– Что за сравнение?!
– В этих делах любые сравнения возможны. Я сама не знаю, у кого из нас больше шансов.
Она произнесла это с откровенным кокетством, и Вильчур смущенно ответил:
– Вы смеетесь.
– Я вовсе не смеюсь. Вы так защищаетесь от меня, точно я какая-то страшная мегера.
Он покачал головой.
– Я защищаю вас от себя.
– И в этом проявляете завидное упорство.
– Продиктованное убежденностью в правоте защищаемого дела, – заметил он с улыбкой.
– Скорее, необоснованное упорство.
– Вы себе не представляете, как трудно сохранять это упорство. Вы искушаете судьбу, я предостерегаю вас!
– Я не боюсь судьбы.
– Это как раз и является доказательством легкомыслия.
– Или веры в то, что это – судьба, это – неизбежность!
– Неизбежность, – задумчиво повторил Вильчур.
И он говорил правду. Действительно, чем больше он находился с Люцией, тем чаще ловил себя на том, что ищет убедительные аргументы, чтобы жениться на ней. Он все меньше находил в себе сил противиться этому желанию и все чаще старался найти разумные обоснования. Отношение Люции и ее слова давали ему право сделать вывод, что это не минутное и преходящее чувство, что она действительно его любит, что действительно хочет стать его женой. Разница в возрасте выглядела не так уж устрашающе. В конце концов, на свете есть много именно таких семейных пар. Даже природа оправдывала такой брак хотя бы тем, что, например, у зверей самки откровенно желают и ищут старых самцов. Своим браком с Люцией он не станет связывать ее жизнь, поэтому освободит ее, когда только она этого пожелает.
По правде говоря, решение созрело у него уже давно, однако он не мог себя заставить объявить об этом, как бы предвидя что-то такое, что само разрешит этот вопрос, помимо его воли и ее стремления. Поэтому он старался избегать в разговоре с Люцией этой опасной темы. На этот раз он не смог избежать, и, как ему казалось, разговор зашел слишком далеко. Но слово
"неизбежность", сорвавшееся с ее уст, отрезвило его. Уже не раз он думал о том, что жизнь его всегда укладывается в категориях неизбежности. Брак с Беатой, научная карьера, известность, слава, состояние, бегство Беаты, потеря памяти, долгие годы скитаний, потом интриги Добранецких, разорение, Люция и возвращение в Радолишки – все это происходило помимо его воли, это было где-то записано, запрограммировано, и он никак не мог на это повлиять. Понимал он и то, что в действительности каждый его шаг, каждое движение, каждое решение были как бы продиктованы, были как бы следствием таких обстоятельств, которые не позволяли ему выбрать какой-нибудь иной путь, а всегда оставляли лишь один – предложенный, указанный.
– Неизбежность, – думал он. – Неужели я составляю исключение или это каждый человек с рождения находится уже на каком-то пути, который неизбежно должен привести его к указанным судьбой местам?.. Неизбежность… А, например, Емел… Этот человек не утруждает себя думами о завтрашнем дне. Просто доверился судьбе и позволяет бросать себя в любом направлении, как лист на ветру. С каким спокойным безразличием относится он ко всем выдвигаемым жизнью изменениям или противоречиям, он даже не задумывается над ними.
Вильчур сейчас вспомнил то, чему его научили еще в школьные годы и что он автоматически принял как догму: человек – кузнец своей судьбы… Что за абсурд! Вероятно, в каких-то незначительных делах судьба предоставляет человеку свободу для решения, но свобода эта всегда обусловлена бесчисленным количеством психологических факторов, сформированных жизнью или продиктованных чужой волей.
– Неизбежность…
Сколько же в этом слове заключено трагедий и одновременно покоя.
Дорога поворачивала влево, и за поворотом начинались первые домики городка.
– До свидания, панна Люция, – сказал Вильчур. – Не забудьте, пожалуйста, завтра, прежде чем пойти на мельницу, зайти на почту и узнать, не пришла ли посылка с висмутом.
Он поцеловал ей руку и быстро повернул к дому, точно боялся, что Люция захочет снова вернуться к разговору. Подойдя к мельнице, он встретил Василя, который, видимо, поджидал его. Парень был грустный и озабоченный.
– Что, Василь, опять какие-то проблемы? – затронул его Вильчур, обрадованный тем, что может отвлечься от собственных мыслей.
– Ну, конечно, пан профессор. Как же я могу не иметь проблем с этой девушкой, – ответил Василь.
Вильчур не сразу понял.
– С какой девушкой?
– А с Донкой.
– Что, она отказалась от тебя?
– И отказалась, и нет.
– Как это так? – заинтересовался Вильчур.
– Ну, сказала, что я ей нравлюсь, но замуж за меня она не выйдет.
– Не выйдет? А почему? Может, она кому-нибудь уже пообещала руку?
Василь отрицательно покачал головой.
– Нет, не в этом дело. Она боится, что мой отец рассердится на нее и выгонит из дому.
– А за что он должен сердиться? – удивился Вильчур.
– Я тоже не думаю, что он рассердится, это она так решила. Ей кажется, что если отец взял ее к нам, то он никогда не согласится, чтобы она стала моей женой. Она считает, что ей даже думать об этом нельзя, потому что она бедная.
– Так вот я тебе советую спросить отца. Я не думаю, чтобы Прокоп не принял ее.
Василь почесал затылок.
– Как раз это она мне запретила. Говорит, что отец рассердится на нее за то, что она меня окрутила.
– А ты что, мальчишка, который сам не знает, чего он хочет? – возмутился Вильчур.
– Конечно, нет, – ответил Василь. – Я уже взрослый и знаю то, что жить без нее мне не хочется.
Вильчур положил ему руку на плечо.
– Значит, говорю тебе, не обращай внимания на ее запреты и поговори открыто с отцом.
– Я и поговорил бы, но обещал ей, что и слова не пикну. А сейчас сам не знаю, что делать. Единственная моя надежда – это вы, пан профессор.
– Ну, хорошо, парень, – согласился Вильчур. – Я поговорю с Прокопом и не сомневаюсь, что у тебя не будет осложнений.
– Я уже и не знаю, как мне вас благодарить.