Калачев поставил на стол бутылку «Столичной».
— Сообразим, — потер руки Луценко.
— И вспомним, — в тон ему продолжил Калачев.
Он скинул шинель, сел на шаткий стул. Что‑то в атмосфере этой нищеты ему окончательно не нравилось. Спросил:
— А персики у вас есть?
— В подвальчике. Компот! Хозяйка накрутила сорок банок, хотя и с сахаром того… трудновато.
Хозяйка исчезла.
— Побежала в летнюю кухню за закусочкой, — сообщил Луценко.
А ведь Калачев забыл как звать своего бывшего командира. Все помнит, а имя из головы вылетело.
— Саша меня зовут, Александр Егорович, — прочитал мысли Луценко, — в армии недосуг было знакомиться..
— Да уж! — вздохнул Калачев. И замолчал.
Молчал и хозяин. Кажется, он справился с собой, пальцы на клеенчатом столе лежали спокойно:
— Счас принесет.
Калачев молчал.
— Ты где сейчас? Я слышал, что учителем.
Ведь знает. Владимир Петрович Калачев кивнул.
— А я вот у судьи шофером работаю. Судья, Иван Палыч, человек справедливый. Если ему что‑нибудь надо, то я в доску расшибусь. Вот по весне неделю назад огород у него копал. Ну и что? Я знаю, что все оплатится. Я ему огород, а он — отгулы. За руку все время здоровается. Скажи, Володя, как тебе удалось так помолодеть?
— Хммм… Ццц… Я с того света явился к тебе, сержант. С того самого света. Меня уже на земле нет давно, а я вот явился. Черти прислали!
— Да ну! — жалко скривился Луценко. — Шуточки у тебя! Ты у нас всегда Хазановым был.
— Я и сейчас Хазанов. Юмор продолжим.
— Какой — гакой юмор? То — оня! Антонина, где тебя носит, давай закусочку!
— Жена далеко, не скоро придет. Муж да жена — одна сатана, — тихим голосом произнес Калачев.
Эта пословица и подхлестнула отставного сержанта. Он вскочил, кинулся было к двери.
— Постой! — резко приказал Калачев. — Постой, поговорим.
— Посидим, — вяло согласился Луценко.
— Сейчас я тебя в черпаки буду принимать, — зевнул, пососал леденец Калачев.
— Эт‑то как?
— А ты что, забыл как? Забыл, миленький? Напомню… Но вначале снимай штаны!
— Да ты чего, с ума что ли сошел? Да вы чего? Я жаловаться буду. У меня шофер — судья. Я водитель у судьи. За хулиганство дают.
— Ишь ты как запел?! Тебе сколько за меня дали? Скидывай штаны!
Луценко опять вскочил со стула и застыл.
— Может, помочь?
Хозяин, как учительская указка, прямой.
Калачев потянулся к портфелю, растопырил его и вынул целлофановый пакет. Развернул, взял в руки пистолет и, как это делают на стрельбах в тире, нацелился Луценко в грудь.
Лицо у отставного сержанта стало белее мела и он еле — еле освободился от замызганного ремешка, спустил штаны.
— И трусы? — еле выговорил он.
— А как же!
Калачев положил пистолет на край стола, вынул из портфеля другое орудие — черпак.
— Нагибайся!
Хозяин послушно наклонился.
Шмяк — шмяк — шмяк — шмяк.
— Вяло все, очень.
Увы! Это не доставило Калачеву наслаждения…
«Вот так, — подумал Калачев, — к чему стремился двадцать лет? А как дошел до этого, стало скучно. Разве это человек ползает у него в ногах, разве это бывший сержант с бывшими тигриными глазами? Червяк, обыкновенная аскарида!»
— Вставай, Александр Егорович, а пистолет‑то у меня игрушечный, корейский. Я специально для тебя его купил на барахолке.
— А я разве виноват, — осмелел хозяин. — Порядок был такой в армии. Завели такой, вначале тебя мочалят, а потом — ты. На этом армия держится. Где ты в людском обществе равноправие видел?
В желтых глазах у Луценко вспыхнул живой огонек;
— Порядочек!
Хлопнула дверь. Наконец Антонина Михайловна принесла из летней кухни компот и яиц в миске.