Бонд по имени Сволочь
Умирать не хотелось. Вот ведь паскудство какое, совсем не хотелось умирать в такое прекрасное солнечное и почти по-летнему теплое утро. И ветер, собака, пах опавшими мокрыми листьями, ну откуда на крыше расположенной в центре города высотки взяться листьям?! Неоткуда им тут взяться. Листьев и не было. Был только запах — влажный, свежий, чуть сладковатый запах увядания, пронзительный и щемящий до дрожи. Умереть от бронхоспазма было бы, наверное, самым удачным решением вопроса, только вот беда: не бывает у киборгов столь сильно выраженных аллергических реакций на такие слабые раздражители, как пока еще не вызывающий дискомфортных ощущений даже у человека слабый запах органики растительного происхождения, чуть тронутой начальной стадией разложения.
Умирать не хотелось. И накатывали глупые мысли о том, что стенд — это ведь не обязательно, правда же? Сволочь ведь не бракованный. Ну, в смысле, официально не признан сбойнувшим или пошедшим вразнос, даже гипотетически. Не было в его техническом паспорте этого жуткого все перечеркивающего штампа, не было, иначе не прислали бы за ним одного-единственного новичка, на зачистку неуправляемых посылают целую бригаду опытных бойцов, а не одного вчерашнего практиканта. Просто устаревшее оборудование, подлежащее списанию. Старая модель. Не успевшая вовремя восстановиться. Неперспективная. Действительно старая, с этим глупо спорить, гарды до такого возраста вообще редко доживают.
Хорошие все-таки люди были его хозяева. Все. Ни один не написал в докладной на списание истинной причины. А ведь могли бы. Но не стали. Хорошие люди. Везло. Каждый раз.
И это значило, что опять может повезти. Утилизация — это ведь не обязательно сразу в печку или в лабораторию для экспериментов. Это ведь может быть и еще одним вроде как бы списанием. Человеческий фактор никто не отменял, среди гардистов вполне может попасться кто-то, кому нужен домой халявный кибер, многие так наверняка и делают. Проводят по актам как утилизированное, меняют прошивку, чипируют заново — и забирают уже вроде как совсем иную машинку, не имеющую ни малейшего отношения к тому, которого списали. Или просто деньги понадобятся — почему бы не продать никому не нужное, но пока еще вполне рабочее и не доставляющее никому никаких проблем оборудование? От этого ведь никому никакого вреда, кроме пользы! И это совсем не грех, грех как раз не воспользоваться представившейся возможностью.
И будет новый хозяин и новая жизнь. Может быть, не очень счастливая и не очень долго, но все-таки будет…
Мысли были глупые, кто бы спорил. Но назойливые. И отделаться от них никак не получалось. И глаза от них резало чуть ли не сильнее, чем от солнечных лучей, бьющих прямо в лицо.
Можно было сузить зрачки программно, но Сволочь предпочел зажмуриться. Помогло мало — абсолютного мрака под веками не получилось, лучики назойливо лезли и сюда, щекотали глазные нервы, дергали за ресницы, гладили по лицу теплыми ладошками. Сволочь отвернул голову в сторону (поводок был слабый и предоставлял довольно широкий коридор поведения, не подпадающего под прямой запрет), левой щеке сразу же стало холодно. Осень. В тени ее с летом не перепутаешь никак, летом тоже бывают прохладные дни, может быть, даже и холоднее, чем сегодняшний, но это совсем другой холод.
Глаза Сволочь открыл еще через два шага. Когда понял, что до парапета осталось не более полуметра.
Гардист попался молоденький и, похоже, не слишком опытный, и это было удачей. Вел он себя хорошо, правильно вел. В смысле — как и положено молодым идиотам, считающим соблюдение инструкции обязательным лишь для занудливых слабаков, но уж никак не для таких крутых да опытных профи, как они сами. Похорохорился в лифте, порычал, понадувал щеки, демонстрируя крутость, подергал за поводок для острастки — и успокоился. Теперь шел, чуть приотстав и насвистывая сквозь зубы популярный мотивчик. За поводок больше не дергал, позволив тому провиснуть. Довольно сильно провиснуть, если уж на то пошло. Вторая удача. Ну и совсем уж удачно то, что припарковался он у самого края крыши, буквально притерев стандартный легкий флаер в черно-желтой гардистской символике к самому бордюрчику, огораживающему парковку по периметру. За пределами защитной силовой решетки, под мягкой поддержкой которой предпочитали парковаться более осторожные пилоты.
