Кризис индивидуальности[30]
Пенни Экейд: Мои предки считали, что я — дитя Сатаны. Когда мне было семнадцать, я сбежала из дома. Случилось так, что родная мать накатала на меня жалобу, и мне пришлось целую ночь просидеть в тюряге родной Новой Англии, штат Коннектикут. На следующий день мать пришла, чтобы забрать меня оттуда. Мы шли домой, но для меня все уже было решено. Побывав в Провинстауне и Бостоне, я остановилась в Ист-Виллидже.
Это была целая эпоха, эпоха наркоманских притонов и дорог на руках — самая что ни на есть культура джанки. Ее дух витал от отеля «Челси» до отеля «Эрл», до самого Генри Гудзона, до Севильи. Кто-то проникал в отель, снимал многокомнатный номер — и туда сразу же вваливалась толпа в полтора десятка человек. Правда, постоянно возникала проблема — кто-нибудь обязательно хотел меня выебать. А я была всего лишь ребенком, который искал, где бы ему переночевать.
Время от времени я тусовалась возле пиццерии на углу Семнадцатой стрит и Второй авеню, где и познакомилась со спидовыми фриками. Меня втащили в Кодлу — сокращение от «Амфетаминовой кодлы», состоявшей из Фрэнки-Бруклина, Стриженого Сэмми и Черного Фрэнка. Это был просто улет! Они не были хиппи. Они были преступной, гомосексуальной, торчащей, одухотворенной, артистичной бандой мужиков. Кидалы-мастера. Жулье. Домушники. Легендарные чуваки с многолетним стажем. И было ощущение, что я — сверхновая глава в их длинной истории.
Все они были настоящими уличными членами Кодлы. И над ними стояли люди покруче, ну, например, Руби Линн Рейнер, мифический спидовый дилер, Ундина, The Velvet Underground и прочие черти с Фабрики Энди Уорхолла. Ведь в то время наркота и творчество были двумя мирами, плотно связанными друг с другом.
Я тусовалась с Кодлой и при этом совершенно не баловалась спидом, потому что и так могла не спать по трое суток подряд. Но через пару месяцев они уговорили меня ширнуться с ними за компанию. И я стала колоться. И протащилась! Это был мой препарат. Я влилась в струю, я обожала людей, которых уносило рядом со мной.
Однажды, когда я разгоняла мозги в кофейне на Гринвич-авеню, кто-то сунул мне записку. Там было написано: «Девочка в зеленом платье, во сколько у тебя рабочий день заканчивается?» Сначала я не воткнулась, что это за херня. Записка была от Джеки Кертис, которая сидела за соседним столом. Рядом с ней стояла авоська, а в авоське — пьесы Джеки, какие-то бумажки и Бог знает что еще.
Джеки написала записку, потому что ей захотелось со мной познакомиться. Мы моментально познакомились и остаток дня прогуляли вместе. Она тогда еще косила под мальчика. Даже одевалась, как парень. И тоже торчала на спиде, хотя и не кололась — только «колеса». Именно наше с ней знакомство вскоре привело меня в Театр абсурда Джона Ваккаро.
Ли Чайлдерс: Скандальный подпольный театр, в котором в конце шестидесятых — начале семидесятых заправляли Джон Ваккаро, Чарльз Лудлам и Тони Инграссиа, заработал прочную славу «нелепого театра», как торговая марка Театр абсурда. Джон Ваккаро считал, что его название — «Подмостки Театра нелепостей», а Чарльз Лудлам считал, что его название — «Нелепый театр компани». На деле же по сути родился новый творческий стиль, театральный стиль — «нелепый театр».
По-моему, Джон Ваккаро — куда более значительная личность, чем Чарльз. В общем-то, Лудлам следовал театральным традициям, ну, и не стеснялся переодеться в женщину. У Чарльза Лудлама публика чувствовала себя очень уютно. Все, кто шел на его спектакли, готовились к очередному смешному издевательству, простенькому фарсу с переодеваниями. Он не вгонял их в краску.
Джон Ваккаро же заходил куда дальше. Гораздо, гораздо дальше. Джон Ваккаро был опасен. Джон Ваккаро умел смутить публику и делал это самыми разными способами. Он мог выгнать на подмостки детей-уродов и сиамских тройняшек, сросшихся в районе задницы. У одного актера была подпорка из папье-маше под его огромным членом, свисающим из шорт до самых колен. При этом актер не мог контролировать позывы к испражнению, и говно постоянно лилось прямо ему на ноги. О, это вызывало неподдельный восторг! Людям нравился такой театр визуальной конфронтации. А Джон Ваккаро по уши увяз в глиттере[31] — это было его фишкой. Все ходили в глиттере. Весь актерский состав был в глиттере по самое не балуйся.
Конечно, люди носили глиттер и задолго до этого, а трансвеститы носили глиттер на улице. Но мне кажется, что глиттер действительно стал популярен после того случая, когда Джон Ваккаро собрался за тканью для нового костюма и свернул в занюханный уголок Чайнатауна, где наткнулся на большую распродажу блесток. Он скупил все и вернулся с огромными баулами, полными блесток всех цветов.
Джон притащил их в театр и буквально заставлял всех использовать блестки в таких объемах, какие только можно себе представить. Само собой, лица были покрыты блестками, а волосы блестели; актеры, исполнявшие роль Лунного Оленя, были полностью покрыты зеленым блеском; у Малышки Бетти, игравшей ребенка-кретина, блестки сыпались из пизды — и все потому, что Джон Ваккаро помешался на блеске, он сделал блеск символом скандальности.
Вся сцена переливалась. И не только там, где находились люди, — сверкало все, потому что актеры двигались, танцевали, сталкивались друг с другом, прыгали на реквизите — все, все было завалено блеском. Короче, сцена со включенными прожекторами выглядела, как сплошной ураган блесток.
Джон Ваккаро: У меня и в мыслях не было никакого «движения глиттера». Я использовал блестки в театре еще в середине пятидесятых. Но ни о какой вульгарности и речи не было. Мне неинтересно продвигать гомосексуальность. Мое восприятие плохо переносит вульгарность. Существовали две школы: гомосексуалы и театралы. Некоторые гомики думали, что занимаются театром: «А отчего бы нам ни пойти в ночной клуб и ни устроить там что-нибудь эдакое с переодеванием, в духе «La Cage Aux Folles»[32]». Вот-вот, именно «что-нибудь эдакое». Но это ни в коем случае не театр. Совсем не театр.
Высшей формой сцены всегда был человек против себя самого: Гамлет, Король Лир, Вилли Ломан, Бланш Дюбуа. Я же всегда полагал, что высшая форма театра — это мир против самого себя. И на хуй «человека»! Я отказался от «человека». Мне куда интереснее мир. В любом случае, существовали две различные школы. У меня был социальный подтекст, у других нет.
Блестки были лишь представлением, способом подачи. И ничем больше. Америка повернута на лоске, вот как я это преподносил. А ведь здорово получалось! Блестки — это косметика. С их помощью я показывал Америке ее собственное лицо. Это был лоск Таймс-сквер. Как думаешь, что ты увидишь, если вырубишь свет и посмотришь на Таймс-сквер? Да ничего!
Ли Чайлдерс: Помнится, Джеки репетировала с Джоном Ваккаро собственную пьесу, «Heaven Grand in Amber Orbit», в которой она сама же играла главную роль. И тут все как-то неожиданно обернулось. С Джоном вообще тяжело работать — он предпочитает насилие всем остальным методам убеждения. Он буквально вколачивал в актеров нужный ему стиль. А Джеки плотно сидела на спиде и была конченым параноиком — любая мелочь моментально приводила ее в бешенство. Они то и дело собачились, доходило до драк. В конце концов Джон разодрал в клочья всю ее одежду, швырнул ей туфли в лицо, уволил и спустил пинками с лестницы; он давно успел прославиться подобными выходками. Главная роль в пьесе досталась Руби Линн Райнер.
Несколько дней спустя Джеки появилась на пороге моей квартиры. Сказала, что окончательно порвала с Джоном Ваккаро, что ушла из пьесы и что все в Нью-Йорке должны считать, будто бы она покончила жизнь самоубийством. Так что она пока поживет у меня, но никто не должен знать об этом, потому что Джеки Кертис вроде как мертва.
Я сразу же загорелся. Идея была просто восхитительная. Я сказал Джеки: «Конечно, заходи!» А на следующий день появился Холли Вудлон, такой стильный, весь в черном бархате, с черными страусиными перьями в волосах, и заявил: «О, меня снедает скорбь!». Ну, и тоже остался у меня.
Джон Ваккаро: Джеки Кертис — это самое бездарное создание, с которым я когда-либо работал. Полный нуль, никакого таланта. Трансвестит, который таскает за собой авоську с собственным архивом. Так они и жили. Повсюду носили с собой архив. В этом была их маза, их смысл жизни. Даже не способны себе представить, что можно куда-то пойти без архива.
Было дело, я ставил одну из пьес Джеки. Но это было совсем не так, как Джеки об этом рассказывает. Она написала педерастичную пьесу о кассире из маленькой забегаловки на Сорок второй стрит и назвала ее «Heaven Grand in Amber Orbit», по имени главного персонажа. А все имена были взяты из карточек тотализатора на ипподроме.
Я превратил пьесу в цирк и показал в ней сиамских тройняшек. Я сделал из нее мюзикл. Интермедию, в которой рассказывалось о проблемах этого мира, и что если все власть имущие наедятся настоящего говна, то никакие войны нам больше не грозят. Всю пьесу Джеки сидела на толчке и сражалась с запором, а в это время кто-то совал ей в жопу туалетный ершик. Ничего подобного в том, что принесла мне Джеки Кертис, не было.
Ли Чайлдерс: Не знаю, правда ли люди поверили, будто Джеки покончила с собой. Вполне возможно, что весь Нью-Йорк прекрасно знал, что творилось на самом деле, — да и черт бы с ними. По-любому, это был потрясающий розыгрыш. Ребус. Тараканьи бега. Холли Вудлон оплакивал Джеки, периодически появляясь в подсобке у «Макса», и каждый раз на нем было все более идиотское бабье черное платье, с вуалью и прочей херней. Каждую ночь мы ходили к «Максу», каждый раз люди спрашивали: «Эй, какие новости? Слышно что-нибудь о Джеки?», и каждый раз мы отвечали: «Неа».
Попутно мы набивали пакеты едой, чтобы отнести ее Джеки. Квартира превратилась в притон. Стоило впустить Джеки и Холли, и Кенди Дарлинг оказывалась тут как тут. Но самая дикая толпа, помнится, состояла из Джеки, Холли, Рио Гранде, Риты Ред, Джонни Паттена, Уэйна Каунти и меня — все вместе в квартире с одной спальней в Нижнем Ист-сайде.
По мне, Джеки Кертис, Холли Вудланд и остальные из их компании были самыми гламурными людьми. Это были не трансвеститы. Это были не сумасшедшие. Просто люди, которые всю жизнь ходили в платьях и старушечьих туфлях. Джеки, к тому же, вообще не мылась — и вонища от нее стояла до самых небес. Холли плотно сидела на спиде. И ей было посрать, кем ее считают другие люди — мужиком ли, бабой ли. Хоть марсианином.
Сушилку тут же измазали воском для эпиляции, потому что им приходилось постоянно выдирать растительность на лице, правда, результат был далек от идеала женской красоты.
Делалось это так: мажешь лицо расплавленным воском, даешь высохнуть — а потом берешь и срываешь воск. Щетина выдиралась с корнями, а ты в итоге оставался с распухшей мордой, красной, жирной и уродливой. После этого они мазались косметикой от Вулворта — единственное, что могли себе позволить. Итак, рыжий грим на красные морды — и вперед, на улицу! Никто даже подумать не мог, что они — бабы. Но и за мужиков их никто не принимал. Короче, все удивлялись: «Что это за уебки такие?». Причем они одевались в платья одной старушки. Эта самая старушка жила в соседней квартире и незадолго до того померла. А Джеки перелезла к ней по карнизу, вломилась в окно и стащила все ее шмотки. Прикинь, она носила шмотки мертвой старухи!
Холли вообще носила все подряд. Постоянно закутывалась в какую-то хуйню. К слову, из-за этого у нее были проблемы с людьми из департамента соцобеспечения. Она получала велфер, как, впрочем, и все остальные. Так вот, она легко могла напялить страусиные перья, накладные ресницы и завалиться за своими чеками. Однажды ее пригласили в офис и сказали: «Сэр, это офис департамента социального обеспечения. Вы расхаживаете по нему в вечернем платье и страусиных перьях. Остальных посетителей это очень, очень нервирует».
Холли сказала: «Бля, купите мне какие-нибудь джинсы, их и надену. А пока вы даете мне деньги, я буду тратить их, как хочу. А я хочу страусиные перья».
Пенни Экейд: На сцене Театра абсурда можно было встретить кого угодно. Сплошные уличные звезды. Гомики, шлюхи, лесбиянки — пофигу, об этом никто и не думал. Они были аутсайдерами. И когда Джон Ваккаро позвал меня, я отказалась.
Но эти черти меня подцепили на крючок, на тот самый, на который меня все время ловят. «Звонил Джон Ваккаро, ему очень нужна помощь». Конечно, если кому-то нужна помощь, я бегу со всех ног. Мне надо было держать костюмы Эльзы Соррентино. Та играла Тралалу в «Последнем повороте на Бруклин» Хьюберта Селби-младшего. А однажды Джон подошел, взял костюмы у меня из рук и буквально вытолкал меня на сцену с криком «Иди туда и сделай что-нибудь!»
Ли Чайлдерс: Джон Ваккаро был козлом. Считал себя богом и поступал, как последний кретин: швырял вещи и орал на всех матом. Он постоянно унижал этих несчастных подростков, которые играли в его театре. Они же торчали на спиде, спали прямо на грязном полу и не могли себе купить гамбургер в сраном «Макдональдсе». Он пугал их, и это пугало его. Может, из-за этого он заводился еще больше.
Как-то, в канун очередного Нового года, Джон Ваккаро буквально спустил Кенди Дарлинг с лестницы и пинал ее два пролета подряд. Она летела через семь или восемь ступенек и пыталась подняться, а он уже стоял рядом — и опять бил ее. Снаружи стояла страшная пурга, навалило с метр снега, но Джон вышвырнул Кенди на улицу в одном вечернем платье. Только не думайте, Кенди нравилось, когда ее выбрасывают на улицу под снег. Она жила ради драм. Я уверен, на следующий день она наверняка сидела там, как ни в чем не бывало, пила чай и болтала с Ваккаро.
Понимаешь, все сидели на спиде, а это именно то, что нужно для великих трагедий и бури эмоций. Куда ни плюнь — попадешь в очередную драму. То дерутся, то плещут выпивкой в морду, то швыряются бутылками. И все это в подсобке у «Макса».
Пенни Экейд: Джеки Кертис сочинила пьесу под названием «Роковая женщина». В основу легла история, как мы с Джеки и парнем по имени Джон Кристиан тусовались вместе. Но Джон Кристиан крепко подсел и заработал агорафобию. Он отказывался выходить из дома, и уж тем более не мог появиться на сцене. Поэтому Джеки сказала, что Джона будет играть девчонка по имени Патти Смит.
