Кацуо повернул налево и пропал. Кира следовала. Напыщенный принц быстро бегал. Он был уже в дальнем конце переулка.
— Кацуо, стой! Она гоняет нас, — если он ее слышал, он не подал виду. Он снова повернул налево. Кира бежала за ним, застыла, попав на еще одну маленькую площадь, где соединялись несколько переулков. Два человека висели на стене в паутине: мужчина с зеркальным кинжалом в черепе и женщина с перерезанным горлом. Сифэнь заставила их пробежать круг. — Нам нужно… — начала Кира и поняла, что была одна. Кацуо не было видно. Она заглянула по очереди в переулки, которые уходили от площади. Она не видела его там. Следы на снегу вели в одну сторону, но это были ее следы. Он пропал, и Кира осталась одна с онрё.
Что-то рухнуло на пол в переулке за Кирой.
— Ой, — сказала Сифэнь приторным голосом. — Он тебя бросил. Бедняжка. Осталась одна.
Кира посмотрела на паучиху. Сифэнь стояла, сцепив ладони перед ртом. Она выглядела бы невинно, если бы не жуткие глаза и волосатые лапы, трогающие воздух, острые, как копья, и ловкие, как хлыст.
— Они тебя бросят. Ты не как они. Они не смогут тебя терпеть, не поймут, чем ты стала, — она сделала шаг, две длинные лапы тянули за паутину над ней. — Они оттолкнут тебя, будут обзывать, — она рассмеялась, хохот звучал как ненастроенный гучжэн. — Они назовут тебя злой, монстром. Будут считать себя лучше тебя, — онрё сделала еще шаг вперед, и Кира увидела, как что-то двигалось за ней, ее кинжал поблёскивал в тени стены пагоды, двигался в ней. Пабу, кинжал, который она дала Кацуо. — Они не поймут, какой ты стала, — продолжила Сифэнь. — И попытаются тебя убить, сестрёнка. Они попытаются тебя убить, и теперь придется их съесть. Только так. И они довольно вкусные.
Кира отвела взгляд от сияющего кинжала за Сифэнь. Ей нужно было дать Кацуо время, она надеялась, что ему хватит смелости ударить по онрё сзади.
— Но не ты, — сказала Кира. — Ты не убьешь меня. Ты и другие онрё понимаете меня, да?
— Да, — Сифэнь кивнула, подбираясь ближе. Ее лапы уже почти могли ударить Киру. — Только мы можем тебя понять.
— Так я должна присоединиться к вам?
Сифэнь захихикала, открыла рот, чтобы Кира видела пушистые хелицеры и черные клыки.
— Ах, сестрёнка, это было бы мило, да? Но, думаешь, я позволила бы тебе уйти после того, как ты вонзила свой жалкий ножик в мой глаз? — она взревела и бросилась на Киру. Кира сжала человеческие ладони Сифэнь, ощутила боль в бедре от удара паучьей лапы. Сифэнь повернула запястья Киры, заставила ее упасть на колени. Она была слишком сильной. Кира едва могла держать ее ладони подальше от своего горла. Сифэнь подняла паучьи лапы над головой Киры. — Думаю, я начну, выколов тебе глаз, — кончик ее лапы провел тонкую царапину на щеке Киры и замер над ее глазом.
Кинжал вспыхнул за онрё, Сифэнь завизжала, размахивая паучьими лапами. Онрё вскочила на человеческих ногах, повернулась и врезалась в Кацуо. Одна паучья лапа ударила Киру по лицу и отбросила ее в снег, она врезалась в стену. Она тряхнула головой, прогоняя точки перед глазами.
Сифэнь прижала принца к земле переулка, человеческие ладони сжали его плечи. Она пробила его бедро лапой, он закричал, кровь брызнула на снег. Она склонила голову и укусила его за шею.