Бордюрчик был узкий и невысокий, до середины бедра. И служил скорее символом, чем действительной защитой. Здесь парковались или останавливались «на покурить» лишь любители пощекотать нервы, и обычно этот угол пустовал — среди полицейских, ежедневно рискующих собственными жизнями по долгу службы и в обязательном порядке, не так уж много любителей дополнительного бесполезного адреналина.
Сволочь остановился, словно бы подчиняясь отданному ранее приказу, а на самом деле позволяя поводку провиснуть еще сильнее. Система не возражала, он не делал ничего запретного. Приказ был какой? Приказ был дойти до флаера «АванGARDa», не удаляясь от сопровождающего более чем на два-три шага, чтобы не путаться под ногами. Ну так он и дошел. Стоит вот теперь. Ждет нового приказа. Полностью подконтрольный, не смеющий даже моргнуть самостоятельно. Как подошел — так и стоит, боком к флаеру, спиной к лифтовой шахте. Ну так ведь и приказа поворачиваться не было, как ему еще и стоять-то, правильному киберу? Все хорошо, временный хозяин. Ты только внимания не обращай на свое подконтрольное оборудование. Ты ведь уверен, что крут, правда? Что с любой проблемой справишься? Вот и ладушки, вот и договорились. Вот и дальше думай именно так.
Какая разница — хочется, не хочется, солнышко или дождь?
Надо.
В дождь было бы сложнее. Нет, не эмоционально. Чисто технически: подошва могла бы соскользнуть по мокрому покрытию парковки в момент толчка, а вторую попытку тебе вряд ли предоставит даже настолько неопытный новичок. Так что хорошо, что сегодня ясно и солнце слепит глаза — гардисту слепит, не тебе, ты ведь наполовину отвернулся. Поводок тоже провис, очень правильно, удачно так провис, рвать не придется — обрыв произойдет после, за парапетом, когда будет уже все равно и ничего не исправить, даже если бы и очень захотелось. Не важно кому захотелось. Вот и хорошо. Вот и удачно. Шестнадцать этажей — это лучше, чем десять, надежнее. И рядом. Не надо бежать, не надо даже лишнего шага делать, достаточно просто сильного толчка. Вот сейчас он повернется к своему флаеру и…
Хорошо, что солнце. В такой день проще верить, что с Дживсом и Селдом все в полном порядке. Ну, опоздали. Ну с кем не бывает. Ну мало ли…
Или даже передумали.
Не сумели раздобыть байк, пропустили срасстройства по пивку и поняли, что кибер — это просто кибер и глупо ради него рвать жилы. Ну глупо же, правда? Знали бы они точно, что живой, еще бы ладно, но ты ведь элитная, мать ее, линейка, такие не палятся, такие вообще никогда и ничего не могут сказать в простоте, вот и ты ничего конкретного им тоже так и не сказал. Даже когда уже понимал, что скрываться нет ни малейшего смысла. Но так и не сказал. Привычка, чтоб ее! А стоит ли помогать тому, кто не просит о помощи, потому что слишком глуп, самодоволен, никому не верит (нужное подчеркнуть)?
Тем более тому, кого не считаешь живым.
Нет, они все равно пытались поначалу, конечно, честно пытались, но раз не получилось — чего теперь биться об стенку? Стоит ли так напрягаться ради того, кто об этом даже не просит? Правильно. Не стоит. Лучше взять еще по кружечке, попялиться на девиц у стойки, а потом разойтись по домам. И они именно так и сделали, потому что так лучше. И ничего с ними не случилось, придут сегодня к часу, может быть, слегка помятые, если вчера парой кружечек дело не ограничилось. И будут жить дальше, думать забыв о том, что было у них вчера такое вот оборудование. Было. Вчера. Завтра другое будет, чего о нем думать, оборудование и оборудование.
Пусть.
Пусть лучше так.