Кто-то считал Патти уродиной, ну, знаешь, тогда еще ценили красоту. Но она не была страшной, просто раньше никто так не выглядел. Представь себе костлявую чуму в одежде. И это был ее стиль — от начала до конца, причем теперь уже ясно, что это был первый панковский прикид. Она носила туфли на веревочной подошве
???
и обтягивающие черные штаны, предпочитала белые мужские рубашки, заправленные в штаны, со скаутской маечкой под ними. Лифчики презирала. У нее было худое до ужаса лицо и черные, как смоль, волосы. После беременности весь живот в растяжках. А поскольку штаны еле-еле держались на бедрах, растяжки были видны всем.
Когда мы с Джеки впервые встретили Патти, Джеки сказала: «Эта подруга мне не нравится. Общественный, блин, деятель».
А мне было все равно. В период, когда мы репетировали «Роковую женщину», мне посчастивилось залететь. Аборты к тому времени уже были запрещены. Ходили слухи, что если ввести спираль, то будет выкидыш. Это было ужасно тупо и опасно, но я, как дура, пришла к доктору в Алленвилле и попросила поставить мне спираль. Все прошло отлично, и я вернулась к репетициям. Потом мне резко поплохело, я отключилась и пришлось свалить. И вот, едем мы в лифте с Патти, меня потихонечку отпускает, а она гундит: «Ну, чего, похожа я на Кита Ричардса?» Прикинь: «Клевая прическа? Похожа на прическу Кита Ричардса?»
Я сказала: «Ну да, типа того» — я вообще не поняла, какого черта кому-то приспичило быть похожим на Кита Ричардса.
На следующий день я не пошла на репетицию, даже не позвонила. А когда пришла в следующий раз, на меня все злились. Тони Инграссиа, Джеки Кертис, все галдели: «Ты так и не появилась, что за дела…»
И вот стою, слушаю, как они орут, а Патти подходит и протягивает лист, выдранный из ее дневника. Там было написано: «Сегодня я познакомилась с Пенни Экейд. Клевая девчонка, она мне нравится. Хотелось бы с ней подружиться».
Так мы с ней и подружились. По-моему, сначала она жила в Челси с Робертом Мэплторпом. Но потом они переехали в собственное жилище — на чердак где-то под Челси.
Джейн Каунти:[33] Джеки Кертис блестяще сыграла в «Роковой женщине». В конце ее распяли на айбиэмовской перфокарте. Мы достали перфокарту диких размеров и пришпилили к ней Джеки.
После «Роковой женщины» был еще один спектакль — «Остров», где я играла революционера-трансвестита, а Патти Смит — буйного спидового торчка, который тащится от Брайана Джонса[34] и колется на сцене. На самом деле она только делала вид, что кололась, и в этот момент кричала: «Брайан Джонс умер!». Это был один из самых клевых моментов в ее жизни на андеграунд-сцене Нью-Йорка. К руке прилепили кусочек шпаклевки, игла входила именно туда. И пока Патти «кололась», она визжала, как резаная: «Брайан Джонс — умер! Брайан Джонс — умер! Брайан Джонс — умер! Слышите вы, все! Брайан Джонс умер!»
Ли Чайлдерс: В «Острове» играла сногсшибательная труппа: Черри Ванилла, Патти Смит, Уэйн Каунти. Прообразом для пьесы стал Файр-Айленд. Спектакль состоял из кучи эпизодов, сюжетом там и не пахло. В конце все погибли, потому что правительство приняло решение уничтожить Файр-Айленд огнем боевых крейсеров. Энди Уорхолу спектакль очень понравился. Он счел его гениальным, подошел после представления к Тони Инграссиа, режиссеру-постановщику и произнес: «Вы знаете, я тут кое-что записал…»
Фишка в том, что Энди записывал все подряд. Повсюду таскался с маленьким диктофоном, записывал каждый телефонный звонок и вообще все, что вокруг говорили. У него стояли огромные ящики с кассетами. Энди сказал Тони: «Из моего материала получится отличная пьеса». Тони сказал: «А что мне с ними делать?» Энди отдал ему свои ящики и сказал: «О, мне кажется, ты найдешь тут немало интересного».
И Тони действительно откопал. Он перерыл все и нашел интересные куски диалогов, в основном — телефонных. Из этого барахла получилась пьеса под названием «Свинтус». Пьеса такая: актер, изображающий Энди Уорхола, сидит в кресле-коляске посреди сцены, пустой и белой, как приемный покой в больнице. Остальные персонажи бродят вокруг него и разговаривают по белым телефонам. Свинтуса срисовали с Бриджит Полк. А Вульва — это была Вива, и она должна была говорить с Энди по телефону о вещах вроде: «Энди, ты когда-нибудь представлял себе обезьянье говно, как ты думаешь, на что оно похоже? И вообще, кто-нибудь когда-нибудь видел обезьянье говно? Я думаю, работники зоопарка наверняка видели. А я вот никогда не видела, а вот что касается коровьего говна, разве коровье говно не…»
Джейн Каунти: Осью «Свинтуса» была девушка, которая играла Бриджит Полк, — она ширялась все время спидом и несла всякую чушь. Все остальные актеры крутились вокруг нее и болтали о своих фетишах и извращениях. Джейн Каллалотс, которая участвовала в постановке «Heaven Grand in Amber Orbit», изображала Пола Морисси. Она катала Энди Уорхола (его играл Тони Занетта) в кресле на колесиках. Тот просто сидел и гундел: «Мммм… Ну… ээээ…»
Ли Чайлдерс: Вот в общих чертах и вся пьеса. Я был помощником режиссера в обеих постановках. Шесть недель мы выступали в Нью-Йорке, и потом еще шесть — в Лондоне. Но именно в Лондоне случился гигантский, чудовищный скандал. Глупые дети, мы ничего не знали о лондонской бульварной прессе. Как-то раз Джери Миллер отправилась на фотосессию к парадному входу дома королевы-матери. Стоило Джери вытащить свои сиськи наружу, как ее арестовали. И сразу же на первых полосах бульварных газетенок замелькало: «Порно-актриса из «Свинтуса» трясет сиськами перед домом королевы-матери». Они даже процитировали Джери: «Чего вы прицепились к сиськам? Они есть даже у королевы».
Для местных СМИ мы были настоящей находкой, и даже не догадывались об этом. А Черри Ванилла решила, что мы будем выдавать себя за рок-н-ролльных журналистов из Нью-Йорка. Она просекла, что под этим соусом можно попробовать провернуть несколько авантюр. Черри позвонила редактору журнала «Цирк», о чем-то там с ним покалякала, и он ответил: «Хрен с вами, делайте что хотите, ссылайтесь на меня. Но если мне позвонят — я ничего не знаю, учтите».
И вот мы представляемся музыкальными журналистами из журнала «Цирк», типа пишем про рок-н-ролл и все такое. Черри прикидывалась репортером, я — фотографом, и, черт возьми, это работало! Нас везде пускали за сцену. Каждую неделю мы покупали New Musical Express и читали, кто где выступает, выбирали, куда бы пойти. Видели всех — Марка Болана, Рода Стюарта…
Как-то раз мне на глаза попалась маленькая рекламка — пара сантиметров в одной колонке. Там было написано: «Дэвид Боуи в клубе «Кантри»». Я читал о нем в статье Джона Мендельсона. Говорю: «О! Дэвид Боуи! Говорят, этот черт наряжается в платья». Наши ответили: «Ух ты! Супер, пойдем, посмотрим». Мы позвонили, и нас внесли в список приглашенных — меня, Черри, Уэйна Каунти. Клуб оказался ужасно тесным, туда с трудом влезало тридцать человек. А мое первое впечатление от Дэвида Боуи было такое: «Полный отстой. Скукотища». Дэвид был одет в желтые клеши и напялил громадную шляпу.
Джейн Каунти: О Дэвиде Боуи говорили, что он, наверно, гермафродит, все дела, а на самом деле мы увидели волосатого чувака в народном костюме, который сел на табуретку и стал лабать фолк. Мы были так разочарованы… Единственное, что мы могли сказать про него: «Посмотрите на этого пробитого фолкового хиппи!»
Тем временем весь зал лицезрел наши черные ногти и крашеные волосы. В то время нельзя было достать яркие панковские краски для волос, но Ли Чайлдерс раздобыл «волшебный маркер» и раскрасил себе всю шевелюру в разные цвета. Так вот, вдруг Дэвид Боуи произносит: «У нас в гостях сегодня люди из «Свинтуса» Энди Уорхола. Попросим их встать!»
Ну, нам пришлось встать. Черри поднялась, обнажила грудь и потрясла сиськами. Это было круто! Мы устраивали скандалы везде.
Ли Чайлдерс: Дэвид разочаровал нас, но его жена, Анджела Боуи, наоборот, всем понравилась. Энджи была шумной, изобретательной, сумасшедшей, она хватала нас за яйца и ржала, как лошадь — короче, веселилась.
В общем, пока мы шли от них домой, мы говорили об Энджи, а не о Дэвиде. А буквально на следующий вечер от них пришло приглашение в гей-бар «Твое и мое» на Хайгроув, там мы познакомились с Дэвидом получше, оценили его чувство юмора и зауважали. К нашему отъезду из Англии мы были просто влюблены в Дэвида.
Джейн Каунти: Дэвид подпал под наше влияние и начал менять свой имидж. После знакомства с нами он стал грамотно наряжаться. Когда-то я заметила, что Джеки Кертис выбривает себе брови, — и стала делать так же. Дэвид стал выбривать брови вслед за мной. Он начал красить ногти, даже ходил с накрашенными ногтями по ночным клубам, как мы. Дэвид сменил образ, в нем появилась и начала развиваться фриковость.
Земля тысячи танцев[35]
Дэнни Филдс: Для меня «У Макса в Канзас-сити» навсегда останется подсобкой в подвале. Позже, когда в 1973 году появились постоянные группы и они выступали наверху, на сцене, «Макс» стал совсем другим местом. Наверху была дискотека, Уэйн Каунти ставил пластинки — и все было ништяк. Но это был не подвал. Не подсобка. По-настоящему клевый период закончился сразу же, как только набрали команды — вслед за ними приперлась огромная туча всякого отребья. Было время, когда «У Макса» считался привилегированной подвальной точкой, и туда могли попасть только свои. А как только на улице выстроились очереди желающих попасть на концерт, «Макс» кончился.
Айлин Полк: Я ходила к «Максу» каждый вечер. Каждый божий вечер. Поначалу там было полно ребят Уорхола. В то время частенько можно было встретить самого Энди и его бригаду: Виву, Джейн Форт, Джо Даллесандро. Пьяного Тэйлора Мида, отвисающего в углу. Или какую-нибудь полоумную девчонку, с дредлоками и детской куклой в руках, разговаривающую сама с собой. Фабрика Уорхола была на Сорок седьмой улице, но потом они переехали на Семнадцатую, сразу после Юнион-Сквер-парк, в паре кварталов от «Макса». Проходишь через парк — и можешь потусоваться на Фабрике, если у «Макса» закрыто. Кстати, там постоянно ошивались люди с камерами и снимали всех подряд. Чем-то напоминает кусок из клипа Doors, когда они там познакомились с Нико, трахались и вмазывались героином.
Потом людей Уорхола потихонечку стали вытеснять всякие глиттерные группы: Jo Jo Gun, New York Dolls, Slade, Sir Lord Baltimore. Я была не против потусоваться с каким-нибудь перцем из перспективной команды. Но никогда не стала бы встречаться с рок-звездами, а уж тем более — трахаться с ними. И даже если и встречалась, все равно боялась с ними трахаться. Так что я не трахалась с мужиками, которые приходили клеить подвыпивших фанаток. Обычно все заканчивалось сексом с кем-нибудь из друзей. Мне нравятся люди, которые добровольно ведут себя, как мудаки. И наплевать на тех, кто корчит из себя шоколадку: «Я хочу, чтобы меня видели только с самым крутым парнем».
Дункан Хана: Мы с Дэнни Филдсом отвисали в нашем обычном закутке, с парой бутылочек бренди в загашнике. Тут подошел Лу Рид — у этого чувака на башке были выстрижены мальтийские кресты. Шел 1973 год. Лу подошел и окликнул Дэнни, тот сказал: «О, Лу! Присаживайся». Сидим себе втроем, познакомились, и тут Лу выдал: «Эй, он похож на Дэвида Кэссиди, прикинь!»
Я ответил: «Да ну его в жопу. Не нравится мне Дэвид Кэссиди». Но Лу уже понесло: «Да ты чего! Ты же вылитый… Дэнни, что скажешь? Ну погляди — натуральный Дэвид Кэссиди!» Дальше они обсуждали меня в третьем лице: «Похожа ли она на Дэвида Кэссиди?»
Через какое-то время они переключились на Реймонда Чандлера. А я как раз его всего прочитал. Ну, думаю, я, вроде как в теме, рядом мой кумир, Лу Рид. И у нас будет отличный интеллектуальный разговор о Реймонде Чандлере. Класс!
Лу погнал про эпизод, которой якобы из «Высокого окна». Я сказал: «Не-не, это было в «Сестричке»». Он сказал: «Чиво?» Я объяснил: «Да, это было в «Сестричке», только что ее прочитал. Книжка — супер, и я помню этот самый эпизод…»
Лу повернулся к Дэнни: «Эй, Дэнни. Смотри-ка — говорящая. Интересно, а думать она умеет? Она читала, прикинь?»
Ну, думаю, блин. Я, типа, тупая блондинка.
Лу продолжал: «Слышь, Дэнни, а она вообще что из себя представляет?» Дэнни ответил: «Ну, студентка-гуманитарий». Лу: «А, бля, гуманитарий, ты подумай!». И все. Как в кошмаре. Погано общаться с кумирами, если ты всего лишь студентка. Ну, как будто ты — кусок говна. Короче, я понял: «Пусть тебя видят, но не слышат. Ты — погремушка, мелочь. Приблуда. Охуенно. Вот мой кумир, я наконец-то с ним познакомился! Но с ним не стоит разговаривать».
Дэнни ушел в туалет, а Лу повернулся ко мне и спросил: «Эй, ты — девчонка Дэнни?» Я сказал: «Нет, нет, Дэнни — просто мой друг». Лу не унимался: «То есть ты не с ним? Вы не спите вместе?». Я ответил: «Да нет, он — просто мой друг!» Лу продолжал: «Ну, может ты станешь моим Дэвидом Кэссиди?» Я ответил: «Не, это вряд ли». Он сказал: «Ну смотри, а то, может, пойдем ко мне в отель?» Я говорю: «Зачем?» Он мне: «Там ты сможешь насрать мне в рот. Прикинь, какая телега!» Я ответил: «Вряд ли мне это понравится».
Я побелел, как мел. А Лу принялся шептать, типа это должно было меня возбудить: «А что, это вызывает в тебе отвращение?» Я сказал: «Да». Лу сказал: «Ну, давай… давай, я накрою лицо тарелкой, а ты насрешь на тарелку. Давай так?»
Я ответил: «Не думаю, что и это мне понравится».
Он сказал: «Да ладно, ты загоняешься. Давай, повеселимся!»