Мир Киры сузился, она смотрела на толстую паучиху, придавившую Кацуо к земле, вонзившую клыки в его плоть. Она видела, как ее кинжал блестел в спине Сифэнь, между паучьими лапами, растущими из человеческой плоти. Это был ее кинжал. Она создала его. У нее была связь с ним. Она назвала его Пабу. Мир вернулся, Кира стояла за Сифэнь, сжимая рукоять. Что-то разбилось за ней, картинка, которую она оставила после себя, но не было времени раздираться. Она повернула кинжал в спине Сифэнь и вырвала его с черными брызгами. Сифэнь закричала, вытащила клыки из шеи Кацуо, повернулась к Кире. Кира вонзила кинжал в правый глаз паучихи.
Сифэнь завизжала и отшатнулась. Ее лапа ударила Киру по плечу и оттолкнула, но Кира удержалась на ногах и попятилась. Сифэнь размахивала лапами, терзала лицо ладонями. Кинжал Киры, Пабу, еще торчал в ее глазу. Кира одной мыслью разбила кинжал. Тысячи осколков наполнили кровоточащую рану, вонзились в лицо Сифэнь. Паучиха шаталась, вопила, кровь капала на снег. Она подняла лапы, впилась в паутину над ними и поднялась на крышу пагоды, пропал из виду, ее вой утих вдали.
Кира согнулась, уперев ладони в ноги, тяжело дыша, грохот сердца заглушил другие звуки. Щеку жгло от пореза, кровь капала с ее щеки и подбородка. Она прижала рукав кимоно к ране, чтобы замедлить кровотечение, и побежала к Кацуо. Он извивался на земле, руки и ноги содрогались. Кира проехала на коленях рядом с ним, сжала его ладонь, пытаясь держать его на месте. Его глаза крутились в глазницах. Он сжал ее ладонь так сильно, что ее кости хрустели, он бил другим кулаком по земле. Темные вены тянулись от раны на его шее, поднимались по подбородку и спускались к ладони. Он сжал челюсти так сильно, что зубы хрустели, а потом открыл рот и закричал. Она держала его за руку, не зная, что делать. Она не могла спасти его, не дать яду Сифэнь течь по его венам. Она была беспомощна. Слезы мешали видеть, она сжимала его руку и смотрела, как яд сжирает его заживо.
Темные вены добрались до его губ, они потеряли цвет. Он престал кричать, чернильная кровь потекла из его рта. Огромные глаза посмотрели в ее на миг, и он кивнул ей, а потом снова содрогнулся и закричал. Кровь брызнула из его рта. Кира убрала руку от него и создала кинжал. Она подняла его над грудью Кацуо, сморгнула слезы и попыталась снова посмотреть в его глаза, но он был не в себе. Она склонилась, надавила весом на кинжал и вонзила в его сердце.
Безумное дыхание Кацуо утихло. Его лицо расслабилось, тело замерло под ней.
Кира отпустила кинжал, сжала его ладонь снова. Она сидела на коленях рядом с ним, онемев. Она хотела бушевать, бежать, кричать, сражаться. Онрё, которые звали себя семьей, забрали у нее еще одного друга. Сначала Янмей, теперь Кацуо. Она заставит свою семью заплатить. Они все должны были умереть.
Кира вытерла глаза и медленно встала, глядя на принца. Какая-то ее часть надеялась, что он сядет, что это все шутка. Она тряхнула головой от своей глупости. Он был мертв и не вернется. У нее не было времени хоронить его тело. Она не могла помочь ему молитвами. Она могла теперь дать Кацуо только месть.
Глава 55
Гуан был так рад покинуть первый уровень, что почти прыгал по ступеням, ведущим на второй, хотя колени болели. В лабиринте переулков с паутиной и смехом паучихи он ощущал себя хуже, чем с ранами живота. Они ждали какое-то время у лестницы, глядя на здания на первом плато. Дома, мастерские и склады собрались так, что между ними почти не осталось места. Они не видели Киру или принца. Порой откуда-то доносился крик, но он звучал со странным эхом, как вой волка в долине. Харуто видел пару раз тень паучихи на крышах, но они не могли добраться до нее, и она всегда пропадала в лабиринте. Они уже не могли ждать. Если йорогумо была тут, то и Вестник Костей был, им нужно было помешать ему освободить дракона. Они не могли тратить время на йорогумо.
