Харуто отвернулся.
— Звал меня шарлатаном? Сколько жизней он спас? — он остановился и погрозил холодным пальцем старому другу. Он хотел оскорбить сына мужчины, но понял, что и он мог быть где-то в снегу.
Гуан похлопал Харуто по плечу.
— Знаю. Знаю. Он злился не на тебя, старик.
Ближе к главному зданию земля была во вмятинах, построения были разбитыми, десятки оружий на земле были как изо льда. Ёкай завопил снова, и Шики пискнула и спряталась в складки кимоно Харуто. Ее шерсть щекотала его кожу, но, когда он пытался дотянуться до нее, она уклонялась. Духи делали, что хотели, а Шики всегда была ловкой.
Они нашли больше тел на дороге, укрытой снегом, вокруг главного здания. Некоторые были учениками, другие напоминали учителей. Они сгорели, были разорваны и пронзены. Многие умерли с оружием в руке, но заточенная сталь не помогла им, как и техники, которым учили в академии. Это была резня.
У задней части главного здания академии они заметили ёкая, шагающего среди развалин. Он рылся в обломках черными когтями. Пятна лунного света падали на темную кожу. Его волосы были обгоревшей щетиной, на нем были разорванные хакама, но выше пояса он был голым. Спина была в мелких ранах, из некоторых еще текла кровь. Черные тонкие вены тянулись из пары колотых ран на шее ёкая. Это была не Воющая Женщина, не Хара Чинами. Она была просто страшной историей. Это существо было настоящим, мстительным духом, появившимся из одного из учителей или учеников Хэйвы, когда академия сгорела. Харуто смотрел, как ёкай вытащил из развалин замерзшую руку. Мстительный дух снова завыл, боль была такой сильной, что падающий снег стал кружиться. Харуто скривился, повернулся и увидел, что Гуан в ужасе глядел на мстительного духа.
— Это он? — спросил Харуто. — Твой сын?
Гуан дрожал. Он кивнул и отвернулся. Всхлип сотряс его, старый поэт сжался.
— Мне жаль, Гуан, — сказал Харуто. Он опустил ладонь на плечо друга, и Гуан рухнул на колени в снегу, дрожа.
Ёкай повернулся и пошел дальше в развалины балок, обгоревших стен, пепла и снега. Он раздвигал куски когтями, словно что-то искал. Они разглядели его. Он был высоким и худым. Он был сильным в жизни, но в смерти был призраком в мелких ранах, откуда темными струйками текла кровь. Его глаза были черными, без цвета, и его губы были испорчены порезами, неровные зубы торчали из десен. Он был теперь хассяку, ёкаем, который похищал детей и питался их кровью. Сын Гуана был учителем, защищал и тренировал детей, но его жестокая смерть исказила все, чем он был в жизни. Он был юным сильным ёкаем, появившимся не из одной смерти, а из общей трагедии учеников и учителей, умерших в Хэйве.
Гуан шмыгнул носом, поднявшись на ноги. Он вытер глаза ладонью в чернилах.
— Ты можешь… — он умолк. Гуан ходил с Харуто почти пятнадцать лет. Он видел достаточно ёкаев, чтобы знать, что с ними можно было сделать, а что — нет. — Я не имею права просить, но ты можешь помочь ему перейти?
Харуто сжал плечо друга.
— Не нужно даже просить, — сказал он. Было много способов разобраться с ёкаем, одни более мирные, чем другие, одни добрее других. — Как его звали?
Гуан всхлипнул.
— Тян Мен, — его голос оборвался.
Харуто вытащил из-за спины огненный посох, четыре фута металла с кругом размером с его кулак на конце, там был оранжевый огонек, который горел без топлива. Без слов он шагнул вперед в развалины Хэйвы и пошел среди обломков к сыну Гуана.
— Проклятье! — обгоревшая балка треснула под ногой Харуто, и он отшатнулся к обломкам, покрытым снегом. Что-то вонзилось в его ногу, вспыхнула агония. Он прокатился, ощущая боль, покрытый сажей, оказался у ног ёкая, на которого охотился.
Хассяку смотрел на него злобными черными глазами. Он пошевелил когтями, слюна текла с его клыков. Хассяку родился из горя, от того, как член семьи или ученик умер на его глазах перед тем, как он умер.
— Не лучшее мое появление, — Харуто поднялся на ноги и стряхнул с кимоно пепел и снег. Обгоревшая заноза торчала из его левого бедра, хотя назвать это занозой было как назвать коня пони. Он сжал кусок ладонью и вырвал ее с брызгами крови, от боли его чуть не стошнило. Хуже, он выронил огненный посох.
Хассяку не дал оправиться. Он закричал и прыгнул на Харуто, ладони с когтями тянулись к нему. Харуто бросился в сторону, врезался в груду балок и пепла, поднял облако сажи и снега. Он вскочил на ноги, увидел, как хассяку прыгнул на него снова. Он уклонился от когтя, но следующий удар порвал его накидку и кимоно, плоть под ними. Шики запищала и заползла глубже под его кимоно.
Харуто отшатнулся, держась за грудь, ощущая, как кровь текла из раны, пропитывая порванное кимоно. Он потянулся к катане, но замер, только задел рукоять ладонью. Он не мог просто убить этого ёкая. Нужно было его упокоить. Освободить. Он опустился на колени и стал рыться среди обгоревших обломков в поисках огненного посоха, но увидел его среди мусора за хассяку. Ёкай вдохнул, издал оглушительный вопль и бросился на Харуто.