Я сказал: «Нет. Никакого веселья. Я лучше тут останусь». Он сказал: «И ладно. Хуй с тобой» — или что-то в этом духе. Тут вернулся Дэнни. Лу сказал: «Мне пора, Дэнни!» и исчез. А меня разобрала тоска. Как-то все иначе представлялось. Все вышло совсем не как в книжках: «Боже, я встретил своего кумира, и мы болтали с ним о Реймонде Чандлере!». Вместо этого было: «Можно насрать тебе в рот?»
Когда Лу ушел, Дэнни спросил меня: «Эй, похоже, ты ему понравился». «Сомневаюсь», — пробормотал я. По-моему, я сказал ему: «Лу спрашивал, принадлежу ли я тебе». Дэнни обрадовался — он всегда поддерживал телеги своих друзей — и сказал: «Ну, если ты хочешь — можешь идти с ним». «Чего-то не хочется», — ответил я.
Джейн Каунти: Подсобка была гнездом разврата. Порочное место. Каждый сидел на какой-нибудь дряни. А, например, если надо встать в туалет, ты боялся поворачиваться к ним спиной. Туалет был слева, и приходилось пятиться — только бы не показывать этим людям спину. Иначе — хана. Повернешься спиной — о тебе начнут говорить. Начнут говорить о тебе гадости, как только ты встанешь.
Ли Чайлдерс: Патти Смит и Роберт Мэплторп поначалу никак не могли вписаться в компанию у «Макса». Все из-за внешности. Выглядели они беспонтово. Роберт предпочитал шляпы, мягкие замшевые шляпы, и огромные университетские рубашки. Смотрелось это ужасно. Патти смотрелась чуть круче — она носила уродливое грязное рванье.
Думаю, Микки Раскину не нравилось, как они выглядят. Но надо отметить настойчивость этих ребят: Патти и Роберт сидели на бордюре напротив входа к «Максу» и трепались с каждым, кто входил или выходил оттуда. Я просто офигевал, у меня бы на такое нервов не хватило. Если бы меня не приняли в компанию, я бы, наверно, просто исчез. Но так бы себя вести не смог. Поражаюсь выдержке Патти, она сидела там и говорила: «Я хочу попасть внутрь, но меня не пускают. Отлично, буду сидеть у входа». Типично панковское поведение задолго до появления типичного панковского поведения.
Терри Орк: Патти Смит и Роберт Мэплторп были очаровательной парочкой. Они были ощутимо извращенно чувственны, просто на редкость. Никогда больше такого не встречал. Я постоянно ездил к ним в отель «Челси», частенько мы вместе наряжались, чтобы пойти к «Максу». В «Челси» от них тащились все: Вива, еще кое-какие суперзвезды Уорхола, Бобби Ньювирт. Мэплторп еще был очень правильным. Больше всего смахивал на заблудшего католического юношу.
Джек Уоллс: Уверен, Патти и Роберта прикалывала телега стать суперзвездами Уорхола. Из своих попыток ворваться в «Макс» они устраивали настоящие спектакли. В ход шло все, что могло привлечь внимание: карандаши для глаз, помада, черный лак для ногтей — лишь бы попасть внутрь, в подсобку. Но, тем не менее, на них упорно клали хуй.
Дэнни Филдс: В изложении Патти эта история звучала изумительно. Они с Робертом приходили к «Максу» каждый вечер, вставали на входе и таращились на богемную тусовку с единственной целью дождаться, когда кто-нибудь пригласит их присесть за столик или хотя бы просто войти внутрь. Завсегдатаи уже привыкли видеть эту милую сексуальную парочку, торчащую в проходе. Но никто не втыкал, кто они такие и почему не заходят внутрь. Тупеж продолжался день за днем. В конце концов, я не выдержал и сказал: «Эй, чего стоите? Заходите и садитесь. Вы кто будете?» Патти потом вспоминала, что я оказался единственным в «Максе», кто предложил им зайти и присесть. А получилось действительно смешно: «Да заходите уже, хватит торчать в дверях. Прикольно смотритесь, кто такие?»
Пенни Экейд: Патти — это человек, который в девять утра мог поднять меня криком: «Пенни!» Я спрашивала: «В чем дело, Патти?» Она отвечала: «Сегодня день рождения Бобби». «Какого Бобби?» «Бобби Дилана». Всю жизнь ее глючило, будто бы она Джон Леннон, или Пол Маккартни, или Брайан Джонс, или еще кто-нибудь из рок-звезд.
В ночь, когда умер Брайан Джонс, я была рядом с Патти. У нее была истерика. Она безудержно рыдала. Конечно, я тоже напряглась, но Патти просто постоянно говорила про «малыша Брайана Джонса» и «кости малыша Брайана Джонса». Как будто она говорит с кем-то, кого видит только она. Многие общаются с воображаемыми людьми, но воображаемые друзья Патти — это люди типа Кита Ричардса. Помню, Патти рассказывала мне историю про то, как встретила Эрика Клэптона. Она была с Бобби Ньювиртом, но все время вертелась вокруг Клэптона, пока тот не спросил: «Мы с тобой знакомы?»
Патти ответила: «Не. Мы так, люди маленькие».
Джек Уоллс: Когда Патти гостила в Нью-Джерси у своей матери, ей позвонил Тинкербелл и сказал, что Роберт — педик. Патти была раздавлена. Подумай, что тут делать, как бороться? Если у него другая девушка, тут все более-менее ясно. Но если человек, которого ты любишь, заявляет, что он гей, вот тогда у тебя действительно большая проблема.
Единственное, из-за чего Патти и Роберт спорили раньше, — кто пойдет в прачечную.
Дункан Хана: Когда я первый раз попал в Нью-Йорк, Роберт и Патти все еще встречались. Клевая была парочка. Однажды я случайно встретил Патти, и та сказала: «Знаешь, мы с моим стариком расстаемся». Она очень доверяла мне и рассказала: «Прикинь, его плющит по мужикам. А что делать женщине, если ее парня тянет к мужикам?»
Казалось, что у нее камень упал с души. Она была не виновата в том, что случилось. И она по доброте душевной решила, что я должен знать все подробности. Патти не хотела, чтобы я плохо о ней думал, — и мне это очень льстило. В голову лезло «Вау!», но я промычал что-то типа «Мда-а-а». Это должно было значить: «Тяжело, когда мужик уходит от женщины к другому мужику». Вот.
Джек Уоллс: Роберт Мэплторп родился в пятидесятых. К моменту бунта в Стоунвол в 1969-м, когда началась гомосексуальная революция, ему было то ли девятнадцать, то ли двадцать. Это было целое движение, и в нем участвовали не только геи. В начале семидесятых все окончательно ударились в гомосексуализм. И Роберт тоже стал геем. Как раз в то время появились «грузовички» — около мясокомбината, на Четырнадцатой стрит, стояло несколько грузовиков, где гомики занимались анонимным сексом.
Потом у кого-то хватило ума наплодить клубов — раз уж все тусуются в одном месте, почему бы не продавать там выпивку? Так появились «Шахта» с «Наковальней» — и это стало апогеем разврата: «золотой дождь», копрофагия, фистинг, «чебурашки».[36] Туча народу предпочитала проводить свое время там. Все ебались так, как будто завтра наступит конец света.
Терри Орк: Не знаю, с чего там с все началось: гомосексуальность ли Роберта вылезла наружу или Патти начала заигрывать с рок-звездами. Вообще, Патти жила на публику. Целовала кого-нибудь — и смотрела на тебя. Чтобы убедиться, что ты все видел. Ну, как будто играла богемную даму из Парижа двадцатых. Она совершенно сознательно жила, как на сцене, и ебалась со звездами. Она этим гордилась. А кончилось все затяжным романом с Тодом Рандгреном.
Патти Смит: Если бы я столько не загонялась по поводу себя, то стала бы убогим понтогоном. Ну вот, почитай мою книжку, «Седьмое небо», и кого ты в ней найдешь?
Эдди Седжвик, Мариан Фэйтфул, Жанна Д’Арк, Фрэнк Синатра — вот люди, которые мне действительно нравятся. Но я называю их имена не понта ради, а чтобы подчеркнуть: вот совсем другая часть моего «Я». Внутри меня живут мои герои.
Биби Бьюэл: Тод Рандгрен познакомил нас с Патти — его предыдущей подружкой. И она мне сразу же понравилась. Она сказала, что я похожа на Аниту Палленберг, Нико и Мариан Фэйтфул в одном флаконе. Да-да, прямо так и сказала. А потом еще добавила: «Тебе нужно постричься и сделать себе «перья»». Тогда волосы были длинными, а Патти порекомендовала мне «перья» — я так и сделала. Правда, позже она пыталась уговорить меня покраситься в блондинку — но я отказалась.
Патти сходила по мне с ума. Каждый день я ездила к ней в гости. Стоило мне только показаться на Двадцать третьей стрит, где они жили с Аленом Ланьером, и неважно, чем они занимались до этого: трахались, или она в очередной раз разгребала какой-нибудь из своих загонов, или что-то писала, — Патти все равно пускала меня в дом.
Как-то мы сидели и трепались, и она призналась: «Блин, я так хочу петь». Я сказала: «И я тоже!» Это произошло задолго до того, как она стала петь по-настоящему. И вот мы заводили чьи-нибудь записи и подпевали, как могли. Ставили «Gimme Danger» и старались подражать, насколько хватало глоток. Патти говорила: «Мда, вот так учатся правильному вокалу». Мы брали расчески вместо микрофонов, вставали перед зеркалом и пели, пели, пели. Это было очень здорово — Патти была такая клевая. Иногда я приносила травку, а Патти не могла много курить — ее взводило и уносило после второй затяжки, она уходила в себя, как астронавт в открытый космос, затевала философские разговоры и рассказывала мне истории о Сэме Шепарде.
Я была так молода и безумна — каждый раз, когда у нас с Тодом случались напряги, я бежала к Патти. Она все еще любила его. Поэтому ей было нелегко терпеть маленькую засранку, которая то и дело бегала к ней за советом по поводу Тода. Иногда я ловила их на том, как они обнимаются или еще что, и бесилась, как ребенок. Я подскакивала к Патти с криками: «Какого черта ты обнимаешься с моим мужиком?» А она говорила: «Расслабься. Все нормально, остынь, сестренка».
Пенни Экейд: Патти была чертовски энергичной и всегда себе на уме. Она хотела выглядеть, как Кит Ричардс, курить, как Жанна Моро, ходить, как Боб Дилан и писать в стиле Артюра Рембо. Чудовищная коллекция масок и икон, которые она каждый раз на себя примеряла. Сама Патти считала это крайне романтичным. Когда-то она поступила в педагогический колледж, хотела стать учителем — но потом разом вырвалась из повседневной жизни рабочего класса Нью-Джерси.
Тогда я не могла себе этого представить. Не могла подумать, что заниматься творчеством лучше, чем преподавать домоводство.
Биби Бьюэл: Это Патти Смит уговорила меня сниматься для журнала Playboy. К тому времени я уже снималась для обложек в Revlon, Intimate и Wella. Это были хорошие деньги. Но подражала я отнюдь не моделям. Я преклонялась перед такими девушками, как Анита Палленберг и Мариан Фэйтфул,[37] смотрела на них снизу вверх и стремилась стать, как они.
Когда Playboy предложил мне сниматься, Патти сказала: «Эх, почему они не пришли ко мне. Я бы сразу согласилась». У Патти были здоровые сиськи, правда, многие этого не замечали. Вообще, она была довольно щедро сложена и всегда очень гордилась этим. Патти показала мне фотографии Бриджит Бардо, Урсулы Андрес, Ракель Уэлш и всякие фотографии из Playboy. Она говорила: «Playboy — это как кока-кола. Это Энди Уорхол. Этот журнал — часть Америки». Она говорила: «Давай. Будет просто супер. Ты взъебешь эту моднятину».
К тому моменту меня обуревали мечты собрать музыкальную группу. Но Патти пыталась объяснить мне, что раз уж я так долго работала моделью, будет непросто сменить тему. Она считала, что лучший способ порвать с миром моды, смыть клеймо детства и избавиться от имиджа подружки рок-н-ролльщиков — сделать что-нибудь очень смелое. Но сделать красиво. Например, пойти в Playboy.
Я воспринимала феминизм Патти как идею «не быть жертвой». Правильные женщины должны делать свой выбор с холодной головой и бунтарским огнем в груди.
Работа с Playboy была бунтарским жестом. Моя карьера в этой стране закончилась — потому что в большой моде работы бы мне никто не дал. Мне остались только журналы типа Cosmopolitan. От меня отказались все серьезные клиенты. И Avon, и Butterick. Нормальные журналы мод больше не связывались со мной.
О чем тут жалеть?
Пенни Экейд: Я всегда воспринимала Патти и Роберта как брата и сестру. И понимала, что Роберт — гей, но Патти упорно говорила о нем, как о своем парне. Мои отношения с геями начались с четырнадцати лет, мне знакомо чувство пылкой, но несексуальной влюбленности в гея. В общем, я никогда не поверю, что у Патти были сексуальные отношения с Робертом. Хотя, возможно, что-то у них и было. В любом случае, Патти всегда казалась чем-то похожей на меня — женщиной гомика. Мне прекрасно известно, что у них были проблемы. И что Патти ужасно злилась и расстраивалась. Я любила ее. Да, я была влюблена в Патти, и мне казалось, что она тоже влюблена в меня.
У нас установились романтически-дружеские отношения. Очень старомодно, никакой физической любви, хотя была и она.
Патти Смит: Ну да, я как-то пробовала заниматься этим с девушкой, мне не понравилось. Слишком мягко. А я люблю твердость. Мне нравится мужская волосня. Мне нравится член. Мне нравятся мышцы. И не нравятся все эти мягкие титьки.
Пенни Аркейд: Ну, вообще-то нельзя сказать, что Патти меня физически привлекала. Да и не думаю, чтобы я ее возбуждала. Да, мы занимались любовью, но только один раз. Все случилось из-за эмоционального влечения, а не из-за физического. Я чувствовала так много всего по отношению к Патти…
Правда, вскоре все изменилось. Как-то мы с Патти отвисали у «Макса», тупили от нечего делать. Сидели втроем с Мисс Кристиной из GTO — и решили сколотить свою группу. Я, Патти и Мисс Кристина.
Ни я, ни Мисс Кристина не относились к этому серьезно. Точнее, я, конечно, хотела группу, но не знала, что это такое. И вот, пошли слухи, что мы собираем группу. Потом, наверно, Дэнни Филдс поговорил со Стивом Полом и рассказал ему, что мы чего-то там замышляем — потому что спустя несколько дней, когда я пришла, как обычно, к «Максу», меня там ждала телеграмма от Стива Пола. Там говорилось: «Ни с кем, кроме меня, ничего не подписывай!»
«Что за черт?» — подумала я. Я ничего не понимала. И совсем странным казалось мне поведение Патти: я заметила, что она очень нервничает из-за этой телеги с группой. Я-то просто прикалывалась. А в жизни Патти началось что-то серьезное. Что-то, чего я не понимала.
Я не понимала, что она увидела: она может действительно сделать что-то стоящее.