Чем если у них все-таки все получилось с байком. А потом Селд попытался выжать из машинки то, на что она не была способна, не справился с управлением, и… нет. Нет. Никакого «если». Они просто нажрались в баре. Просто забыли. Потому что иначе совсем уж паршиво, потому что иначе получается, что… Нет. Никакого «иначе». Просто передумали. Просто забыли. Все. Пусть так. Пусть будет именно так. Пожалуйста…
…Сейчас!..
— Внешний контроль! Полный внешний!
У него почти получилось. Но приказ ударил под дых, вышибив из легких воздух и заставив замереть на середине уже начатого прыжка. Впрочем, если бы на середине! Середина была бы уже за парапетом, а тут — самое начало рывка, словно Сволочь просто зачем-то привстал на цыпочки, да так и замер.
— Самым умным себя считаешь, да? Самым крутым. Знаю, считаешь. Все вы так считаете. А Гарика держите за полного лоха, правда? Ну правильно, чего на него внимание обращать, на Гарика-то, он ведь придурок полный, идет рядом и совершенно ничего не замечает, да? А ты такой весь из себя крутышка…
Покрытие еле слышно поскрипывало под ботинками гардиста, когда тот обошел Сволоча по кругу и приблизился вплотную, протиснувшись между киборгом и огораживающим бордюром, чтобы оказаться точно напротив лица, глаза в глаза. Сволочь смотрел прямо перед собой и теперь отчетливо видел его лицо — радостное, почти восторженное, торжествующее, с лихорадочным румянцем на бледных скулах и нехорошим предвкушающим блеском в глазах. Он отчетливо увидел этот блеск, этот румянец и это лицо — и узнал.
Не самого гардистика, нет — парень был молоденький и совершенно незнакомый. А вот улыбочка, дышащие зрачки и прочее выражение в целом — они да, они были очень знакомы, пугающе, до озноба по позвоночнику, до тошноты. Такие глаза и такие улыбочки были отличительной меточкой тех, кто работал не за деньги, не за страх или совесть — за интерес.
— А вот хрен тебе, золотая рыбка. Гарик все видит, понял? И может все. Уж поверь мне. Поверь — и не пытайся больше выкидывать глупостей. Ты меня слышишь? Вижу, что слышишь. Вот и молодец. Вот и не сопротивляйся. Всем же лучше будет, тебе в первую очередь. Что, не веришь? А зря. Гарику надо верить.
Он стоял почти вплотную, говорил полушепотом. Его дыхание пахло ментоловой зубной пастой — именно пастой, жевательная резинка или леденцы пахнут иначе, запах у них чуть более приторный и менее свежий. А у резинки еще и горечью отдает. Он стоял совсем рядом. Почти вплотную. И если… не толкнуть даже, нет, просто качнуться навстречу, непроизвольный мышечный спазм… бывает. Люди всегда рефлекторно отшатываются, если к ним приблизиться резко. Наверняка и Гарик этот отшатнулся бы тоже, а бортик тут низенький, как раз под коленки бы и ударил…
— Не сопротивляйся, слышишь? Хотя нет, сопротивляйся, конечно, в этом же высший кайф… не то так чтобы очень. Не до сломанных костей и порванных мышц, ладно? Не стоит. И мне лишняя морока, и тебе только больнее, сам ведь знаешь. Знаешь, да? Вижу, знаешь.
Сволочь смотрел прямо перед собой, не мигая и не дыша. Гардиста он видел словно сквозь легкую дымку — на сильном ветру роговица быстро пересыхала, а приказа моргать не было. Внешний контроль. Полный внешний контроль. Сердце билось в груди ровно, размеренно, спокойно — у него был свой собственный ритмоводитель, не подчиняющийся ничему внешнему, кроме прямого приказа «Умри!». Такового приказа не поступало, и сердце продолжало работать как ни в чем не бывало.
Единственное, что продолжало работать.
— А вот откуда ты, интересно, это знаешь, а, мистер крутышка? Такой вот вопросик любопытненький. Ты ведь не должен был помнить, даже если… ну да ничего, скоро ты мне все расскажешь, правда? И об этом тоже. Все-все-все… но ты ведь и это знаешь, правда? Знаешь, вижу. Умненький. Знал бы ты, как я люблю умненьких! Ничего, скоро узнаешь.