Ёкай был быстрым и ловким, а Харуто уже шатался от боли. Он бросился на духа, и они столкнулись, рухнули на пепел на земле. Харуто ощутил, как когти впились в его бок. Он откатился и вскочил на ноги, пошатнулся и вытащил огненный посох из развалин.
— Хорошо, — прорычал он сквозь зубы, повернулся снов к хассяку. — Теперь мы сделаем это правильно, — чтобы поймать ёкая, нужно было выстроить посохи в идеальном порядке и форме. Пять посохов на концах звезды, и каждый должен был пустить кровь перед тем, как устанавливать его.
Хассяку закричал и напал на него. Когти сверкнули в свете луны. Харуто развернул посох, отбил когти, повернулся и вонзил наконечник посоха в лицо ёкая так сильно, что потекла кровь, он отшатнулся.
— Вот так, — Харуто вонзил посох в землю. — Огонь, — огонек на конце посоха вспыхнул, окутал посох.
Он вытащил из-за плеча посох земли. На конце посоха парил камешек в круге. Он шагнул в сторону, крутя посох, глядя на хассяку. Тот оправился и повернулся к нему.
— Тебе больно, знаю, — сказал Харуто.
Хассяку поднял руку с горстью пепла, метнул ее в Харуто. Харуто уклонился и взмахнул посохом, когда ёкай потянулся к нему. Он ударил набалдашником по раненой груди духа, по лицу, снова пустив темную маслянистую кровь. Он вонзил посох в землю.
— Земля, — почва поднялась вокруг посоха, заточила его в камне и земле.
Харуто взял металлический посох, в круге парил кусочек железной руды. Хассяку бросился, сжал посох, который держал Харуто. Они боролись за него, шагая среди обломков. Ёкай завопил в лицо Харуто, в ушах Харуто хлопнуло, голова ощущалась так, словно внутри крутился кунай, но он все еще сжимал посох, отчаянно боролся. Екай дернулся к нему, чудовищные зубы щелкнули перед его лицом. Харуто с большим рывком отскочил, хассяку с ним. Его спина ударилась об землю, осколки дерева впились в его плоть, но он ударил ёкая ногами, сбросил его с себя, и он рухнул на расстоянии ладони. Харуто вскочил на ноги, повернулся и ударил посохом по лицу ёкая еще раз. Он возил третий посох в землю.
— Металл, — почерневшие гвозди, брошенные ножи и кусочки металла прилетели к посоху и прилипли к нему.
Посох воды был с шариком воды в круге. Харуто отпрянул от хассяку, пока тот метался, поднимаясь на ноги.
— Я не буду больше мягким с тобой, — прорычал он ёкаю, сел на корточки, готовый напасть. Проблема с такими ёкаями была в том, что они не уставали, и раны на теле не останавливали их. Убийство тела только отправит их на поиски нового недавно умершего тела. Его нужно было упокоить.
Хассяку снова напал, и в этот раз Харуто шагнул к нему, нанес удары посохом, каждый раз отталкивая духа, брызги крови падали на снег. Он вонзил посох в землю.
— Вода, — сфера воды на конце посоха стала больше, капли потекли по металлическому посоху и замерзли на снегу на земле.
Харуто вытащил последний посох, этот был с кусочком коры в круге.
Хассяку шагнул к нему, мотая головой, сплевывая кровь. Харуто нырнул, развернул посох и ударил им по виску хассяку, ёкай покатился по снегу и пеплу, оказался в центре других четырех посохов.
— Дерево, — сказал он, отпрянул на шаг и вонзил посох в землю, такой уставший, что чуть не промазал. Корни потянулись из дерева ближайших балок, обвили посох, поднялись по нему.
Харуто отшатнулся и рухнул на обгоревшую балку, застонал, кривясь от боли.
— Это задержит тебя на пару минут, — сказал он. Харуто глубоко вдохнул и выдохнул. Он посмотрел на ноющую руку и вытащил кривой ноготь из кровоточащей раны.
Хассяку медленно встал и бросился на него, врезался в невидимый барьер, созданный пятью ритуальными посохами, отлетел и рухнул на землю, покрытую пеплом и снега. Он поднялся снова и убежал от Харуто, врезался в барьер снова и рухнул на спину. Харуто сел на кусок балки и смотрел, как ёкай отлетает от барьера несколько раз, пока он не перестал пытаться сбежать и потянулся к посоху земли. Полетели искры, и он отдернул когти, воя от боли.
Он знал, что был в ловушке. Такие ёкаи не были глупыми. В них почти ничего не осталось от изначальных людей, да, но все же немного было. Где-то глубоко во всех ёкаях был люди, какими они были раньше. Хассяку были типом мононоке, несчастными ёкаями. Харуто упрекнул себя за мысль. Нет, не несчастными. Трагичными. Они заслуживали сострадания, не жалости.
Хассяку ходил в невидимой клетке, рыча, как зверь, сотня ран на груди, спине и руках сочилась кровью. Черные вены на его шее пульсировали. Шелк клочками свисал с его плеч, тянулся из хакама. Харуто смотрел и готовился к грядущему. К тому, что ему нужно было сделать.
Шики выбралась из его порванного кимоно и села на его плече. Она чирикнула, как птица. Глаза были большими и белыми, как вареный рис.
— Я готовлюсь, — сказал Харуто.
Шики чирикнула.
— Да, конечно, я ленюсь, — Харуто вскинул руки. — Хочешь сделать это?