Кацуо повернулся к столу.
— Это было не смешно.
— Не согласен, парень, — сказал Гуан.
— Не удивлен. Ты редко соглашаешься.
Харуто налил пять чашек вина, подвинул по одной к каждому, пятую оставил в центре стола. Шики бросила кинжал, подняла чашку. Харуто поднял чашку и замер, держа ее перед собой.
— За Янмей. За все, что она сделала для нас, и оставленные ею воспоминания, — они все выпили за это. Шики шумно хлебала вино. Кира скривилась от вкуса, надеясь, что они не ожидали, что она выпьет больше.
— Как далеко монастырь отсюда, Идо? — спросил Харуто.
— Восемь или девять дней, — сказал Кацуо. Он взял бутылку и налил себе еще. — Если старый поэт сможет не отставать.
— Я справлюсь, парень.
— Уверен? — Кацуо усмехнулся и налил старому поэту еще вина.
Кира отодвинула чашку. Шики была рада выпить еще, ее шерсть порозовела по краям. Харуто не выпивал. Он сидел у дальнего края стола, задумавшись. Кира видела, что его челюсть двигалась, он царапал ногтем стол, оставляя мелкие ямки в дереве, стряхивая стружку. Его глаза были мрачными. Она коснулась его ладони. Он вздрогнул и злобно посмотрел на нее.
— Ты в порядке? — спросила она.
Харуто скривился, словно ему было больно.
— Ты теперь все помнишь?
Кира быстро кивнула.
— Как ты умерла?
Кира хорошо это помнила. Все было свежим, полным боли в ее разуме. Она почти ощущала клинок в спине, думая об этом, почти видела лицо дяди в слезах. Она кивнула, но уже медленнее.
Харуто вздохнул и провел ладонью по лицу.
— Ты все еще хочешь мести? Твоему дяде?
Кира подумала об этом. Искала в глубине ответ. Она слышала в тишине смех Гуана, Кацуо и Шики, пьющих вино.
— Нет, — сказала она. Это казалось ложью. — Да. Возможно. Я его не простила. И не смогу. Он убил меня. Я доверяла ему, а он… — она притихла и дышала, подавляя боль. — Вряд ли я смогу не ненавидеть его. Часть меня хочет его пожалеть, но он этого не заслуживает. Он заслуживает только ненависть. Но он мертв, а я… нет. Это уже месть. Я пережила его, хотя он убил меня. Это мест, — она кивнула и провела дрожащей ладонью по волосам. Было сложно говорить об этом, и тут не было Янмей, которая могла ее утешить.
Харуто молчал какое-то время, глядя пристально на стол, вонзаясь ногтями в дерево.
— Что такое? — спросила у него Кира.
Харуто взглянул на нее и отвел взгляд, словно не мог вынести ее взгляд.
— Тян все еще хочет мести. Жажда… — он издал невеселый смешок. — Очень сильная. Его гнев притягивает его с небес. Я вижу его, когда закрываю глаза. Восемь дней — долго, — сказал он, и Кире показалось, что он выглядел напугано. — Надеюсь, это не слишком долго.
Глава 52
Монастырь тянулся высоко над ними, четыре уровня, построенные в склоне скалы. Ворона подняла взгляд. Ее шея болела бы, если бы была у нее. Верхний уровень был окутан снежной бурей, бушующей вокруг них. Скала немного закрывала их, но ветер был злым зверем, рычащим на них. Ворона ненавидела такой ветер, он пытался забрать ее дым, ее сущность. Когда-то ее полностью рассеял порыв ветра, и она три дня собирала дым, чтобы снова думать. Это было до того, как Мастер нашел ее и дал ей плащ, чтобы удерживать себя.
Мастер стоял с ней у подножия скалы, его тэнгай лежала на его плечах, скрывая все, кроме его поразительных глаз. Ни холод, ни ветер не беспокоили его. Перья согревали его, и ветер не мог одолеть его. Он был яростнее любой природной бури.
Первый уровень монастыря — изогнутая крыша пагоды была красной и с сугробами снега — был в пятидесяти футах над ними. Замерзший ручей спускался с плато, цепляясь за камни сосульками. Розовый лепесток спустился с одного из уровней, его подхватил и закружил ветер. Дураки часто садили сакуру, чтобы отогнать злых духов, хотя это не помогало. Чудом было то, что монахи в монастыре как-то заставили деревья цвести посреди зимы.
— Где твоя сестра? — спросил Мастер. Сифэнь должна была встретиться с ними тут, у монастыря. Они должны были подняться вместе, группой напасть на монахов, которые охраняли темницу Орочи. По словам императрицы Исэ Рьоко, монахи учились десятки лет, чтобы отгонять всех, кто приходил из мира смертных и духовного мира.
— Нам нужно ждать Зена? — спросила Ворона.