Не важно, что он говорит, этот Гарик. Вернее — важно, но не в том смысле. Эти, которые «за интерес», они иногда забалтывались. И тогда появлялся шанс. Может быть, и Гарик тоже заболтается. Наговорит слишком много, так и не сказав самого главного. Он ведь так и не отдал приказа о возобновлении дыхания. А легкие — не сердце, слишком много имплантатов задействовано в их раскрытии-сворачивании, чтобы можно было ограничиться одним-единственным каким-нибудь там аналогом водителя ритма, так что при внешнем контроле — тем более полном внешнем контроле — дыхание тоже становится проблемой не марионетки, а кукловода. Того, в чьих руках вага.
Семнадцать минут без кислорода киборги спокойно держат штатный режим. Без потери работоспособности при полной нагрузке — двенадцать, но от Сволоча сейчас особой работы ведь и не требуется. Значит, минут двадцать до отключения. И хорошо бы Гарик в них уложился и отправил киборга в машину до истечения срока: если отключившееся не ко времени оборудованиерухнет прямо тут — даже самый тупой новичок что-нибудь да заподозрит и успеет принять меры. А Гарик отнюдь не тупой и, кажется, далеко не новичок. С этим Сволочь ошибся. Поспешил с выводами.
Зря.
— Ладно, нечего тут мерзнуть, марш на заднее сиденье! Слышишь? Подойди к задней дверце. Возьмись рукой за ручку. Надави. Потяни на себя. Открой. Сядь внутрь на сиденье. Подтяни ноги. Откинься на спинку кресла. Вот и молодец.
Осталось меньше десяти минут, строчки системных предупреждений уже по большей части алые, а не желтые. Звенит в ушах. Но приказа сообщить об этом кукловоду не было. Полный внешний контроль куда лучше частично-выборочного. Не всегда лучше он только для палача. Удачно получилось. И заднее сиденье — тоже удачно, на переднем было бы больше шансов, что заметит не вовремя. А что там происходит сзади — пойди еще разберись.
Гарик захлопнул заднюю дверцу рядом со Сволочем, а потом и переднюю, устроившись на месте пилота. Повозился, цепляя ремни безопасности, — Сволочь наблюдал за ним через зеркальную панель заднего вида, больше все равно смотреть было не на что. Строчки мигали алым, сообщая, что до отключения остается четыре минуты. Боль в груди нарастала.
Гарик поймал его взгляд в зеркальной панели. Подмигнул, понимающе хмыкнув. И бросил как о чем-то совершенно неважном:
— Только ты это, дышать-то не забывай, ладно?
Сволочь вздохнул — коротко, рвано, со всхлипом. И еще раз. И еще. Закашлялся. Не то чтобы он раньше не понимал, насколько же ему хотелось вдохнуть — просто пока не поступило прямого приказа, от тошнотворного тянущего щекотания под диафрагмой удавалось как-то отвлечься. После приказа это сделалось невозможным. Да и ненужным.
Гарик смотрел одобрительно. Когда Сволочь задышал более или менее ровно, уточнил:
— Вот и молодец. Двенадцать глубоких вдохов каждую минуту. Рефреном. Поехали!
И дернул на себя штурвал.
В манере вождения он был точной копией Селда — такое же презрение не только к правилам воздушного движения, но и к сохранности транспорта, как своего, так и чужого. Сволочь смотрел прямо перед собой и дышал. А что еще оставалось делать?
Несмотря на включенный климат-контроль, в кабине было холодно. Очень. Гораздо холоднее, чем на продуваемой всеми ветрами крыше. Потому что на крыше было солнце. А в кабине флаера солнца не было. Был только Гарик.
Ты полагал, что все знаешь об унижении и ужасе? Ох и наивен же ты был! Истинный ужас — помогать своему палачу, и ненавидеть себя за это, и все равно помогать, снова и снова. А ты будешь это делать. У тебя нет иного выхода. Теперь уже точно нет.
Есть огромная разница между казнью и наказанием. Казнь, какой бы страшной и мучительной она ни была, сохраняет тебе последнее достоинство не-участия. Казнь всегда идет извне, со стороны, оставляя тебя непричастным. Казнь почетна. Наказание же делает из жертвы активного соучастника, согласного с тем, что с ним творят. Есть огромная разница, выворачивают ли тебя наизнанку внешние непреодолимые силы — или же ты сам себя выворачиваешь. Казнь возвышает, наказание размазывает, отбирая последнее.