— Она догонит, — Харуто повернулся и стал перешагивать по две ступени за шаг. Гуан не знал, говорил он о Кире или йорогумо, но поспешил за другом.
Воздух на втором плато был холоднее. В переулках он был ледяным, но тут холод в воздухе кусал Гуана за лицо. Дыхание вылетало перед ним, пар замерзал и оседал на бороде, холод проникал под одежду, морозя его кожу и пронзая позвоночник.
Второе плато было куда меньше первого, но был покрыто большими участками черных перьев. Гуан и Харуто замерли на краю площади, полной следов ног на снегу, вокруг стояли пять больших зданий, додзе, где монахи обучались боевым искусствам, на каждом был свой символ, вырезанный на дереве над дверью. Гуан смотрел на подрагивающую тьму, ворон поднял голову из кишащей массы, клюв был в крови. У птицы не было глаз, только шрамы на их месте.
— Это мрачно, — сказал Гуан. Его мутило от вида. Тут были тысячи птиц, собрались группами вокруг куч трупов.
— Они тут, — прорычал Харуто. Хищный тон в его голосе напугал Гуана, и он невольно отпрянул от старого друга.
Они пошли вперед, темный силуэт поднялся по склону справа от них с первого плато. Йорогумо была в сотне шагов от них. Она пошатнулась, держась за лицо, а потом понюхала воздух и посмотрела на них. Ее правый глаз истекал жижей, в нем блестели осколки стекла.
— Ты умрешь тут! — взревел Харуто, вытащил катану и пошёл вперед.
Йорогумо попятилась, хохоча.
— Еще нет, оммедзи, — сказала она. — Мне нужно сначала еще больше сократить ваши ряды, — она прыгнула в воздух с нитью шелка, пролетела над крышами додзе и попала на склон скалы слева от них, поднялась и пропала на третьем плато. Харуто зарычал и пошел дальше, брел по лодыжки в снегу, еще сжимая катану в кулаке. Гуан поспешил за ним.
Вороны хором завопили и взлетели, туча черных крыльев. Гуан побледнел от вида, который они оставили. Сотни трупов валялись кровавыми кучами на площади. В некоторых местах были три-четыре слоя тел, в других одинокие трупы лежали в красных лужах на белом снегу.
— Как думаешь, что она имела в виду под сокращением рядов еще больше? — спросил Гуан.
Харуто оглянулся, скалясь. Он покачал головой, развернулся и зашагал.
Одна из дверей додзе гремела на ветру, и Харуто с Гуаном замерли и смотрели на нее. Харуто выдохнул с шипением сквозь зубы, злобно хмурясь. Гуан переживал за него. Старик нес бремя Тяна слишком долго. Если Харуто не убьет вскоре паучиху, дух сына Гуана вернется с небес и захватит своего друга, и он потеряет их обоих.
— Посмотри на оружие, — Харуто указал на трупы вокруг них.
Гуан огляделся, ругая себя за то, как пропустил это. Некоторые тела были разорваны, руки, ноги и головы валялись отдельно. Другие были пронзены копьями или мечами, избиты кулаками или дубинами. Но одно было ясно: йорогумо не убивала этих монахов, они убили друг друга.
— Это сделал Вестник Костей, — сказал Гуан. — Заставил их напасть друг на друга. Это он делает во всех историях. Сеет безумие, устраивает войны. Настраивает брата против брата.
Харуто медленно кивнул. Шики свистнула. Дверь додзе сдвинулась, и Харуто повернул голову. Крупная женщина в одежде монаха стояла там, заполнила дверной проем. Она сжимала копье в каждой руке, кровавый символ был вырезан на ее лбу. Такой же символ был над дверью додзе. Она вышла из додзе, дюжина монахов вырвалась за ней, все были вооружены и с тем же символом, вырезанным на их истекающих кровью лбах.