Звездное небо поэзии
Джим Кэролл: Как-то ночью я шел к себе в отель «Челси». У входа в отель встретил Патти Смит и Роберта Мэплторпа — стоят перед входом в отель и собачатся… Патти меня увидела, прекратила ругань, подошла и сказала: «Ты ведь Джим Кэролл? А я — Патти. Привет».
Мы встречались и раньше — я замечал, что она разглядывала меня в «Максе» и на чтениях Поэтического Проекта в церкви святого Марка. К тому времени за мной уже успела закрепиться репутация поэта.
И она сказала: «Давай я к тебе завтра зайду? Тут есть книжечка одна, хочу ее тебе дать».
Я говорю: «Ладно, давай. Я живу в номере…»
Патти перебила: «Я знаю, в каком ты номере».
На следующий день она зашла. Насколько я помню, именно в этот день мы толком познакомились. С собой у нее была книга. Кажется, о каком-то индейском племени.
Патти пыталась заставить меня переехать на чердак, где они жили с Робертом. Это откровенно пугало. Она знала, что я встречаюсь с Деврой, манекенщицей — настоящей моделью в духе шестидесятых, в стиле не какой-нибудь Твигги, а настоящей Джин Шримптон — и я реально ее хотел. Патти же говорила: «Чувак, это пустая трата времени, забей на нее. Ты с ней встречаешься только потому, что она смотрится отличным дополнением к твой персоне. Я — та девушка, которая тебе действительно нужна».
Писательница Патриция Морисроу в биографии Мэплторпа пишет, что Патти все-таки затащила меня к себе. Ну, в общем, да. Но только с манекенщицей я все равно встречался.
Наши отношения не затянулись надолго. Я был первым парнем, с которым она встречалась там, на чердаке. И Роберт Мэплторп абсолютно не напрягался по этому поводу. Наоборот, мы с ним нашли общий язык. Он постоянно задавал кучу вопросов о самых разных вещах — он хотел знать, как можно изменить социальный статус. Он был в курсе, что я как раз парень с улицы, который раньше ходил в престижную частную школу.
Он знал, что у меня есть богатые друзья, но никогда не просил с ними познакомить. Он просто хотел научиться быть более утонченным. Но я не мог его этому научить, я лишь посоветовал ему читать больше книг. Прикинь, он вообще не читал. Дальнейшие его потуги оказались чудовищно нелепыми, как мотоцикл в шелках и бархате. Как свадебный торт мисс Хэвишем в «Больших ожиданиях». Но на самом деле он просто искал себя — собственную сущность и свое творческое «я».
Роберт постоянно разговаривал со мной вот о чем: почему я решил, что я не гей, несмотря на то, что время от времени выхожу на панель ловить мужиков? Мол, разве мне это не нравится? Я ответил: «Да, но я сначала беру с них деньги, Роберт. Так вот. А потом говорю, что больше не буду с ними встречаться».
Так что я признавал только один трах в одни руки. А Роберт все пытался успокоить себя, мол, он хотя бы бисексуал. Но в душе твердо знал, что он — гей. И пути назад уже нет.
Я просто принимал это как данность. Патти никогда при мне не говорила о Роберте, как о своем парне. В ее рассказах они больше были похожи на брата и сестру. Сама по себе Патти была очень старомодной. До того, как я перебрался на чердак, она каждое утро приносила мне в «Челси» завтрак — кофе, шоколадные пончики и пинту шоколадного итальянского мороженого. Бриджит Полк пыталась снять меня с героина, заменив его спидом, и это было нелепо. Тем летом мне стало хуже в десять раз. Я был вынужден вернуться к героину, чтобы не двинуть копыта. Патти работала в книжном магазине Скрибнера и воровала там деньги, чтобы я мог затариться герой. В общем, это был один из моих самых страшных наркоманских периодов. Но как же было здорово! Помнится, я был уверен, что она тотально сидит на спиде. Но Патти никогда не принимала никаких наркотиков. И это удивляло еще больше. Казалось, что Патти берет на себя часть моих страданий.
Патти постоянно смотрела, как я сплю. Представь, просыпаюсь и вижу, что она на меня смотрит. Кстати, кто-то еще рассказывал, что ей нравилось смотреть на спящих парней…
Я знал Патти с лучшей стороны: очень преданная и любящая. Короче, я так и не расстался с этой манекенщицей. Поэтому когда вдруг появился Сэм Шепард, я подумал: «Ну что ж, hasta la vista!»
Ленни Кай: Я написал заметку в Jazz and Pop и назвал ее «Лучшее из а капелла». Патти позвала меня, потому что она ее сильно воткнула. Я работал в «Виллидж Олдис», и она стала заезжать туда субботними ночами. Мы заводили Deauvilles или Moonglows и танцевали и в итоге близко сошлись. Она поинтересовалась, не подыграю ли я ей на гитаре на предстоящих поэтических чтениях в церкви святого Марка.
Джерард Маланга: Терри Орк познакомил меня с Патти Смит и Робертом Мэплторпом. Патти прислала мне несколько стихов, и я ответил ей в весьма восторженном тоне. Должен признаться, она была панком в последней стадии: от мозгов до кончиков ногтей. В ответном письме она написала: «Я все равно считаю, что пишу стихи лучше тебя». В какой-то степени это было шуткой. Но с другой стороны, она говорила вполне серьезно.
Я тут же заинтересовался этой особой, у нее был настоящий талант. Поэтому я организовал наши с ней совместные чтения на Поэтическом Проекте в церкви святого Марка.
Ленни Кай: В первую очередь мы представили «Мэкки-Ножа», потому как был день рождения Бертольда Брехта. А потом Патти прочитала целую пачку стихов, в том числе и «Богохульство», то, где «Иисус умер за чьи-то грехи…»
Потом мы сыграли ее песенку про Джесси Джеймса, потом «Балладу про плохого мальчика», где заводится гитара, нарастает громкость, темп все ускоряется и ускоряется, а в конце я должен был сыграть атональный зубодробительный соляк. Мне кажется, это именно тот набор, который нам всем необходим: твой любимый хит, немного попсы и атональный соляк.
Мы сорвали банк. Казалось, Джерард не сводил с нас глаз. Смена поколений «У Макса» не могла остаться незамеченной, а Джерард был представителем компании Уорхола, он помогал поднимать «Макс» на самом старте. Но в семидесятых там плотно осели рокеры, и порядки поменялись.
Джим Кэролл: Кто-то спросил Нико, не хочет ли она поучаствовать в чтениях Поэтического Проекта, поэтому она сказала мне: «Ты у нас вроде как молодой поэт? Меня тут зовут читать стихи в церкви святого Марка. Ты там выступал?»
Я ответил: «Да, было дело». Я был поражен до глубины души. Прикинь, чувак, эта тевтонская красавица спрашивает меня о моих стихах и читает наизусть свои.
Они были ужасны, ха-ха-ха!
Джерард Маланга: После того, как мы с Патти выступили вместе, я помог ей издать книгу через «Телеграф букс». Виктор Бокрис и Эндрю Вайли заигрывали со мной на тему издать сборник моих стихов, а я, в свою очередь, посоветовал им издать сборник Патти. И точно так же порекомендовал им издать «Книгу шрамов» Бриджит Полк. Я договорился с ними на две-три книги.
Виктор Бокрис: У Эндрю Вайли была книжная витрина на Джонс-стрит. Там и расположилась штаб-квартира «Телеграф букс». Эндрю жил в задней комнате, и я приезжал к нему из Филадельфии раз в неделю.
По телефону же мы общались каждый день. Он звонил мне в Филадельфию и говорил: «Я тут отвисаю с Патти Смит, она офигительная, ля-ля-ля, ее парень — из Blue Oyster Cult.
В конце концов, Эндрю познакомил меня с Патти. Мы встретились Двадцать третьей стрит, где она жила с Робертом Мэплторпом. Похоже было, что она там тупо отвисает. У Мэплторпа на стенах была развешана огромная коллекция полароидных фотографий сексуального толка. Не сказать, что на всех был голубой секс, но и таких было предостаточно, и это выводило меня из себя. В те дни я очень плохо относился к голубым. Они меня бесили.
В следующий раз я встретился с Патти в Нью-Йорке, когда приехал передать ей экземпляры ее первого сборника, изданного нами. Он назывался «Седьмое небо». Обычно, если кто-то печатает свою книгу, ему выдаются шесть авторских экземпляров. Но тут мы решили выдать Патти сорок, догнав, что она — настоящая рекламная машина и что сама раздаст книги нужным людям.
И вот я забрался на ее чердак с мешком книг под мышкой. Патти сильно напряглась, кто-то ей наплел ерунды, мол, «Дура, на фига ты с ними связалась? Как ты могла им позволить тебя издавать, не заключив никакого договора? Когда ты станешь знаменитой, они продадут миллионы экземпляров и сделают кучу денег!» Так что она на меня набросилась буквально с порога. К сожалению, в тот момент хладнокровие и дипломатичность оставили меня, и я сказал Патти: «Что ты за хуйню порешь?!»
Я был обижен до глубины души. Ведь я положил массу сил на то, чтобы эта книга вышла. Патти же сказала: «Да вы собираетесь наварить на этом вагон денег!»
Я ответил: «Патти, никто не покупает сборники стихов. Даже за гроши. Поэтому у нас с этого не будет никаких ДЕНЕГ. К сожалению, тут все совсем по-другому работает. Мы выпустили книгу потому, что считаем тебя достойной этого. И потому что нам самим это в радость».
Она вроде как расслабилась. Тут я сделал эдакий финт ушами — мы проделывали его миллионы раз, чтобы польстить людям. Я сказал: «Слушай, есть отличная идея. Я хочу взять у тебя интервью. Более того, я могу потом опубликовать его в одном хип-журнале в Филадельфии!»
Патти ответила: «Отлично», и, по-моему, мы устроили интервью той же ночью. Скорее всего, это было первое интервью в ее жизни. Оно получилось очень длинным и интересным: Патти рассказывала свою историю.
Патти Смит: Я работала на фабрике, проверяла детско-колясочные бамперо-бибикалки. Пришло время ленча. В это время к нам приходил чувак с маленькой тележкой, развозил обалденные сэндвичи с сосиской. Мне захотелось сэндвич. Он стоил чего-то вроде доллара сорока пяти. Захотелось мне, значит, сэндвич… А этот чувак приносил только две штуки в день. И тетки, которые командовали нашей фабрикой, Стелла Дрэгон и Дотти Нук, уже купили оба.
Больше я ничего не хотела. Бывает такое: хочется чего-то — хоть плачь! Я буквально помирала от тоски по горячему сэндвичу. Чтобы развеяться, решила пройтись на ту сторону железной дороги, к маленькому книжному магазинчику. Иду и высматриваю: чего бы такого почитать? Вдруг вижу: «Озарения». Ну, знаешь, дешевенькая такая книжка, в мягком переплете, «Озарения» Рембо. По-моему, эта книжка была у каждого ребенка. В ней — грубая крупнозернистая фотка самого Рембо. Я подумала: «Неужели он так изящно выглядит?» Этот тип выглядел как гений. Я буквально вцепилась в эту книгу. Даже не знала, о чем она, мне просто понравилось это сильное имя: Рембо. Я, кажется, даже назвала его «Римбод» и думала, что он очень крутой.
И вот иду обратно на фабрику. Читаю книжку. С одной стороны она была на французском, с другой — на английском. И это чуть не стоило мне работы. Дотти Нук увидела, что я читаю что-то на иностранном языке, подошла и спросила: «Зачем ты читаешь всякую иностранщину?»
Я отвечаю: «Да нет, это не иностранщина».
Она говорит: «Иностранщина! И наверняка коммунистическая. Вся иностранщина — про коммунистов!»
Она орала так громко, что народ подумал, будто бы я читаю «Коммунистический манифест» или типа того. Все сбежались, начался страшный бардак. В порыве бешенства я свалила с фабрики и пошла домой. Так что я поняла, что это очень важная книга, еще до того, как ее прочла.
Я буквально влюбилась в нее. Благодарение богу, что так случилось, потому что это было очень здорово.
Джим Кэролл: Моя бывшая прислала мне ротаторный журнал из Филадельфии. Там было интервью с Патти. Один из вопросов звучал так: «С какими тремя поэтами ты бы хотела отправиться в турне?». И Патти ответила: «Мохаммед Али, Джим Кэролл и Бернадетт Мейер». Она сказала, что я — «единственный настоящий поэт в Америке».
Патти подарила мне экземпляр «Седьмого неба» и, конечно же, рассказала, какие стихи посвящались непосредственно мне. Правда, я думаю, что она говорила то же самое куче народу. И уверен, что именно мне посвящены только те стихи, которые она показывала мне сразу.
Джерард Маланга: Книжка вышла. И я прихуел от Патти. Потому что в ней она благодарила какую-то Аниту Палленберг, которую даже не знала, Бобби Ньювирта и кого-то еще.
Не то чтобы мне хотелось благодарности или признания… Но я один из тех, благодаря кому эта книга увидела свет. В продвижение таланта Патти я вложил дикую тучу сил. Что она собой представляла? А ничего, и звать ее никак! Но я поддерживал ее, потому что видел в ней искру художественного таланта. Бросил все дела, выкручивал людям руки, принес ей популярность на блюдечке. И что в итоге? Она поворачивается ко мне спиной и выражает благодарность Бобби Ньювирту?
В самом деле, что за черт? Я никогда с ней этого открыто не обсуждал, но всю дорогу бесился, как дьявол. Она написала эту благодарность Бобби Ньювирту наверняка потому, что крутила с ним шашни. Да и пускай, но что он для нее сделал? Разве что познакомил с Диланом… Короче, тут дело нечисто.
Эд Фридмен: Однажды вечером на чтениях Патти представляла Рут Клигмен, подружку Джексона Поллока. Вступление было такое: «Когда я росла в Джерси, представьте, пределом моих мечтаний было стать подружкой великого художника, музыканта или артиста, представьте, и поэтому первое, что я сделала, когда свалила из дома, — стала девушкой Роберта Мэплторпа. Прикинь, Рут Клигмен, насколько больше возможностей у тебя? Насколько больше?!»
Думаю, Рут прихуела. Я бы не выдержал: подаешь себя как поэта с серьезными намерениями, а тебя представляют как подстилку для художников.
Гораздо позже я сказал: «А, Патти. Как ты тогда представила…»
Патти тупо взглянула на меня: «Че, я плохо выглядела, да?»
Джим Кэролл: Патти жаловалась, что никак не может договориться об участии в очередных чтениях Поэтического Проекта, говорила: «Они просто завидуют… Я так всем понравилась тогда». Думается мне, так оно и было. Короче, я им заявил, что на следующие чтения выйду вместе с Патти.
В тот день я отвисал в Ри, в Нью-Йорке, у моего приятеля Вилли, персонажа «Дневников баскетболиста». Вилли был типа один из немногих нарков в районе. Тем утром ебаный местный шериф решил, что пора его брать. И как раз во время рейда, на рассвете, мне посчастливилось сидеть у Вилли дома. Они нашли только коповскую дудку с остатками внутри, но нас повязали все равно. Пришлось переться в местный обезьянник. Но чуть раньше я заказал в местном ресторане одно из лучших на моей памяти блюд итальянской кухни. И только потом они отвезли нас в Уайт-плейнс, чтобы завести дело. А еще позже судья отклонил его рассмотрение.
