– Но плакаты, – заметила Люция, – не призывают путешествовать зайцем.
– Это только по недосмотру, – заявил Емел. – В конце концов, какая разница между ездой "зайцем" и ездой с билетом? Кель диферанс? Люди с упрощенным способом мышления одно называют бродяжничеством, другое – туризмом. Ну, а тот, кто путешествует тем или другим способом, разве он от этого изменится? Нисколько. Разницу определяет только его карман, бумажник. Человек, занимающийся туризмом без кошелька, – бродяга; человек, бродяжничающий с кошельком, – турист. Чтобы доказать вам, как неточно такое определение, а с научной точки зрения оно не выдерживает критики, кое-что покажу…
Он не успел закончить. В купе вошел контролер и традиционным тоном объявил:
– Попрошу предъявить билеты для контроля.
Прокомпостировав билеты Люции и Вильчура, контролер обратился к Емелу, глядя на него с недоверием:
– Ваш билет?
– Шарон, коварно эксплуатирующий творческое изобретение Стивенсона во благо низких целей капитализации штата. Не пробуждается ли в тебе непроизвольное порицание этих тенденций цивилизации, которые вплелись в обычай наушничества, парализующего либерализм передвижных средств и интенсивное межрегиональное проникновение?
Озадаченный контролер окинул взглядом сидящих и произнес уже совсем неуверенным тоном:
– Мне все равно. Будьте любезны, предъявите ваш билет.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Емел. – Ты действительно тешишь свою душу сладкой иллюзией о том, что у меня может быть нечто подобное?
– Я пришел сюда не для шуток, – возмутился контролер. – И не тыкайте, потому что мы с вами вместе свиней не пасли. Предъявите билет или я высажу вас на ближайшей станции.
– Не получится это у тебя так легко, ца-риссиме, потому что я знаком с законами, которым ты должен рабски подчиняться и которые гласят, что пассажир, не успевший купить билет, может сделать это в вагоне с определенной незначительной доплатой. Я как раз такой пассажир.
Сказав это, он с пренебрежительным выражением лица достал из кармана толстый бумажник Вильчура, вынул из пачки один банкнот и вручил его контролеру.
Внушительное содержание бумажника привело контролера в замешательство. Это было полной неожиданностью, поскольку своим опытным взглядом, уже входя в купе, он оценил этого пассажира в котелке, приняв его за бродягу без гроша в кармане. Сейчас он подумал, что, возможно, это какой-то чудак.
– Вы тоже едете в Людвиково? – вежливо поинтересовался он.
– В Людвиково? – заинтересовался Емел. – Да, приятель, ценю твою интуицию. Я, действительно, еду в Людвиково, но буду тебе безгранично благодарен, Архимед, если ты скажешь мне, какого дьявола я туда еду.
Контролер подал ему билет и пожал плечами.
– Вы как-то странно разговариваете со мной. Когда он ушел, Емел с облегчением вздохнул:
– Вот видишь, генерал, сам того не ведая, ты выкупил мне билет до какого-то паршивого Людвикова. А это прими от меня в подарок как скромный реванш.
Сказав это, подал Вильчуру бумажник.
– Но… но это мой бумажник, – удивился профессор.
– Да, – согласился Емел, – и как раз этому обстоятельству я благодарен за то, что он не стал моим. Ах, фараон, ты возбудил слабость в моем львином сердце. Ладно уж. Осмысленно возвращаю тебе этот опасный предмет, добытый ценою богатого опыта и некоторой ловкости пальцев. А на будущее, Мидас, не советую тебе вешать пальто у самых дверей купе.
Вильчур явно был смущен всем этим происшествием, а Люция посматривала на Емела с нескрываемым беспокойством. Не обращая на это внимания, он не переставал ораторствовать и в следующую минуту спросил:
– Почтенные господа едут в этот Людвиков?
– Да, – подтвердила Люция.
– Во всяком случае, я прошу вас предупредить меня, когда будет эта станция, потому что я должен распорядиться, чтобы запаковали мои многочисленные сундуки.
– У вас довольно много времени, – пояснила Люция. – Еще каких-нибудь двенадцать часов.
– Ах, так? Значит, это где-то недалеко от Северного полюса.
– Нет, приятель, – засмеялся Вильчур. – Не доедем даже до Полярного круга.
– Превосходно, потому что я не взял с собой упряжных собак, саней и эскимосов. Но не могли бы вы мне сказать, какого черта вы туда едете. На отдых? А, император?…
– Нет, приятель. Это – переселение, и отчасти ты являешься виновником этого. Опротивел мне город…
– Убедил я тебя, май диа, открыл глаза на город. Человек обладает массой пристрастий, скрытых капризов, симпатий и антипатий. Рояль стоит, как глупая корова, и ничего не знает о своих внутренностях, о тех сотнях струн, которые способны издавать самые разнообразные звуки. Однако если к этому ящику подойдет виртуоз, он умелыми манипуляциями добудет из него и ад, и рай. Так и я принимаюсь за людские души. Мораль: оставайся со мной и познаешь себя.
Вильчур усмехнулся.
– Ничего не имею против.
– Против чего?
– Против того, чтобы оставаться с тобой. Поезжай с нами, приятель, и останься.
– А, извините, на кой черт?
– Ну, хотя бы в качестве виртуоза. У тебя же нет семьи, ничто не заставляет тебя возвращаться в Варшаву. Посидишь в деревне среди других людей. Вот-вот! Там ты воочию убедишься, сколько есть добрых людей. Ты не хотел верить в их существование.
После коротких пререканий Емел согласился. В конце концов, ему было все равно, где проводить время, а беседы с Вильчуром доставляли ему все-таки удовольствие, и он сказал:
– Ну, что ж, милорд, на какое-то время я могу воспользоваться твоими предложениями.
Профессор успокоился.
– Вот видишь, приятель, наша команда укрепляется, и я убежден, что, познакомившись с этими краями, ты не захочешь их покидать. Мне кажется также, что тебе надоест безделье, и вместе с коллегой Каньской ты будешь помогать мне…
– С кем?
– С доктором Люцией Каньской, – сказал Вильчур, движением руки указывая визави.
Шутовское и циничное выражение лица Емела приобрело вдруг сосредоточенный и серьезный вид. Взгляд его долго блуждал по внешности Люции.
– Ваша фамилия Каньская?.. Я не знал этого.
– С рождения, – улыбнулась несколько озадаченная его тоном Люция.
– Вы… вы из Сандомежа? – он не спускал с нее глаз.
– Нет. Я из Меховского, но в Сандомеже у меня были родственники.