовой связи, слава Богу, пока не летают.
В этот год рано, одномоментно и буйно началась весна. Только что морозило и засыпало сухой колючей крупой, а уже через два дня газоны пошли проталинами. Шубы дубленки и сапоги сменились курточками и кроссовками, а Максим стал названивать чуть не каждый день. Аня иногда отговаривалась, иногда соглашалась.
— Понимаешь, — начал он как-то косноязычное объяснение, — ты не как все. Ты как-то так… не знаю. Я никогда не брошу свою Инку и мальчишек — ну, это как водится — только я все время про тебя думаю.
А я — нет, — подумала Анна. Завтра после работы она собиралась заехать в турагентство, присмотреть поездку куда-нибудь подальше. Ленуля сильно нахваливала Мексику. Ее вкусу можно было доверять. Котцелькоатль, Тотопотипетль или что-то в этом роде, дон Альберто, дон Альфонсо иже с ними — ждите, скоро буду.
Угу, а то, как же!
Устроившийся за массивным столом, Зленекович выглядел еще мельче, чем обычно. Как раньше Анна не замечала, что у него именно такой нос, который ей активно не нравился. Просто она старалась его вообще не рассматривать, дабы не давать лишнего повода к приставаниям.
— В отпуск собираетесь? — обнажил зав орготдела фарфоровые зубки.
— По графику, — без всякого выражения откликнулась Анна.
Сесть ей не предложили.
— Придется отложить.
— Почему?
— Ознакомьтесь.
Он толкнул листок с напечатанным текстом, тот неудачно проскользнул по гладкой поверхности, упал на пол и последним вывертом залетел под стол.
— Мне отсюда не видно. Может быть, Вы своими словами объясните?
Зеленкович мало, что был первый лизоблюд, еще и трус, каких мало. Неаккуратное обращение с документом грозило. Он выскочил из-за стола, встал на четвереньки и вытянул-таки злополучный листок на свет.
— Нате, читайте.
Улыбки не осталось. Глаза горели, так бы и испепелил.
Приказом по филиалу Анне предписывалось, с начала мая отправляться в командировку сроком на четыре месяца.
— Это что? — задала она вполне резонный вопрос. — Что должен делать биохимик в подсобном хозяйстве, которое недавно приобрела фирма?
— Поедете, помесите там навоз, подоите коровку. Синдикат запросил образцы местных продуктов.
— Я их сама буду собирать?
— Все вопросы к заместителю директора по науке. Свободны!
Не дала, да? Вопрос читался даже не в глазах, а будто бегущая строка проступила на лбу.
— Спасибо, — сказала Анна, развернулась и пошла, прояснять диспозицию на третий этаж, к упомянутому заму.
— Анна Сергеевна, дорогая, приказ спустили сверху. Ничем не могу помочь.
— Да я, собственно, не за помощью. Что там делать-то?
— Что и здесь. Кое-какую аппаратуру мы туда завезли. Будете собирать материал: земля, трава, вода. Исследуете. Образцы продуктов — тоже. К первому сентября подготовите полный отчет. Мы должны знать, можно ли использовать подсобное хозяйство для развертывания производства пищевых продуктов, консервов и сублиматов.
— Не проще привезти образцы сюда? Такая солидная лабораторная база не у каждого института есть.
— Э, нет, милочка, — зам по науке любил изобразить уставшего барина. — Во-первых, площади. Территория подсобного хозяйства около десяти тысяч гектаров. Во-вторых, пробы с одного и того же участка следует повторять каждые две недели. Да вы так не волнуйтесь. Туда специально набрали команду. Они будут собирать материал, ваше дело — исследования. И отчетец — это самое главное. Вы, на сколько я помню, пытались на нашей базе докторскую делать?
— Да, что вы! Так, проверила кое-что.
— Ну, ну. На хозяйстве можете заниматься своими исследованиями сколько угодно, но опять же не в ущерб основной задаче.
Так и лилось! Обрисовал перспективы, хоть плачь, хоть смейся.
— А где находится подсобное хозяйство? — решилась Анна.
— Василихинский район.
Это примерно там, куда никто паче чаяния телят не гонял, где зимуют раки, а также свистят на холмах в хорошую погоду — триста верст на северо-восток без регулярного транспортного сообщения.