Мастер чуть повернулся и посмотрел на нее бушующими глазами. Многих его взгляд пугал, но не Ворону. Было что-то успокаивающее в нем. Взгляд утихомиривал ее разум, помогал ясно думать. Это был якорь среди бушующих бурь. Когда она смотрела в его глаза, она видела его путь, знала, что он был правильным.
— Твой брат не придет, — холодно сказал Мастер. — Оммедзи убил его.
Даже с успокаивающим взглядом Мастера дым Вороны кипел. Это не могло быть правдой. Техника Зена была самой сильной среди них. У каждого из них была своя сила. Физическая сила Шина, способность восстановить почти любую рану вместе с мощью и оружием в виде его волос были чудом. Но оммедзи убил его. Огонь Зена был жарким, и когда он расходился, даже Мастер не мог к нему приблизиться. Как мог кто-то, даже оммедзи, убить его? Что за бессмертный монстр охотился на них? Сифэнь была созданием теней и яда, ударяла без предупреждения, может, если бы она впилась клыками в оммедзи, она могла его убить. Тело Вороны давало ей преимущество против многих противников: у нее не было четкой формы, было нечего вредить, и она не ощущала боли. Но это было не совсем так. Оммедзи порезал ее духовным мечом. Он срезал часть нее, и было больно. Если он мог ее ранить, порезать, то мог и убить. Ворона начала ощущать что-то новое. Страх. Это ей не нравилось.
Мастер все еще смотрел на нее, его глаза меняли краски.
— Ты боишься, сестренка? — спросил он.
Дым вылетал из-под плаща Вороны. Она думала, что давно избавилась от этого рефлекса. Когда она была ёкаем, она… Воспоминание ускользнуло, не далось ей.
— Существо, охотящееся на нас…
— Человек, — сказал Мастер. — Просто человек.
Дым Вороны бурлил.
— Он убил Шина, а теперь Зена. Он не просто человек.
— И ты боишься его из-за этого? — спросил Мастер. Он сдвинул капюшон Вороны, словно мог открыть ее лицо, хотя у нее его не было. — О, сестренка, ты все еще не понимаешь. Ты сильнее всех твоих родственников. Физическая сила Шина бесполезна против твоей бесформенной силы. Огонь Зена никогда не смог бы опалить тебя. Даже яд Сифэнь — ничто для тебя, ведь у тебя нет крови. Ты сильнее всех онрё. Я знал это с момента, как спас тебя. Я видел, что в твоих мутных глубинах. Сила, какой ни у кого нет.
Он спас ее, нашел ее одну, разлетающуюся по кусочкам, и она не могла себя остановить. Ворона не знала, как стала онрё, кем она была. Она знала туманное безумие бесформенности. Взгляд Мастера успокоил ее, и он научил ее держаться за свой дым вокруг ядра. Он дал ей плащ, ее якорь, не дал ей растаять в саже на ветру. Мастер был другим ветром, но он не рвал Ворону, он вел ее по своей дороге. Он дал ей цель.
Лепесток вишни опускался, кружась на ветру, и Ворона поймала его ладонью из дыма. Она улыбнулась, поняв, что у нее снова были пальцы. Она потерла лепесток, и он стал черным. А потом она поняла, что Мастер смотрел на нее, щуря глаза за тэнгай. Ворона сжала лепесток в кулаке, останки упали на заснеженную землю. Она скрыла ладони в плаще.
— Мы не можем больше ждать твою сестру, — сказал Мастер. Он повернулся и пошел к склону скалы.
В камне были вырезаны ступени, ведущие к первому плато, и Мастер стал перешагивать по две за раз. Ворона парила над ступенями на облаке дыма и сажи. Она вела ладонью по скале, пока они поднимались, пальцы искали вмятины и трещины. Она почти ощущала их под ладонью. Почти могла снова чувствовать. Она не помнила, как это было, но когда-то точно знала.
Что-то белое и липкое пыталось прилипнуть к ее пальцам, но не могло удержаться за дым. Она знала, что это было. Паутина. Шелк, прочный, как сталь. Она подняла взгляд, увидела три сияющих черных глаза, глядящих на нее. Сифэнь сидела над ними в бреши в скале. Ее толстое тело выпирало под кимоно. Ее волосы были маслянисто-черными, а лицо было кошмаром. Ее правый глаз был сияющей сферой, левый был уродливым шрамом зеленой приподнятой плоти. Два новых паучьих глаза появились над и под испорченным глазом. Сифэнь широко улыбнулась, клыки щелкали и терлись друг о друга за ее губами.
— Мастер, — сказала Ворона. Он замер и посмотрел на Сифэнь, устроившуюся над ними в паутине.
— Вы поздно, — сказала Сифэнь, ее голос звучал как шорох тысяч лапок. — Я так голодна, что чуть не начала без вас.