Еще одна дверь додзе открылась, больше вооруженных монахов с символами выбежали, но на лбах этих воинов был другой символ. Они махали оружием, кричали требования и оскорбления монахам из других додзе. Третья дверь открылась, четвертая и последняя. Сотни монахов выбежали во двор, кричали о ненависти.
— За меня! — прорычал Харуто, встав перед Гуаном. Первый монах добрался до них — худой старик, кровь стекала со лба по носу. Он взмахнул дико саблей из Нэш. Харуто шагнул в сторону и рассёк мужчину от паха до шеи катаной. Мужчина упал на землю, извиваясь, кровь лилась на снег.
— Ты видел его глаза? — спросил Гуан.
Харуто не ответил. Женщина с двумя копьями напала на него. Ее глаза метались, как у птицы. Она закричала и сделала выпад в сторону Харуто. Он уклонился и пригнулся, но она ударила древком другого копья по его плечу, сбила его на землю. Харуто охнул и попытался откатиться, но крупная женщина вонзила копье в его плечо и прибила его к земле. Она подняла другое копье и пробила грудь Харуто. Он застонал, кашлял кровью на кимоно. Женщина отошла, подняла кулаки и взревела в вопле победы. Харуто стиснул зубы, вытащил копье из плеча и сел. Женщина смотрела на него, склонив голову, а потом пнула Харуто в лицо, сбила его.
Женщина снова подняла руки, но вопль победы оборвался, копье пробило ее горло с брызгами крови. Она пошатнулась, сжала древко копья, а потом рухнула, проливая кровь на снег.
Харуто вытащил копье из груди, Гуан помог ему встать. Он схватил свою катану, и они смотрели на бой на маленькой площади. Воины не наступали рядами, никто не отдавал приказы. Монахи били монахов в хаосе. Гуан смотрел, как бородатый монах с топором убил женщину с нагинатой и другим символом на ее лбу. Толстый монах пронзил бородатого копьем. Местами сражение было яростным, кровавым и быстрым. В других местах монахи обменивались ударами, не сдвигаясь. Гуан и Харуто стояли на краю, пока раны Харуто заживали. К сожалению, ступени на третий уровень были посреди боя. Им нужно было или ждать, пока монахи убьют друг друга, надеясь, что Вестник Костей не спешил воскрешать Орочи, или идти в бой и пытаться пробиться.
— Опять медлим, — прорычал Харуто. Он повернулся к Гуану, скалясь. — Мне надоело медлить. Или не отставай, или убеги и спрячься, — он пошел вперед с катаной в руке, направился к бою.
Харуто отрубил руку худого монаха раньше, чем многие его заметили. Рука упала на примятый снег, мужчина, которому она до этого принадлежала, взвыл и отшатнулся, кровь лилась из обрубка. Харуто обошел летящее копье, разбил древко локтем, ударил катаной по шее женщины, отдернул руку с мечом и пошел дальше в бой. Гуан следовал.
Старый монах прыгнул перед Харуто с кинжалом в руке. Харуто запнулся об отрубленную ногу трупа и получил удар по груди, который убил бы другого. Харуто поймал запястье старика, повернул его до хруста костей, ударил мужчину в живот катаной. Старик упал, держась за живот. Гуан шел вплотную за Харуто, кривясь от резни и запаха крови и внутренностей. Гуан был не просто ошеломлен тем, что монахи убивали друг друга в странном боевом запале, но его потрясало участие Харуто. Старик всегда старался спасти людей, не вредить им. Но тут он сам вступил в резню… это был не он. Не мог быть. Это был Тян, но даже это было предательством духа его сына. Тян ненавидел бессмысленные убийства, потому Гуан и мальчик рассорились годы назад. Его друг и дух его сына так смешались, что это пронзало сердце Гуана ржавыми кинжалами.