— Последний вопрос, — Анне пока удавалось сохранять видимость спокойствия. — Туда на обычной машине можно доехать, или только на тракторе?
— Вертолетиком, Анна Сергеевна, вертолетиком полетите.
Место для курения в фирме оснастили по последнему слову или вернее требованию: кресла из негорючего материала, вытяжная вентиляция, поглощающие напольные пепельницы и красный огнетушитель в углу, который предавал помещению несколько совковый вид.
Анна сюда пока не заходила, вообще почти не курила, сегодня ноги сами принесли. В курилке, несмотря на все изыски, стоял вокзальный дух. Следом за Анной, — что явилось полной неожиданностью, — вошла элегантная зав отделом кадров.
— Здравствуйте, Анюта. Подымим? Я, пожалуй, включу вентиляцию на полную мощность. Сквозняков не боитесь?
— Нет. Наоборот. Включайте, пожалуйста.
Она чем-то походила на Алису. Элегантность и отстраненность. Таких женщин, как будто не касалась обычная жизнь во всех ее сермяжных проявлениях. Хорошо, хоть бабкиной злобности тут в помине не было, иначе бы Анна ушла.
Вентилятор зашумел. Галина Георгиевна прикурила. Анна достала сигареты, начала искать зажигалку.
— Возьмите мою.
— Спасибо.
— Анюта, я хочу вас предупредить. Будьте осторожны. На делянке, куда вас отправляют, творится какая-то чертовщина. Раньше территория принадлежала Химико-биологическому Центру, они продали ее нашей фирме за сущие копейки.
— Это институт, который в пригороде за тремя рядами колючей проволоки, а спросишь, говорят, автосервис?
— Вы умница. Да.
— Какая чертовщина? Что-то конкретное?
— Биохимик, который работал… прошлым летом его отправили в командировку. Больше его никто не видел. Слухи ходят разные. Но вы же знаете, в наших стенах лишние вопросы не приветствуются. А уж за стены Химико-биологического Центра не то что муха не вылетит, луч света не просочится.
Галина Георгиевна поднялась, убавила вентиляционный шум и остановилась в некотором удивлении. На пороге курилки топтался Зеленкович.
— Дымите?
— Вы же не курите, Леонид Семенович.
— Да я так, мимо шел, дай, думаю, посмотрю, кто тут рабочее время коротает.
— Мы, Леонид Семенович, мы. Вы удовлетворены?
— Да что вы, Галина Георгиевна, я же просто так зашел.
Знаем мы, как ты просто заходишь! Анна успела кинуть так и не прикуренную сигарету в пасть умной пепельницы. Раздвижные челюсти мгновенно зажевали улику.
Зав отделом кадров происходила из тех слоев атмосферы, куда птицам вроде Зеленковича полет был заказан. Аня же так и так в ближайшее время отбудет незнамо куда, искать незнамо что.
Куплю сомбреро в сувенирном магазине и книжку про Мексику, буду забавляться на пленэре!
Хорошо, что Максим с семейством укатил отдыхать в заграницы, обещал после майских вернуться. Анюты к тому времени уже след простынет. Его косноязычные объяснения, ржание по каждому поводу и даже безупречная внешность начали ее раздражать. Но он был такой хороший, простой и ласковый, что Анна успела к нему привыкнуть, как привыкаешь к удобной подушке. Исчезни она, какое-то время будет не хватать банального комфорта.
Брат Ванька позвонил в этот же вечер.
— Привет. Жди в гости.
На поездку впервые за пятнадцать лет его могла подвигнуть только сильно глобальная причина. Речь, скорее всего, пойдет о продаже квартиры.
— Меня не будет в городе.
— А куда ты денешься?
— Уеду в командировку.
— Откажись, скажи, брат приезжает.
— Не могу и не хочу. А тебя предупреждаю: квартиру я оставлю на сигнализации, и ты в нее не попадешь ни под каким видом.
— Ты че, решила меня прокатить?!
Ух, какие мы грозные. Братец просто забыл, что Аня уже не затурканная школьница.
— Ваня, запомни, пожалуйста, даже заруби хоть на носу, хоть на другом органе: никакого дележа квартиры не будет. Хочешь, подавай в суд. Извини, мне некогда.
