– Я понимаю, что вы взволнованы, но успокойтесь, прошу вас, и поймите, что вы обращаетесь к врачу, к добросовестному врачу. Если я отказал вам в помощи, то наверняка знал, что не в состоянии вам помочь. Вы понимаете? Для меня не имеет значения, кто обращается за помощью. Если бы даже кто-то, желая меня убить, сам поранился, я спасал бы и его так же, как любого другого. Я понимаю, что вам нелегко поверить в это, так как у нас диаметрально противоположные взгляды на этику. Но уж если вы не верите моим словам, то поверьте своим глазам.
Он вытянул левую руку, дрожавшую в эти минуты особенно сильно.
– Вот видите, я калека. Если такую сложную операцию не согласились делать самые известные специалисты, как же вы можете ждать этого от меня в таком состоянии? Я никогда не был чудотворцем. Как хирург я действительно мог гордиться своими знаниями и твердостью руки, хотя и в этом мне некоторые отказывали. Я был бы сумасшедшим, если бы сейчас, понимая свое положение, согласился на ваши просьбы.
Еще минуту держал он перед ее глазами свою дрожащую руку, потом медленно повернулся, направляясь к двери.
Добранецкая впилась пальцами в плечо Кольского, умоляя:
– Не позволяйте ему уйти, говорите!
– Пан профессор, – отозвался Кольский
Вильчур остановился, уже держась за ручку двери, и оглянулся.
– Что вы хотели мне сказать? Ведь вы же сами, как хирург, все хорошо понимаете.
– Да, пан профессор, я согласен, что вы не смогли бы взяться за проведение этой операции самостоятельно. И не только этой, но даже и более легкой. Но… здесь речь идет не об операции, проводимой лично вами. Здесь нужно только ваше присутствие, точный диагноз, инструкции, указания во время самой операции. На губах Вильчура появилась усмешка.
– И вы верите, что такая операция по доверенности может удаться?
Кольский не уступал.
– Я слышал о случае, когда корабельный механик в открытом море проводил ампутацию ноги матросу, не имея понятия об анатомии, но пользуясь указаниями хирурга, передаваемыми из какого-то порта по радио. Операция удалась…
Пани Нина, всхлипывая, продолжала повторять шепотом:
– Умоляю, профессор… Умоляю…
Вильчур стоял какое-то время нахмурившись.
– Подобные операции иногда могут удаваться, если они несложные. Я еще раз вас спрашиваю, пан Кольский, верите ли вы в то, что здесь можно воспользоваться такой системой?
– Нет, пан профессор. Я вообще не верю, что эта операция может быть успешной. Состояние больного, по моему мнению, безнадежно. Но…
Его прервали рыдания пани Добранецкой.
– Но, – продолжал он, – моя вера или неверие не могут повлиять на факт существования возможности спасти пациента. Профессор Колеман определил ее как один шанс из ста тысяч. Если пациент говорит, что убежден, что в случае проведения вами операции он может надеяться на этот единственный шанс, я думаю, вы не откажете. Я думаю, что вы не должны отказать.
Вильчур, несколько озадаченный, посмотрел ему прямо в глаза.
– Почему же вы думаете, что я не должен?
Кольский убежденно ответил:
– Потому что я был вашим учеником, пан профессор.
В комнате воцарилось молчание.
Не вызывало сомнения, что слова Кольского произвели на Вильчура большое впечатление. Он подошел к окну и всматривался в капли дождя, стекающие по темному стеклу. Красные задние огоньки автомобиля высвечивали забрызганный номер.
Не оборачиваясь, Вильчур сказал:
– Не будете ли вы так добры, панна Люция, собрать мой чемодан?
– Сейчас я приготовлю, – тихо ответила Люция.
Едва она успела закрыть за собой дверь, как услышала рыдания. Это пани Нина упала на колени перед Вильчуром.
– Спасибо, спасибо вам! – причитала она, пытаясь схватить его руку.
– Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, – сказал дрогнувшим голосом Вильчур.
Он грустно улыбнулся и махнул рукой.
– Я прошу вас, встаньте.
Обращаясь к Кольскому, он указал полку на стене:
– Коллега, вы найдете там валериановые капли.
Кольский положил шляпу, которую все время держал в руках. Среди многих флаконов он нашел нужный, отсчитал тридцать капель, не спеша добавил в стакан воды из стоявшего на столе графина и подал пани Нине. Все это время Вильчур внимательно и пытливо присматривался к нему. Наконец положил ему руку на плечо и сказал:
– Вы действительно были моим учеником, и мне не стыдно за вас.
Кольский покраснел.
– Поверьте, пан профессор, я не заслужил такого высокого мнения о себе.
Вильчур, казалось, не слышал его слов, занятый своими мыслями. Это, должно быть, были очень тяжелые мысли: лоб профессора покрылся глубокими вертикальными складками. Он взглянул Кольскому прямо в глаза. В его пристальном взгляде читалось решение.
– Вы убедили меня, я поеду, но при одном условии.
Кольский несколько забеспокоился.
– Я полагаю, что пани Добранецкая согласится на любые условия.
– Да, да, – подтвердила Нина. Я сразу принимаю любые условия.
– Это условие только для пана и ни для кого другого.
– Для меня? – удивился Кольский.
– Да. И я еще раз подчеркиваю, что это условие исключительно для вас.
– Я слушаю вас, пан профессор.