Время шло уже к полуночи. Хвала небесам, нам не грозила ночевка в обезьяннике. Не так уж плохо для него получилось, для обезьянника-то. Серьезно. Но я пропустил чтения. Никто не знал, где я. А Патти начинала свою часть, предварив ее словами «Ну, все мы знаем, что у Джима кое-какие проблемы…»
Думаю, что Энн Уолдмен и все остальные в Поэтическом Проекте обалдели: ты ж прикинь, «Джим—то, оказывается, такой ненадежный чувак!».
Патти ответила что-то в духе: «Вам нравится, что он бунтарь, да? Но как только дело касается вас самих, вам сразу перестает нравиться? Ну что же, за Джима Кэролла…»
В любом случае, вечер был за ней. И она могла распоряжаться им, как хотела. Сам хорош — попал к мусорам и тем самым дал ей в два раза больше времени на выступление.
Патти Смит: Все поэты в церкви святого Марка — сплошные рохли. Эти пиздоболы писали что-то типа: «Сегодня в 9:15 мы с Бриджит на пару загоняли по вене спид…» Клево получалось. На словах. Но стоило Джиму Кэроллу под кайфом ввалиться туда и начать блевать, как их тут же воротило. Видите ли, это уже не стихи, и типа так не катит.
Пока ты просто умеешь играть словами — все отлично. Но если ты на самом деле живешь этим — все, труба. Стоять к тебе лицом им не по кайфу. Джим Кэролл был единственным шансом Поэтического Проекта церкви святого Марка подружиться с реальностью, он был единственным настоящим в этой тусовке. В смысле, настоящим поэтом. Наркоман. Бисексуал. Его выебали насквозь, это сделал каждый гений Америки — и мужчины, и женщины. Он все пропускал через себя. Его образ жизни отвратителен. Иногда приходилось выволакивать его из канавы. Он сидел в тюрьме. Он — настоящий торчок. Но кто из великих поэтов не таков? Я тащилась от того, что Джим Кэролл написал свои лучшие поэмы в двадцать три — в том же возрасте, что и Рембо. И та же бравада, то же склад ума, что и у Рембо.
Но эти уроды его завернули. Потому что он, видите ли, накосячил. Видите ли, не пришел на собственные чтения. Сидел в тюрьме. И пусть его. Все так и запищали: «Ой, ну мы не можем больше приглашать его на чтения». Полный бред.
Дункан Хана: Про Патти я знал еще до переезда в Нью-Йорк. Чудо-смесь рок-цыпочки, девчонки-поэтессы и чего-то вроде историка, битницы. Экзистенциализм и рок-н-ролл, как раз по мне. Я думал: «Черт, круто!»
Еще в Патти торкал безудержный фанатизм. Ее стихи больше похожи на фанатские письма. Записки поклонника Рембо. Мне это было знакомо, потому как я сам делал то же самое, хранил журналы, строчил послания мертвецам. А она делала все куда увереннее, по-взрослому, так ведь? И ей удавалось делать из этого искусство.
Мы всегда пытались отстраниться от происходящего, быть сбоку припека. Маргиналы, мать твою. Никогда не забуду, как приехал в Нью-Йорк, увидел Патти и сказал: «Эй, тебе, должно быть, нравится Эгон Шиле?[38]»
Эгон Шиле — венский экспрессионист с чумовой прической. Отсидел за порнографию, умер в двадцать восемь. Короче, почти идеал.
И Патти ответила: «О да! Он супер».
«Хе, тебя, наверное, натурально плющит от него?»
«Да вообще пиздец просто».
Один огромный культ личности, да? И все окутано тайной. Блин, круто было!
Джим Кэролл: Помню, крепко заторчал в комнате у Сэнди Дейли, в отеле «Челси». Где-то спустя год после разрыва с Патти. И вот стою, приобняв ее за талию, и говорю: «Нам стоит держаться вместе, Патти!»
Сдается мне, она уже успела втюриться в Сэма Шепарда. Потому что они с Сэнди переглянулись и нервно захихикали — не иначе как уже успели посудачить, бабы. Ну, и ответ звучал так: «Чувак, ты чего, издеваешься? Сказал бы ты это год назад — и я бы выпрыгнула из окна, малыш. Теперь поздно. Звиняй, Джим».
Прикинь, еще и добавила: «Я же тебе говорила, что ты еще пожалеешь. Надо было оставаться со мной».
Так и случилось, чувак. Может, конечно, получилась лажа с моей стороны. Но, учитывая то, как Патти постоянно шарахалась туда-сюда, вряд ли я мог держать все под своим контролем. В книге Мэплторпа сказано, что она меня бросила после того, как узнала о поэзии все, что знал я, и получила некоторую известность. Но это не совсем так. Мы просто разошлись… Ну, это, блин… Она говорила что-то типа: «Я была верна тебе, а ты продолжал трахаться с манекенщицей!»
Но о поэзии мы говорили очень много. Стихи Патти сильно отличались от моих. У нее было полно дионисийских штучек, я же, скорее, придерживался аполлонической эстетики. Кстати, именно поэтому Патти так удачно пробилась в рок-музыке: ее сумасшествие здорово оттенялось ее очаровательной сентиментальностью. И все это сочеталось с причудливой гневно-очаровательной манерой, также ей присущей.
Она могла пустить все на самотек. Правда, нельзя сказать, что у нее проблемы с внутренней дисциплиной. И для меня это было очень важно. Патти впитывала все, что я говорил о форме, о длинных строках. Но ведь это все чушь, технические заморочки, и никто из нас не собирался меняться. Мне не нравились ее стихи, но некоторые строчки были действительно хороши.
Виктор Бокрис: Джон Калдер, возглавлявший «Калдер и Боярс» — что-то типа английского «Гроув пресс» — согласился издать антологию авторов «Телеграф». Поэтому мы вместе — Эндрю Вайли, Джерард Маланга, Патти Смит и я — в 1972 году отправились в Лондон.
Приезд Джерарда описан в New Musical Express. В статье сказано, что Джерард Маланга выступал на чтениях вместе с Патти Смит и Эндрю Вайли.
Джерард Маланга: Великое выступление. Мы выложились на полную мощь. Я уходил со сцены последним. Место было шикарное. Все обито красным бархатом, как в ковбойском фильме. Я был одет во все белое. Период исключительной духовности, я находился в поиске, как Дон Хуан. Читал Сэлинджера и Кастанеду и возбуждался, ха-ха-ха!
Виктор Бокрис: Джерард в те дни носил все белое. Он только что вернулся из Индии или типа того. Представь: вокруг дикий гвалт, а он садится на землю, скрестив ноги, и начинает декламировать стихи без предупреждения. И вдруг все шикают друг на друга: «Тссссс! Джерард читает!»
Он читал поэзию в духе Роберта Крили, что-то там: «Я смотрел и не видел ТЕБЯ в этом МЕСТЕ. Ты была, словно СВЕТ, льющийся из окна…»
Потом вышла Патти. Она была великолепна. Знала, что делает. К слову, одевалась она тоже с умом. Мешковатая футболка, отлично подчеркивающая грудь — а у нее здоровые такие титьки. На обложке Time Out была фотка, где Патти, обнаженная по пояс, держит молоток наперевес. Из всей одежды — только ожерелье. И прическа а-ля Кит Ричардс.
В ту ночь она читала что-то из своего «Седьмого неба». Но потом она рассказала историю в стихах, начав ее словами: «Я еще не совсем ее закончила… Но там приблизительно так: мальчик смотрит на Иисуса, как он спускается по ступеням…» Потом запнулась где-то в середине и сказала: «Бля, ебать. Забыла…»
Народ оценил: «О, как это прелестно, она забыла стихи». Но Патти выдала: «Бля, ну что за хуйня… Ща все будет», — и дальше придумывала прямо на ходу.
Патти смотрелась, как панк — как панкесса. И это очень, очень хорошо работало. Слушатели были просто ошеломлены. Никто никогда не видел ничего подобного.
После Патти вышел Эндрю Вайли. Поскольку он очень хотел выступать последним, то ему досталось гораздо меньше времени, чем нам. Потому что владельцу порнотеатра пора было уже сворачивать лавочку, а не то его могли загрести. Чувствовалось, что время давит на Эндрю. И, наверно, он понимал, что Патти — гвоздь программы. А когда ты уже увидел выступление звезды, на других смотреть не станешь.
Выходим потом на улицу, решили промочить горло. Вокруг народ завел шарманку: «Парни! Сегодня ночью вы изменили Лондон, все дела». Патти с Джерардом исчезли. Джерард вообще жил в собственном мирке, а Патти была слишком независимой особой, чтобы тусоваться с нами. Думаю, она провела остаток ночи с Сэмом Шепардом.
Джерард Маланга: По странному совпадению Сэм Шепард оказался в Лондоне в одно время с нами. Поэтому, когда я понял, что Патти нужно место, где бы они могли встретиться, я дал ей ключи от своей комнаты в отеле: «Эй, держи. Сегодняшний вечер твой».
Утро после поэтических чтений мы провели вместе за завтраком в Найтсбридже, прямо напротив церкви, куда ходил Эзра Паунд.[39] А потом отправились на фотосессию для «Телеграф букс».
Виктор Бокрис: Джерард сказал: «Только никому! Сэма Шепарда здесь не было!». Я ответил «Понял», хотя даже не знал, кто такой этот Сэм Шепард. Оказалось, что это вызывающего вида чувак с длинными волосами, который держался поодаль от нас с видом «Никому не говори, что я здесь». Он был женат и не должен был встречаться с Патти.
Есть целая пачка всем известных фотографий — Эндрю в своем берете и кожаной жилетке. Я с длинным белом шарфом. И Патти с черными, как уголь, волосами. Ну что поделать? У каждого в голове живет свой белый таракан.
Джерард Маланга: Вернувшись в Нью-Йорк, Патти Смит и Сэм Шепард написали пьесу под названием «Уста ковбоя». Это были два писателя, у них была связь, и они вместе написали эту пьесу. Это почти как заниматься любовью на сцене.
Терри Орк: Сэм Шепард и Патти Смит репетировали «Уста ковбоя», когда я привел к ним Ника Рэя. Он ставил «Бунтаря без причины». Нужно было, чтобы он оценил постановку. Я изо всех сил пытался найти деньги, чтобы снять спектакль на пленку. Но сразу после премьеры Сэм вдруг простудился и покинул город. Не выдержал напряжения: фактически это была измена на глазах у собственной жены и ребенка… Это было чересчур для него. В-общем, он спекся.
Эд Фридмен: Я видел Патти на групповых чтениях Поэтического Проекта в церкви святого Марка. Она была на голову, да еще и целые плечи выше всех остальных. В первую очередь я говорю о том, как она умела очаровывать публику. Она действительно могла быть звездой и была ей среди поэтов: помесь Рембо и Кита Ричардса, The Velvet Underground и Дженис Джоплин. И она говорила об этих людях. Ее работы звучали романтически. Но она умудрялась совмещать романтизм с характерными чертами попсы. В выступлениях она могла играть, словно настоящий мужчина. Помесь мужчины и женщины. Этакий гермафродит.
В поэме «Изнасилование» она избрала точку зрения мужчины, а объект изнасилования назвала «Душка Гомик».
К тому времени феминизм уверенно набирал обороты. Не думаю, что они считали Патти одним из своих символов, ха-ха-ха. Но, сдается мне, это было частью ее имиджа — она вполне могла бы родиться мужиком.
Как-то раз Патти сказала мне: «Аллен Гинзберг думал, что я — смазливый мальчишка. И пытался меня снять. А я ему сказала: «Смотри на сиськи, Аллен! Обрати внимание на сиськи!»
Патти Смит: Мне особо скрывать нечего. Поэтому я пишу про девчонок, которые прощаются с девственностью. И пишу об этом так, как это делал Лорка. У меня есть одна вещь, там рассказывается, как брат изнасиловал мертвую сестру при свете белой луны, называется «Древо Пениса». Так вот главный герой посмотрел на тело сестры и произнес: «Ты так холодна в смерти. И ты еще холодней ко мне, чем была при жизни».
Большинство моих стихов посвящено женщинам, потому что женщины меня вдохновляют. Лучшие художники — кто? Мужики. А кто их на это вдохновляет? Женщины. Дух мужественности во мне вскормлен женским началом. Я влюбляюсь в мужчин — и они овладевают мной. Мне плевать на эмансипацию. Так что писать о мужиках не получается, поскольку я у них на крючке. Но с бабами я могу быть мужественной, могу сделать их своей музой. И я использую женщин.
Джоуи Рамон: Я встретил Патти в «Кеннис Кэствейс», в самом начале. Она читала стихи. Каждый раз, дочитав стихотворение, она комкала лист и швыряла его на пол. Или, например, читает, читает… Вдруг хватает стул, кидает его через всю комнату, он врезается в стену и разлетается в щепки. Меня так вставляло… Никогда о ней не слышал, но впечатлился будь здоров.
Ричард Хелл: Я решил посмотреть на Патти, когда узнал, что она выступает в гей-клубах, в частности в «Le Jardin». И что она сводит этих чертей с ума. Это меня убило. «Неужели эта публика сходит с ума от стихов какой-то девчонки?»
Патти выворачивала их на полную, это было обалденно, она была очень жестокой, но очаровательной и ранимой одновременно. Абсолютный вперед, без сомнений.
Ли Чайлдерс: После того, как кончился ангажемент «Свинтуса», я вернулся в Нью-Йорк и устроился на работу в журнал 16. Потом Лиза Робинсон уговорила Роя Холлингворта, журналиста из лондонского Melody Maker, нанять меня как фотографа. Рой сказал: «Я тут слышал о группе под названием New York Dolls. Подозреваю, что это нечто. И к тому же бесподобное нечто. Поехали, пофоткаем их, заодно интервью возьмем».
Мы отправились на какой-то чердак на Бауэри. И конечно же, New York Dolls хорошо подготовились к встрече. Видимо, как-то пронюхали про визит представителей Melody Maker, поэтому вырядились в женские шмотки и накрасились. Одеваться в женское тогда считалось крутью. Дэвид Йохансен надел прозрачную блузку в горошек. Но мне понравилось. Шел 1970 год, и я был покорен этими эффектными парнями в женской одежде. Помню, я был уверен, что ни одного с нормальной ориентацией среди них нет.
Джерри Нолан: В самом начале аудитория New York Dolls состояла в основном из геев, но, мы-то, само собой, стояли на своем. Нам нравились девки. И позволь сказать тебе кое-что: бабы об этом сразу же прознали. Это мужики почему-то смущались. А тетки знали, что нам по хую, что на нас надето. И они любили нас за это и за то, что нам хватает смелости так выглядеть и поступать. Им это нравилось.
Ли Чайлдерс: Я думал, что все они — пидоры. Конечно же, я ошибался. Но они были очень забавные. Очень, очень забавные — и это важнее для меня, чем женская блузочка, гетеро- или гомосексуальность. Я ведь думал про них именно так, потому что они разговаривали по-пидорски. Они играли геев. Не помню точно, о чем мы болтали, но чего-то про секс, там было полно всякого в духе «хуи и гранд-хуи», ну и так далее.