Звонок ближайшего родственника на некоторое время выбил из колеи. Анна продолжала с ним мысленно спорить, а другим планом сознания пыталась сообразить, что брать с собой в такую необычную командировку. Летние месяцы в гостях у тети Саши остались в смутном детстве. Что носят в деревне? Спортивный костюм — обязательно. Легкие курортные платьица тоже следует взять. А обувь? Анна любила шпильки, а шпильки не любили пересеченной местности. Придется завтра идти в магазин и там уже решать. Резиновых сапог у нее точно не было.
Мысли устроить демарш с увольнением не возникало вообще. И дело даже не в том, что она за несколько лет привыкла к финансовой независимости и общей стабильности бытия. Просто пришло время сменить обстановку. Сменить хоть что-то в своей жизни. Она поедет, вернее полетит. А чертовщина сама по себе не так уж и страшна. Взять хоть тот телефон на стенке у Сварыкиных. Ну висел, ну исчез. Детство осталось за туманами и далями. Она больше не боится темноты!
Вертолет оказался огромной машиной армейского образца. Команда носила одинаковую униформу с логотипом «Нутридана». Аня даже представить себе не могла, что фирма имеет такие возможности. В чемодан все не уместилось, пришлось брать еще и дорожную сумку. Машина забрала ее от порога дома и сразу на аэродром. Никаких документов ей с собой не дали. А если там спросят, кто такая? Не спросят, успокоил зам по науке.
Его должность, похоже, являлась некой синекурой. Пристроил кто-то родственника в дочерний филиал, не исключено даже организовал для него ставку. Ни плана исследований, ни статей в научные журналы. Ту, которую в первый год работы написала Анна, можно было не считать. Мало того, что внеплановая, за нее вообще чуть с работы не выперли.
За три дня до отъезда позвонила Алиса Генриховна и велела быть. Времени с прошлого визита прошло достаточно, обиды забылись. Что взять со старого человека?
Газон, кусты и даже деревья оказались аккуратно подстрижены. Бабушка встретила внучку на веранде. По летнему времени стеклянные панели раздвинули. На столе стоял букет полевых цветов и две чашки.
— Садись, — велела Алиса Генриховна. — Я слышала, тебя отправляют на делянку.
— Почему ее все так называют?
— Все — это кто?
— Галина Георгиевна, зав отделом…
— А, эта. Она много чего знает, хорошо, хоть болтать, не приучена. Что она тебе наговорила?
— Ничего, — натурально удивилась Анна; не принимать же в серьез тот разговор в курилке.
— Лида, неси чай, — велела хозяйка.
На столе появился серебряный чайник, хрустальная сахарница и тяжелое керамическое блюдо с горячими пышками. Лидия Ивановна, как никогда радушно улыбалась гостье.
— Вот масло, вот мед. Угощайтесь.
— Спасибо.
Анна насторожилась. В последний путь ее, что ли провожают? Поневоле всплыли опасения Галины Георгиевны.
— Я тебе кое-что с собой дам.
Алиса Генриховна выложила на стол очешник, который, должно быть, помнил последнего генсека, если не предпоследнего. Аня протянула руку.
— Открывать можно только в темноте. Носить очки будешь ночью постоянно. И вот еще. Алиса Генриховна стянула с безымянного пальца кольцо с аметистом.
— Надень сейчас и не снимай. Постой, тебе, что знакома эта вещь?
— Вам его подарил Борис.
— Да, ладно!
— Он меня еще спросил, понравится вам или нет.
— Ты определенно была права, что его выгнала. Дурак. Это кольцо стоит больше чем три твоих хрущевки. Его купила я, а Борис выступал в роли курьера. Надо же! Похвастался.
— Вы не боитесь доверять мне такую ценность?
— Боюсь, но иначе… в общем сама разберешься на месте. И предупреждаю, ни во что там не вмешивайся. Самым лучшим для тебя было бы запереться в боксе и наружу даже носа не высовывать. Надевай.
Три ее квартиры стоили около десяти миллионов.
— Я не могу, — отказалась Анна, отодвигая кольцо к Алисе.
Камень поймал луч света и засиял розовым с изумрудной каймой.
— Не смей со мной спорить! Надевай и отправляйся. Тебе пора.
Алиса Генриховна встала из-за стола и удалилась, не удостоив внучку прощанием.