Инструкция иногда полезна не только для палача. По ней полагается перед стендом программно заблокировать испытуемому киборгу все и вся. В том числе и голосовые связки. И ты можешь сколько угодно выть и корчиться внутри своей черепушки — снаружи будешь стоять манекен манекеном, не дрогнув ни единым мускулом. Твое истинное неприглядное поведение увидит одинкибернет, да и то для него оно будет всего лишь строчками сухого кода, безэмоциональной выжимкой, скачками кривой на графике. Не больше. Точное исполнение инструкции палачом позволяет жертве сохранить до самого конца если не достоинство, то хотя бы его видимость. Последнее утешение.
Только вся беда в том, что такие вот гарики, работающие «за интерес», никогда и ничего не делают по инструкции. И программную блокировку они всегда ставят выборочно — так, чтобы жертва могла реагировать и говорить. Ну и кричать, конечно же. А еще они знают массу способов обострить чувствительность рецепторов до предела. Чтобы каждый следующий удар тока по оголенным нервам казался вторым. Самым страшным. Ведь самый страшный не первый, а именно он, второй, которого уже ждешь и про который знаешь уже, каково это, а он все равно оказывается куда хуже, чем ты ожидал.
Сволочь знал таких гариков и знал их методы. И с обреченной ясностью понимал, что скоро — о, очень скоро, тут он не строил иллюзий — он начнет сначала выть, захлебываясь в слезах и соплях, а потом и умолять, не понимая уже, о чем именно умоляет, но при этом хорошо осознавая всю бесполезность и бессмысленность подобного поведения. Но все равно будет. Потому что сломается. Потому что пока ты кричишь и умоляешь — гарик кайфует и ждет с пальцем на кнопке, и ты тоже кайфуешь, оттягивая хотя бы на несколько секунд новый виток персонального ада. Видел он такое когда-то, много раз видел, его самого тогда использовали в качестве держателя или даже инструмента. Все ломались, неважно, разумные или не очень, и он не окажется исключением.
А дальше все просто — успевшие обрести ненужное сначала ругаются, потом воют, потом начинают умолять. Всегда. Неразумные просто воют. С ними кончают быстро, гарикам с ними не интересно.
Может быть, удастся просто поскулить, а потом и повыть, но без слов? Удержаться. Притвориться, что ни разу не живой, просто кусок мяса, реагирующий на раздражители. Что разум тут и близко не ночевал. Может быть, тогда и этому станет неинтересно? Поверит и просто убьет, может быть даже приказом, главное, что без лишних заморочек и интересностей. Хотя… нет. Не поверит. Всем тем неразумным гардамбыло не более двух-трех лет, Сволочь слишком старый для таких примитивных трюков. Никто не поверит, только в азарт войдут. Еще бы — вскрыть сопротивляющегося киборга шпионской линейки.
Азарт — это страшно, это даже хуже, чем интерес.
Первый раз Сволочь чуть было не запалился именно из-за него, чужого азарта. Давно. Очень давно. Он тогда сломал шею почти неразумному четырехлетке, тот даже и говорить-то самостоятельно толком не умел еще, все скулил «не на… не на…», остальное совсем неразборчиво. Но и гардистик был тоже молоденький, перворазовый, азартный, неопытный. Злился очень потом, что не доиграл.
Тогда повезло — списали на мышечный спазм, проценты погрешности примененной силы давления и неточность формулировки приказа. Тогда — повезло. Тогда… Хотя… Стоп.
Жертва.
Вот оно. Ты ведь хотел кое-чего попросить у судьбы напоследок, правда? Ты уже просил, по сути. Только почему-то забыл, что при этом нужно обязательно что-то предложить взамен. Вернее, не то чтобы забыл, но попытался сжульничать. Собирался отдать то, что тебе и так уже не принадлежало, — всего лишь жизнь. Не прокатило. Что ж, судьба, похоже, дает тебе второй шанс. Куда менее приятный и быстрый, но… Хотя бы не бессмысленный. А значит — пусть. Пусть так.
Потому что есть кое-что куда более страшное, чем просто умирать мучительно, мерзко и долго — это если даже такая твоя смерть никому ничего не даст.
Окажется не нужна.