Я был молод и достаточно наивен. Поэтому принял все за чистую монету, когда Джон Фандерс болтал со мной о «гранд-хуях». На самом деле он нес всякую ересь, потому что хотел получить контракт на запись. Ну, разве не забавные времена были? Я снял пачку отличных фоток, вправду отличных фоток. Никакой пошлости, но их видение мира отражалось в них полностью. Они пригласили меня на следующее шоу, которое должно было состояться на выходных в Центре искусств Мерсера. К их чести, да и моей тоже, замечу: вся дурь — сексуальность, макияж, женские блузки — остались за бортом, стоило мне послушать их всего минуту. Обожаю правильный рок-н-ролл, а ребята оказались стопудовой рок-н-ролльной группой.
Дэвид Йохансен: Когда мы начинали New York Dolls, никто особо не умничал. Кучка перцев, продавцов из магазина, только-только собравшихся вместе. Я стоял у микрофона, Джонни Фандерс лабал на лид-гитаре, Сил Силвейн — на ритме, Артур Кейн играл на басухе, а Билли Мурсия сидел за барабанами. И никто никому не гундел: «Надень вот это или сделай вот то».
Не знаю, откуда пошла эта фишка с глиттером. Мы всегда относились к шмоткам бережно. В смысле — взял старые штаны и надел их еще разок. Мне кажется, «глиттер-рок» назвали так из-за молодежи, которая приходила нас слушать. У них периодически встречались блестки на лице или в прическе. Пресса обозвала все дело «глиттер-роком». Название пошло от какого-то писаки. Но на самом деле мы играли академический рок-н-ролл. Перепевали песенки Отиса Реддинга, Сонни Боя Уильямсона, Арчи Белла и Drells. Короче, никакого глиттер-рока и в помине не было — самый простой рок-н-ролл.
Мы, вообще-то, полагали, что это единственно возможный стиль поведения, если ты играешь в рок-н-ролльной команде. Быть ярким, вызывающим.
Сиринда Фокс: Дэвид Йохансен позаимствовал у Театра абсурда пресловутую скандальность и привнес ее в рок-н-ролл, основав New York Dolls. Стопудово это сделал он. Ведь Дэвид стремился быть настоящим хипстером и плевал на условности. Мне кажется, он очень сильно хотел казаться частью именно театральной сцены. Театр абсурда куда больше захватывает, чем рок-н-ролл. Он более живой, что ли… По крайней мере, его не обстригали, не латали и не вылизывали, лишь бы выкинуть на потребу масс-медиа. Как это делали с тогдашним рок-н-роллом.
Дэвид смотрел на театр с интеллектуальной точки зрения. И он очень хотел попасть в труппу Чарльза Лудлама. Дэвид и Чарльз дружили, и, по-моему, он даже сыграл какую-то эпизодическую роль в постановке Чарльза. Гарпун, что ли, нес, или чего-то там… Но слов у него в роли не было.
В любом случае, ближе подобраться к этому миру он уже не мог. Он был чуть более гетеросексуальным, чем они от него ожидали. Они отвернулись от девушки, с которой гулял Дэвид. Думаю, его это обижало. Дэвид хотел вырваться из границ Стейтен-Айленда, но Уорхолу он был неинтересен и Лудламу тоже. Тогда Дэвид затеял New York Dolls. И больше театральная сцена была ему не нужна. Ничего настолько потрясающего и смешного, блестящего, искрящегося и даже дикого в рок-н-ролле никогда не было. До появления New York Dolls.
Джерри Нолан: Dolls ринулись выступать, в основном по вторникам в Центре искусств Мерсера. И еще в отеле «Дипломат». Я влюбился в них сразу же. Я думал: «Вот блядь! Эти ребята делают то, на что никто уже не решается. Они возродили песни длиной всего в три минуты!» В то время стояло засилье десятиминутных соло на барабанах или же гитарных запилов на двадцать минут подряд. Песня могла занимать целую сторону альбома. Меня все это так достало! Бля, ну что это за «кто кого переиграет»? Скукотища та еще, короче. Рок-н-ролльщику делать было нечего. Ну, чуть позже появились Top Forty, можно было там поиграть и стабильно заработать свои несколько баксов… Но меня блевать тянуло от Top Forty.
Dolls не просто обращались к подросткам. Они притягивали молодую творческую тусовку: Энди Уорхола, художников и художниц, других музыкантов. Однажды на их концерте мне довелось встретить Джими Хендрикса. Он попросил свою девушку найти меня, и она представила нас друг другу. Джими сказал: «Я торчу от твоего костюма!». На мне был костюм из красного вельвета, с бархатными манжетами и бархатным шейным платком, красное на красном. Он спросил разрешения потрогать все это и спросил: «Слушай, а где ты его купил, а?». Я ответил: «Сам сделал».
Вот такие дела творились. Помню, одно время я гулял с Бетт Мидлер, потом на какое-то время она исчезла из моего поля зрения. И вдруг я случайно наталкиваюсь на нее в «Мерсере»! Не все это понимают, но мы не считали концерты New York Dolls местом общего сбора. Ты загружаешься дурью, потом бредешь домой. Но отель «Дипломат» и Центр искусств Мерсера собрали всех нас.
Дэвид Йохансен: Центр искусств Мерсера — многокомнатное заведение, работавшее по антрепренерской схеме «как заставить людей оставить свои деньги у нас в Нижнем Ист-сайде». В одной из комнат постоянно ставили какие-нибудь пьесы. Основной была «Пролетая над гнездом кукушки», именно она окупала аренду. В общем, у них были мини-театр, кабаре, бар. Стояли милые пластиковые сидения, везде сплошной модерн по тем временам. Сейчас, конечно, это смотрится безвкусно. Прощай, манхэттенский шик! В кабаре заправлял чувак по имени Луис Сент-Луис и его «Сент-луисский экспресс». Сам он играл на фортепьяно, а чернокожие девицы ему подпевали. Еще одну комнату называли «Кухня» или «зоокомната». Там был сплошной концепт-арт, там могло случиться все что угодно. И еще была комната Оскара Уайлда. Они сами не знали, что с ней делать. Ее-то мы и оккупировали для начала.
Джерри Нолан: Я смотрел на Dolls и думал: «Черт! Как бы я круто сыграл эту песню! Или вот эту! Или эту!»
И я с головой бросался в ожесточенные споры с друзьями, музыкантами моего возраста. Никто не понимал, почему Dolls привлекают столько внимания — они никак не тянули на музыкантов с великой техникой.
А я говорил: «Да вы не шарите ни хуя! Перцы вернули нам волшебный дух пятидесятых!»
Сумасбродные, но естественные. Каждое их движение, казалось, взорвет газеты на хрен! Их популярность росла день ото дня. Все только и говорили о них. Их песни напоминали то, чего уже десять лет никто не слышал: вступление, развитие темы, завершение, бум-бум-бум.
Дэвид Йохансен: Публика была очень развращенной. И мы должны были быть такими же. Нельзя было выйти на сцену в костюмах-тройках, это бы их не вставило. За свои деньги они хотели чего-то большего. И мы были постоянно против них. Мы были неукротимы. Вступали в единоборство с публикой, кричали: «Эй, вы, тупари-ублюдки! Вставайте и танцуйте!» Вежливость не входила в список наших добродетелей.
И мы первыми надели ботинки на здоровенных каблуках. Мама Билли Мурсии все время каталась в Англию, и нам постоянно попадались фотки в английских газетах, где девчонки ходили на таких каблуках. И мы стали заказывать башмаки оттуда через маму Билли. Ставили ногу на бумагу, обрисовывали ее по контуру, а потом отдавали «чертежи» ей. Она ехала в Лондон и возвращалась оттуда с двумя десятками пар башмаков. И все мы их надевали, красили, продавали…
Ли Чайлдерс: Dolls устраивали шикарные перформансы. И посещать их скоро стало модно. В общем-то, туда ходили не столько Dolls посмотреть, сколько себя на их концерте показать.
В выступление вовлекались все. Неважно, где ты стоял — на сцене или в зале: ты участник перформанса. Вся публика была такая же причудливая, как и сами Dolls. Помню, там были Уэйн Каунти, Harlots of 42nd Street, Сильвия Майлс, Дон Джонсон, Патти Д`Эрбанвиль. Вся эта банда гуляла в толпе и плясала.
Конечно, там были Дэвид Боуи и Лу Рид, смотрели и учились. Дэвид Боуи частенько приезжал повтыкать на Dolls. Лу наоборот, появлялся там редко.
Выступления Dolls в Центре искусств Мерсера — это один из тех редких случаев, когда действительно стоило оказаться там, где оказаться считается модным. Потому что это был лучший рок-н-ролл за долгие годы. Реальный рок-н-ролл.
Дэвид Йохансен: Люди, которые смотрели на Dolls, восклицали: «Бля, да так каждый сможет!» И мне кажется, что самый важный вклад, который Dolls сделали в историю панка, — мы показали людям, что так действительно может каждый.
Когда мы только росли, чувак, рок-н-ролльные звезды были такие: «О-о! У меня шелковый пиджак, я крут и клев, я живу в золотой клетке и вожу розовый «кадиллак»». И прочее говно в том же духе. Dolls не оставили от всей этой ереси камня на камне.
Потому что на самом деле мы были нью-йоркскими детьми, которые плевали и срали на публику, были сексуальными и не верили в мифы. Ясно, что мы сделали для рок-н-ролла, — мы вернули его на улицу.
Ричард Хелл: Музыка обросла жирком. Недоразвитые шестидесятники заполонили стадионы. Прикинь, с ними обходились, как с VIP, а они пыжились в ответ, изображая из себя VIP. Это ни фига не рок-н-ролл. Это картинная поза. Как правильно встать, откуда свет… А Dolls — это как будто на сцену вытащили кусок улицы, понимаешь? И еще одна классная фишка: что на сцене, что за ней — они везде одинаковы.
Дэвид Йохансен: Все вышло очень просто. Вокруг не происходило ровным счетом ничего. Ни одной команды. Мы просто пришли, и все заорали: «О, Dolls — это лучшее со времен Bosco!» А мы были единственной командой, серьезно. Никакой конкуренции. Нам не надо было быть особенно крутыми.
Неограниченная власть[40]
Джейн Каунти: Когда мы вернулись из Лондона, Дэвид Боуи как раз собирался в турне Ziggy Stardust.[41] Его убедили постричься и выкрасить волосы в оранжевый цвет — настоящий инопланетянин, поехавший в турне.
Настояла на этом Анджела, его жена. Кроме того, Тони Ди Фриз нанял Черри Ваниллу, Ли Чайлдерса, Тони Занетту, Джеми Ди Карло — они собрали вокруг него всех этих фриков, чтобы он хорошо смотрелся. Но если бы не ради «Свинтуса» Энди Уорхолла, то не было бы никакого «МейнМена», то есть в нашем случае Зигги Стардаста.
Ли Чайлдерс: Дэвид Боуи начал творить свою легенду еще в Лондоне. Неожиданно он стал настоящей суперсенсацией: как они с Миком Ронсоном жевали старые гитарные струны. И когда пришла пора везти Дэвида Боуи в Америку, Тони Ди Фриз, менеджер, договорился с Тони Занеттой, который играл Энди Уорхола в «Свинтуса». И эти двое организовали союз… Зачем — бог их знает…
В общем, Тони Ди Фриз и Тони Занетта пригласили меня отобедать в таверне «У Пита». Там я нес всякую чушь, в общем-то, как всегда: «О, да нам надо это делать! Да это ж здорово будет!» В конце обеда Тони Ди Фриз говорит: «Ну, Зет, — так он называл Тони Занетта, — похоже, вице-президент у нас есть».
Я даже не въезжал, что они собираются предложить мне работу. Думал, это обычный треп за обедом… Но именно так я стал вице-президентом «МейнМен», компании, продюсирующей Дэвида Боуи. Конечно же, мы сразу затащили к себе Черри Ваниллу, предложив пост секретаря. И вот мы — американская компания.
Пол Морисси: Тони Ди Фриз приволок смешного крошку Дэвида Боуи на Фабрику Уорхола. Всеми делами там заправлял я — никто ничего с Энди не обсуждал, потому что Энди просто не знал, что сказать. И все разговоры висели на мне.
Вот, беседую я с Тони Ди Фризом, и он говорит: «RCA выделили мне кучу денег на раскрутку вот этого парня в Америке» — и указывает на Боуи. Смешного, маленького белокожего парня, который сидит, скрючившись, в углу.
Тони говорит: «Мы уверены, что он будет срывать крыши. Это гигант. А RCA выделили мне кучу денег. И моя идея раскрутки Боуи заключается в том, что Энди Уорхол поедет с нами в турне по Соединенным Штатам».
В одном углу сидит Энди, а в другом — маленький застенчивый Боуи. Сидят и таращатся друг на друга через всю комнату. И вот Ди Фриз предлагает проплатить Энди, как статиста из группы поддержки! Для Дэвида Боуи!
Я не мог поверить ушам. Я сказал: «RCA платит ТЕБЕ, а ты собираешься платить ЭНДИ? А почему бы им не проплатить нам напрямую, чтобы мы раскрутили собственный проект, как вышло с The Velvet Underground?»
Это казалось чудовищной глупостью — получать гонорар за раскрутку чуждого тебе проекта. Только потому, что некто Ди Фриз хочет, чтобы Дэвид Боуи стал новым The Velvet Underground.
Поэтому я ответил: «Знаешь, мне эта идея не нравится. Мы тут маленько заняты… Вот прямо сейчас и заняты».
Биби Бьюэл: Я познакомилась с Дэвидом в «Максе». Была там с Тодом Рандгреном и друзьями. Дэвид с женой подошли к нашему столику. Он сказал, что я очень красивая, его жена сказала то же самое. Потом он представился, представил жену, Анджелу и спросил, как меня зовут.
Я ответила: «Я — Биби Бьюэл. А это — мой парень, Тод Рандгрен».
Он взглянул на Тода и сказал: «О, я о тебе слышал. Говорят, ты хитрожопый парень».
Тод сказал: «Ну да. Мне еще говорили, что ты хочешь это проверить».
Дэвид посмотрел на него безумным взглядом. Потом они какое-то время сверлили друг друга глазами и пыхтели от ярости.
На следующий день раздался телефонный звонок. Это оказался Дэвид. Каким-то образом он узнал, где я живу, и продолжал меня преследовать. Пригласил в мюзик-холл «Радиосити» на Rockettes, потом попросил устроить ему экскурсию по Нью-Йорку.
Он был очень мил. Мы прошлись по магазинам, и Дэвид купил мне две пары туфель, два платья и немного блеска — «звездочек». Через неделю, когда я повела его смотреть на Dolls, мы намазали себе лица этим блеском.
Он подвез меня в обалденном лимузине. Я спросила: «Откуда у тебя столько денег?»
Он ответил: «Забей, за все платит мой менеджер». Тем, кто еще не успел стать таким же, Дэвид казался крайне экстравагантным.
Короче, мы пошли на шоу. Там-то все и случилось. The Dolls играли охуительно, а Боуи улыбался до ушей. Когда меня не целовал. И вот я снова супершлюха. Потому что во всех газетах и по всему городу звучит: «Шлюха возвращается!»
Дэвид Йохансен: Боуи частенько захаживал в Центр искусств Мерсера посмотреть на нас. Раньше я о нем ничего не слышал. Помню, он ходил в стеганых женских шмотках и спрашивал меня: «Слушай, кто тебе прическу делал?»
Я отвечал: «Джонни Фандерс», и это было чистой правдой.
Стив Харрис: О Дэвиде много говорили, ведь он почти подписал контракт с «RCA Рекордз». Когда его встретил кто-то из «Электры», ему сказали: «А почему бы тебе не сходить посмотреть «Электру», неплохая ведь компания?» Так он и сделал. Когда люди приходят в «Электру», они обычно спрашивают: «Расскажите мне о Джиме Моррисоне». Но когда пришел Дэвид, то он спросил: «Расскажите мне про Игги».
Дэнни Филдс: Как-то ночью Лиза Робинсон позвонила из «Макса». Дэвид Боуи хотел познакомиться с Игги, который сидел у меня дома и пялился в телевизор. Я сказал: «Помягче с ним, он упоминал тебя в Melody Maker в списке лучших новых исполнителей».
Меня очень удивило, что кто-то в Англии вообще слышал об Игги. Поэтому я сказал: «Повежливее с этим Дэвидом Боуи. Кроме того, он прикольный, неплохо бы с ним познакомиться. Так что давай, собирайся».
Короче, мы пошли на встречу. Не знаю, о чем они там разговаривали. Наверняка чего-нибудь в духе: «Эй, чувак, мне нравится твоя музыка».
Ли Чайлдерс: То, что Дэвид Боуи так увлекся персоной Игги, объяснить очень легко. Боуи страстно желал воткнуться в рок-н-ролльную реальность, где жил Игги и куда никак не мог попасть сам Боуи. Он же обычный студент-гуманитарий из Южного Лондона. А Игги — настоящее детройтское отребье. И Дэвид понимал, что никогда не сможет постичь того, что Игги носит в себе с рождения. Поэтому он решил попробовать это купить.
Дэнни Филдс: Когда Игги затусовался с Дэвидом Боуи, я стал видеть его гораздо реже и вздохнул с облегчением. Мое общение с Игги и его группой было слишком большим геморроей, чтобы я радовался возможности и дальше с ними работать. Дело уверенно двигалось в какую-то жопу. Поэтому я очень обрадовался, увидев, что Игги общается с кем-то, кто действительно способен ему помочь. Особенно, если этот кто-то — Дэвид Боуи.
Рон Эштон: Так получилось, что я стал в Веселом Доме последним из могикан. Игги уехал в Нью-Йорк. Там его отыскал Дэвид Боуи, пригласил на ланч и познакомил с Тони Ди Фризом. А на следующий день Тони Ди Фриз пошел в CBS к Клайву Дэвису и добыл Игги контракт на сто тысяч.
Анджела Боуи: Тони Ди Фриз тащился от Игги. Он смотрел на него и видел мешок с деньгами. Тони очень любил играть в вершителя судеб и с Игги у него это очень здорово получилось. Прежде чем отвести его в CBS, к Клайву Дэвису, Тони грузил Игги, что тут либо пан, либо пропал. Но в случае выигрыша удастся получить отличный «контракт на запись».
Поэтому Игги запрыгнул на стол и спел Клайву Дэвису «My Funny Valentine». Уверен, что Тони наверняка предупредил Игги, что Клайв… как бы это сказать… Восприимчив по отношению к интересным молодым исполнителям, запрыгивающим на стол и поющим там «My Funny Valentine».
Стив Харрис: В 1970 году я ушел из «Электры» и занял пост вице-президента CBS. Тогда-то Клайв Дэвис и объявил мне: «Знаешь, я хочу подписать контракт с этим Игги».
Я ответил: «Как знаешь. Но учти, что придется серьезно попотеть над сбытом его творчества, ведь чувак далеко не обычный. Это тебе не контракт с Барри Манилоу».
Как-то, за два месяца до того, как Клайв ушел из CBS, мы случайно вышли из офиса одновременно. Он предложил подвезти меня домой. И всю дорогу, пока мы ехали лимузине, мы перемывали кости Игги.
Помню, я сказал: «Важно, чтобы компания отдавала себе отчет в том, что это — одно из течений в музыке. И что его вполне можно продать, но только после грамотной раскрутки».
Игги Поп: Клайву Дэвису я спел «The Shadow of Your Smile». Ну, и сплясал чечетку. Он начал расспрашивать меня, что я хочу делать. Я все время говорил «нет»:
«Ты собираешься делать что-то в духе Саймона и Гарфанкеля?»
«Неа».
«Хм. Ты стремишься к чему-то более мелодичному?»
«Неа. Но я могу петь, хочешь послушать?» Тут-то я и спел «The Shadow of Your Smile».
Он ответил: «Ладно, хватит. Хватит!». Потом поднял трубку и сказал: «Соедините меня с юридическим отделом». Так все и получилось.
Рон Эштон: Землю, на которой мы жили в Анн-Арборе, поделили сразу же после того, как снесли Веселый Дом. На одной половине построили шоссе, на другой — банк. Я остался ни с чем.
Потом как-то раз я отправился в город и кто-то мне сказал, что на студии SRC намечается вечеринка.
Куда я и отправился. Там были Игги и Джеймс Уильямсон. И вот, я болтаю с Игги, и он выдает: «Да, кстати. Я тут контракт подписал. Мы с Джеймсом отправляемся в Англию».
Ощущение было такое, как будто меня пнули в живот. Или ударили по башке кувалдой. Я был поражен, потому как думал, что мы опять соберемся все вместе. Короче, я выбежал на улицу, обнял дерево и рыдал добрых полчаса.
Во мне происходило черти что. В конце концов, полностью разбитый, я пошел домой. Пешком, за пятнадцать миль. Такой, бля, нечаянный молодец Игги: «Да, кстати, я тут подписал контракт. Мы с Джеймсом отправляемся в Англию…»
Анджела Боуи: Дэвид Боуи по жизни подбирал себе людей, которых, по его ощущениям, он мог продать. Или которые обладали влиянием, властью и инициативой. Думаю, что Энди Уорхол вызывал у него похожие ощущения. После встречи с ним Дэвид вернулся в Англию с намерением раскрутить Игги Попа. Но не только для этого. Он приехал в Англию, чтобы поговорить насчет Лу Рида и The Velvet Underground. После этого «Свинтус» обрушился на Лондон.
Дэвид закончил свой альбом с Игги и взялся за новый альбом — с Лу Ридом. Если оглянуться назад и внимательно изучить подход Дэвида, то можно увидеть, что он работал крайне грамотно и плавно. В хорошем смысле, серьезно. Я только поражалась ему. Удивительное дело. Дэвид буквально видел «Raw Power», очень отчетливо ее представлял. Потом, отличное решение — толкнуть Игги идею записать альбом вдвоем. Ведь сам Дэвид таким образом получал отличную возможность прорваться в Америку.
Рон Эштон: Игги и Джеймс уехали в Англию. А три месяца спустя — как это похоже на Игги — он позвонил мне из Лондона и сказал: «Короче, мы тут перепропробовали сотни барабанщиков и басистов. Все — лохи. Как насчет приехать вместе с братом и заняться ритм-секцией?»
Блин, конечно же, я этого хотел! Такая маза! Но как это выглядело: они перепробовали всех, кого только смогли найти. Не нашли ничего более-менее сносного и как последний вариант решили обратиться к нам. К оригинальному составу группы.
Сначала я ответил что-то типа «Мда?», что значило: «Странный способ попросить меня о чем-нибудь». И все равно, меня так возбуждала мысль снова заниматься музыкой, тем более делать это в Англии! Короче, мы со Скотти отправились в Лондон. И это было супер: в нашем распоряжении был водитель и подвал в замечательном пансионе на Сеймур-уолк.
В первый же день я встретил там Дэвида Боуи. Он пришел бухой, с двумя девчонками с Ямайки. У обеих — такая же попугайская прическа, как и у Дэвида. Они отправились в столовую выпить вина. Я с ними не пошел. Но Дэвид заблудился, пришлось проводить его до двери. Там он схватил меня за задницу и поцеловал. Я уже занес руку, чтобы вырубить его… Но подумал: «Бля, нельзя».
Так и не ударил.
Анджела Боуи: Произвести впечатление на Дэвида было несложно, ведь Англия столь консервативна. В смысле, педерастия там — подсудное дело. Короче, нужно понимать, откуда Дэвид родом. И тогда станет ясно, почему, когда Лу Рид рассказал ему про нью-йоркских трансвеститов, Дэвид счел Америку удивительным, душевным и замечательным местом.
Когда-то Дэвид в Melody Maker объявил, что он гей. Позже поправился и уточнил, что он бисексуал. Это действительно так. Но у него никогда не хватило бы на это смелости, если бы не общение с Игги и Лу. А они разрекламировали страну за океаном как сказку, где все по-другому. И ебать их в рот, этих английских лицемеров.
Игги Поп: Я частенько бродил по Лондону, по всяким там паркам, в пятнистом жилете из натуральной шкуры гепарда, с большим гепардом на спине. И старые лондонские пердуны подъезжали ко мне, останавливались и пытались его снять.
Все, что меня радовало в то время — гулять по улицам с сердцем, полным напалма. Всегда считал «Сердце, полное души»[42] отличной песней и размышлял: «А чем наполнено мое сердце?»
В конце концов, пришел к выводу, что оно доверху залито напалмом.
Рон Эштон: Боуи репетировал перед выступлением в «Рейнбоу», и мы решили завалиться к нему. Было круто. Парни отчаянно готовились к своему первому большому шоу — «Дэвид Боуи/Пауки с Марса». Ночью мы пошли на само представление, заняли лучшие места. Дэвид пел, зал был полон. Мы с братом переглянулись: «Бля, мы все это уже видели. Пойдем-ка лучше по пивку».
Как же мы были наивны. Типа если Боуи выступает, мы со Скотти сейчас встанем и уйдем через боковой проход. Как только мы вошли в бар, тут же наткнулись на Лу Рида. Он был пьян и закидывался мендрексом, английским транком. Лу и нас угостил. Я сделал вид, что проглотил «колесо». А Скотти по-настоящему закинулся. В итоге мы зависли с Лу, как гребаные торчки. Ну думаю, бля, теперь придется пасти сразу двух обдолбанных чуваков.
На следующий день мне позвонили и сказали, что нужно прибыть в офис «МейнМен». Тони Ди Фриз ебал мне мозги на тему «Какого хрена я позволил себе свалить из зала после третьей песни». Их бесило, что я ушел с выступления. Я ответил что-то в духе: «Да пошел ты на хуй, урод. Народу и так было до жопы. Я просто не хотел там сидеть».
Анжэла Боуи: Лу был несколько более замороченным чуваком, чем Игги. Но если Лу вообще ничего не читал, то Игги иногда что-нибудь почитывал. Родители нанимали ему репетиторов, и Игги приходилось читать. Прикинь, всяких там достоевских. А у Лу была отличная черта, она есть у многих нью-йоркцев: он производил впечатление начитанного человека, даже если ни хера не читал. Но он нахватался по верхам, и этого вполне хватало, чтобы к концу беседы у тебя не ломило башку.
А с Игги даже если удавалось завязать серьезный разговор, то постоянно выходило так, что ты — невежа и дебил, а он — гений и светоч знаний. И после того, как это становилось очевидно для всех, он начинал использовать тебя, как только мог: стрясти хавки, вырубить наркоты или что-нибудь спиздить.
Рон Эштон: Джеймс пилил на лид-гитаре, я играл на басу, а Скотти — на барабанах. Мы репетировали с полуночи до шести утра, как в отличной песне Pretty Things — «С полуночи до шести утра». Потом мы записали «Raw Power».
Анджела Боуи: Игги чувствовал, что Тони Ди Фриз хочет его вытащить, спасти. Игги приходилось прилагать максимум усилий, чтобы все не развалилось. Я знала, что его тянет на героин. От этого я злилась, никогда не могла понять, что же люди в нем находят.
Но я честно пыталась быть идеальной хозяйкой. Даже научилась готовить вегетарианские блюда. Какая же я была дура… Думала, что это что-то изменит, ха-ха-ха! Но я действительно старалась делать все для всех мужчин. Знаешь, я думала: «Ну, может быть, они думают, что с ними все кончено, может, их жизнь не удалась, может быть, им приходится хиповать…»
Малькольм Макларен: Во времена «Raw Power», когда Игги жил в Лондоне с Боуи, он показался мне потерянным материалом, ведь он был чертовски красив. Но он не тронул меня так, как в свое время тронули Dolls.
Думаю, одна из причин, почему так получилось — в нем не было модности. Может, звучит это глупо, но это правда. Я не увидел в Игги модности.
Я видел буйного, чертовски сексуального и крайне приятного певца. И только. Обожаю альбом «Raw Power», но совсем не хочу встречаться с чуваком, чья знаменитая голова напрочь забита наркотой и пилюлями. К тому же если он орет и визжит мне в ухо: «Неограниченная власть!»
Совершенно не хотелось завязнуть в этом наркоманском болоте. Как-то душа у меня к этому не лежала. Я был слишком наивен, я не понял прикола. Это звучало не стильно, там не было помады. Там не было того модного элемента, который был в New York Dolls, — такого вывиха моды, словно дерьмовая помада на воротнике. Сегодня эта вульгарность уже смотрится нелепо, но тогда она мне нравилась. Всегда думал, что вечеринки будут все лучше и лучше, был уверен, что рок-сцена вырастет сама над собой и тоже станет лучше. В общем, Dolls смотрелись куда привлекательнее.
Рон Эштон: Перед отъездом из Англии, как только мы записали альбом, вышла одна фигня. Парни вдруг обнаружили, что буквально за углом можно купить сколько угодно жидкого кодеина. Благодаря, блядь, Джеймсу, весь последний месяц мы протусовались в комнате, заваленной бутылочками из-под кодеина. Джеймс и мой брат заливались им до потери пульса.
Потом были героин, транки, кокаин и прочее. Все потихонечку сели на это дело, а потом решили уволить моего брата за то, что он джанки. Я не выдержал и сказал: «Стоять, бляди! Уйдет он — уйду и я. И сами вы все гребаные торчки, так что не надо делать из него козла отпущения!»
Ли Чайлдерс: Пока их не выкинули, эти черти изгадили весь дом и окрестности. Их пришлось увезти из Англии. «МейнМен» не могли придумать, куда их девать, и боялись, что Игги вот-вот вышлют из страны.
Рон Эштон: Пока Боуи мутил чего-то с Игги, я трахал жену Дэвида. Он не возражал, и я не возражал. Мы вообще не напрягались по таким поводам.
Из Лондона мы улетели обратно в Анн-Арбор. Энджи прилетела несколько дней спустя и поселилась в «Кампус-Инн». Потом позвонила мне и сказала: «Я уже в городе».
Пару недель мы с ней прокувыркались в отеле. Потом я познакомил Энджи с моим другом Скоттом Ричардсоном. Через какое-то время прихожу в отель и вижу: на подушке лежит записка. В ней сказано что-то типа: «Я уехала со Скоттом Ричардсоном, такие дела, увидимся». Энджи увезла Скотта к себе в Англию, где они прожили втроем с Дэвидом около года.
Энджи — очень цельный, удивительный человек. Она любила секс. Но дело не в самом сексе, она любила правильных людей. С женщинами она тоже спала.
Марти Тау: Когда мы со Стивом Лебером и Дэвидом Кребсом подписали контракт с New York Dolls и стали их менеджерами, первым делом мы отправили их в Англию. Мы решили, что Америка — не то место, чтобы раскручивать Dolls, и подумали, мол, давай отправимся в Англию и устроим там крупный контракт, и в процессе вернемся домой, и подпишем контракт еще больше. Мы поехали в Англию и играли на разогреве у Рода Стюарта, перед 13 тысячами человек, а до этого играли максимум перед 350 в Центре искусств Мерсера.
Сил Силвейн: Мы поехали в Англию, потому что Melody Maker написал про нас большую статью: «Репортаж из Нью-Йорка: New York Dolls — новая сенсация!»
Джерри Нолан: Dolls поехали в Англию открывать концерт Рода Стюарта. Ни одна группа за всю историю рок-н-ролла не ездила в тур с крупной звездой, при этом не выпустив ни единого альбома, ни даже сингла. У них не было за душой даже контракта со звукозаписывающей компанией. И при этом они порвали всех. Мне постоянно рассказывали, как они зажгли в очередном городе. Но потом я начал волноваться. Они были жесткими, дикими ребятами. Они пили, но не принимали тяжелые наркотики. Ну, разве только изредка. Неожиданно я сказал своей подружке: «Знаешь что, Корин, что-то не так. В Англии что-то случилось. Я чувствую плохие вибрации».
Марти Тау: Журналисты в Англии получили такой заряд в задницу, когда Dolls играли на разогреве у Рода Стюарта, что писали вещи в духе: «Я видел будущее рок-н-ролла!» Естественно, нашлись и те, кто писал: «Это самая говенная поебень, какую я только слышал».
Была серьезная, качественная истерия, и все хотели заключить с ними контракт. Мы говорили с «Фонограмм», с «Ху», с «Верджин». И нам даже слали телеграммы из Нью-Йорка. Ахмет Эртеган прислал нам телеграмму: «Я сам не видел группу, но даю пятьдесят штук за контракт на Америку».
Ричард Брэнсон, владелец «Верджин Эйрлайнс» и «Верджин Рекордз», прислал рассыльного в отель с сообщением: «Приглашаю вас в свой плавучий дом. Я хочу поговорить с вами о New York Dolls».
Мы пришли туда, и он с гордым видом выдал: «Даю вам пять тысяч долларов за Dolls». Мы пробыли на его корабле минуты три.
Я сказал: «Вы предлагаете нам пять тысяч долларов? Другие предлагают триста пятьдесят тысяч. Спасибо, приятно было познакомиться. До свидания».
Через два дня я пошел на встречу в лондонскую квартиру Тони Секунды. Там была моя жена Бетти, Стив Лебер, Тони Секунда, его подруга Зельда, Крис Стэмп и Кит Рэмблер. Мне позвонили.
«Марти, приходи быстрее, — дальше адрес. — Билли Мурсия только что умер».
Я сказал: «Что?»
Трубка выпала у меня из рук. Я посмотрел вокруг, не говоря ни слова. В шоке я выбежал за дверь.
Не знаю, что они обо мне подумали. Может, «он что, псих?» Их право. Я тут же поймал такси и приехал на место через четыре минуты.
Дело было так. В начале вечера, когда мы еще были дома, ко мне в комнату спустился Билли. Он попросил пять фунтов. Потом у него в комнате зазвонил телефон, он поднялся туда. Кто-то приглашал его на вечеринку. Он не планировал заранее туда идти. Когда он спустился за пятью фунтами, он еще не решил, что делать дальше. Просто слонялся туда-сюда.
В конечном итоге Билли пошел на эту вечеринку, и из-за комбинации алкоголя и того, что на вскрытии определили как квалюйд, он начал задыхаться. Его лицо начало менять цвета, он отрубился, а в квартире была толпа народа, которая тут же начала разбегаться. Им было наплевать на бедного парня, который задыхался. Все разбежались в страхе за собственную шкуру. Те несколько человек, что остались, не хотели скандала, так что засунули его в ледяную ванну и пустили воду.
Он утонул. А надо было сразу вызвать «скорую помощь», отвезти его в больницу, промыть желудок — и с ним бы все было в порядке.
Когда я приехал туда, там был Скотланд-Ярд, четыре человека с вечеринки и мертвый Билли.
Я опознал тело.
Сил Силвейн: Билли Мурсия был первым из New York Dolls, с кем я познакомился. Я шел в школу Ван-Вика в Квинсе, его брат подошел ко мне и сказал: «Эй, мой брат хочет с тобой драться. Сегодня, в три часа».
Я был сирийским евреем, родился в Каире, мою семью выслали из Египта в 1956 году во время конфликта из-за Суэцкого канала. Нам помог въехать в Америку какой-ко еврейский комитет, тот самый, который помогал въезжать русским евреям. Мы добирались на корабле, я был одним из последних иммигрантов, кто зашел в нью-йоркскую гавань под руку статуи Свободы.
Первые слова, которые я выучил, сойдя с корабля: «Пошел на хуй!» Я стоял в своих блядских коричневых ботинках, люди спрашивали: «Говоришь по-английски?» Я отвечал: «Нет». Они говорили: «Пошел на хуй!»
После долгих переездов мы осели в районе Джамайка в Квинсе. Билли Мурсия жил в трех кварталах от меня. Его семья только что приехала из Колумбии, из Южной Америки. Мы оба были иммигрантами. У него было пятеро братьев и сестер: Альфонсо, Билли, Хоффман, Эдгар, Хейди и еще двое от другого брака. Зато он жил в большом просторном доме, а мы — в многоквартирной башне.
Я не был крутым парнем, но у меня были девушки, и, может, поэтому меня считали крутым. У меня была приличная стрижка, наверное, из-за нее Альфонсо сказал: «Ты будешь драться с моим братом».
Смешно, но я за день до этого видел драку Билли, которую организовал его старший брат. Альфонсо был, так сказать, менеджером Билли — ведь он был в восьмом классе, а мы только в седьмом. Билли дрался с каким-то парнем на стройке, через дорогу от школы. Шел дождь, и они оба извозились в грязи. Я не мог в это поверить, ведь Билли не был особо крутым. Но его брат заставлял его драться — даже со взрослыми парнями с ножами.
И когда Альфонсо сказал, что мне надо драться, я подумал: «Погодь, что за дерьмо?» Потом мы столкнулись с Билли в столовой, и он сказал: «Ты? Он тебя выбрал?»
Мы были в одном классе и нормально друг к другу относились, так сказать, общались — перекидывались парой слов. Билли пошел к брату и сказал: «Не катит, чувак». Он сказал по-испански: «Это мой друг, mi amigo». Ну, это и будет «мой друг».
А Альфонсо сказал: «Ладно, Билли, без вопросов, давай пойдем найдем еще кого-нибудь, кому можно надрать задницу».
Потом я устроил Билли работать со мной в магазине моего дяди — «Мелочи Майкла» на Джамайка-авеню. Мы продавали серьги — знаешь, такие серьги за пятьдесят один цент, которые любят носить черные девушки. Потом мы продавали одежду в «Трутс» и «Соул». А потом родились New York Dolls. Название для группы мы взяли тут же, не отходя от кассы. Нью-йоркская Кукольная больница, место, где чинили редких кукол, было через дорогу напротив.
Было тяжело, когда Билли умер, — мне надо было позвонить его матери, все ей рассказать, потому что я знал всю их семью. Она просто не могла поверить — я за всю свою жизнь никогда не слышал, чтобы люди так кричали.
Марти Тау: Первое, что я сделал, — заставил Dolls собрать чемоданы и улететь первым же рейсом. Я понимал, что их обязательно потянут на допросы, возможно, задержат в стране на недели или даже месяцы, и может выйти большой скандал. Я хотел избавить их от этих мук. Мне не нравилась мысль о скандале, так что я отправил их в Нью-Йорк посреди ночи. Сам я остался вместе со Стивом Лебером, чтобы дать показания Скотланд-Ярду.
Джерри Нолан: Той ночью позвонил один друг. Он сказал: «Джерри, ты сейчас прихуеешь. Угадай, кто только что умер?»
Первым делом я подумал про Джонни Фандерса. Все давно привыкли к мысли, что он умрет от передоза. Может, Билли и не убили, но поступили с ним очень хреново. Он пошел на вечеринку к этим снобоватым торчкам, к богатеньким английским детишкам. У них были «колеса», мэнди. Это тяжелые барбитураты. И весь день напролет в него пихали эти «колеса». Когда Билли отрубился, все запаниковали.
И знаешь, что они сделали? Бросили его на хуй в ванну, надеясь разбудить. Они его утопили на хуй! Утопили парня! Эти блядские богатенькие дети пересрали и разбежались. Просто бросили парня. Полный пиздец.
Марти Тау: Когда я вернулся домой, дочка заразила меня свинкой, и я пролежал в постели целый месяц. В это время мне звонили со всего мира — Rolling Stone, Bravo, New Musical Express — и мне приходилось все им объяснять.
Билли умер, и Dolls больше не было. Жизнь замерла. Понадобился месяц, чтобы вернуть тело Билли. Похороны Билли состоялись в Вестчестере или Йонкерсе, где-то там. Это был первый день, когда я встал на ноги. Через некоторое время группа собралась, и мы решили продолжать играть. И поэтому начали искать нового ударника.
Джерри Нолан: Когда Билли умер, Dolls, можно сказать, развалились. Тогда я пошел поговорить с Дэвидом Йохансеном. Я сказал: «Слушай, Дэвид, я человек старой школы».
Я произнес речь в духе «шоу должно продолжаться», ну, такой уж я есть. «Музыка — это очень важно, вам нельзя разваливаться. Вы должны продолжать играть, в память о Билли».
Я знал, что ключ к Dolls — простота. И знал свой рок-н-ролл. У этих ребят была правильная идея, они знали, кто они такие есть, но я был профессиональнее их. Я сказал Дэвиду: «Слушай, Дэвид, есть только один человек, который сможет сделать эту работу, и сделает ее правильно. Этот человек — я».
На прослушивании я сыграл с ними так же, как потом играл десять лет. Я чуть-чуть добавлял. Каждую песню я чуть-чуть менял. Я не хотел переборщить, чтобы их не обламывать. Я уже говорил, им явно не хватало профессионализма. Я показал им ровно столько, чтобы они поняли: с их песнями можно сделать больше, чем они уже сделали. До нелепого. Помню, Артур подошел ко мне, когда мы сыграли «Personality Crisis», и сказал: «Вау, никогда в жизни не играл эту песню так быстро».
Ты просто не поверишь, насколько я любил эту группу. Я пришел в группу последним, но все равно любил ее больше всех. Это была моя сбывшаяся мечта.
Марти Тау: 19 декабря 1972 года было первое выступление New York Dolls, и они стали еще мощнее, чем раньше, из-за зловещего ореола смерти Билли. Village Voice выдал телегу о том, что этой смерти не должно было быть. И звукозаписывающие компании, которые уже считали Dolls трансвеститами, начали считать их наркоманами. Опасными наркоманами. Никому не нужны были социально опасные трансвеститы.
Мы сыграли серию концертов по всему городу — у «Кенни Каставейс», у «Макса» — и устроили настоящий прорыв. Группа была все мощнее, мощнее и мощнее, и Пол Нелсон, человек, отвечающий за артистов и репертуар в «Меркьюри», приходил на каждый концерт. Наконец, после долгих месяцев переговоров со звукозаписывающими компаниями, у которых играло очко подписывать контракт с New York Dolls, Пол Нелсон наконец-то все устроил. Dolls подписались с «Меркьюри Рекордз». Надо сказать, «Меркьюри» не были лучшим вариантом, но им хватило смелости.
Боб Груэн: Первый раз я увидел Dolls уже после смерти Билла, как раз после подписания контракта. Я тусовался с Ангелами Ада на Третьей стрит, мы метали ножи. Центр искусств Мерсера был неподалеку, и один мой друг посоветовал как-нибудь заглянуть туда. Однажды вечером по дороге домой я так и сделал. Поднялся вверх по лестнице и увидел там очень странную компанию, совсем не тех, с кем я хотел бы тусоваться. Один мой знакомый прошел мимо, у него была тушь на глазах. Я застремался и свалил оттуда.
У меня всю дорогу были странные друзья — мы с Элисом Купером и Джоном Ленноном ходили на самые разные шоу, но до сих пор никто из моих друзей не делал макияж.
Ангелы Ада были те еще черти, но меня не пугали ножи и пистолеты, зато пугали парни в макияже и платьях. На неделе мой друг сказал мне: «Нет, нет, сходи еще раз, это правда круто, очень неплохо, сходи туда. Тебе надо посмотреть на эту группу, New York Dolls, они зажигают».
И я опять пошел туда. Я купил пива и вместо парней в макияже стал разглядывать девушек в макияже. Девушки были очень даже ничего себе, и я подумал: «Так-то лучше».
Я ждал, когда же группа выйдет на эстраду, и тут мне приспичило в туалет. Я зашел в какую-то дверь, это оказалась комната Оскара Уайльда, набитая битком. Все были одеты совершенно дико, сцена была забита людьми, и где-то посреди толпы на сцене стояла группа.
Но точно понять, кто же музыканты из тех, кто на сцене, было невозможно. Сцена и зал сливались, люди стояли стеной. Все прыгали, толкались, танцевали, пели, орали, все разом, и так я впервые увидел New York Dolls. Это была самая потрясная штука, какую я только видел.
Открытый и кровоточащий[43]
Ли Чайлдерс: Мое первое задание в «МейнМен» было встретить Игги в аэропорту. У Дэвида Боуи был тур с Rise and Fall of Ziggy Stardust и Spiders from Mars, его первый большой тур, и мне надо было забрать Игги и привезти его на шоу. Я знал Игги еще во времена Дэнни Филдса, мне не надо было представляться: «Привет, я представитель «МейнМен»». Он обнял меня, когда вышел из самолета, мы начали разговаривать. Ему было очень интересно, серьезная ли контора «МейнМен». Представь: «Во что это меня здесь втянули?» Я не мог дать ему четких ответов — я и сам их не знал. А зачем мне было забивать себе голову? Я ездил по всей стране, на полном обеспечении. И я сказал Игги: «Слушай, а чего нам терять?»
Сиринда Фокс: У Дэвида Боуи и его жены Анджелы был очень открытый брак. Они спали, с кем хотели. У нас с Анджелой и Дэвидом была любовь на троих минут на пять, но потом я попросила ее уйти, мы с Дэвидом собирались поиграть. Анджела ебалась с черным телохранителем Дэвида, а мы с Дэвидом обычно становились на четвереньки перед их дверью и подглядывали в замочную скважину, как они ебутся. Я была для Боуи новой игрушкой в туре Ziggy Stardust. Но когда мы были в Сан-Франциско, он спросил меня: «Ты меня любишь?»
Я сказала: «Нет». Я не собиралась говорить: «Да!» Я гуляла сама по себе. Я ни по кому не сходила с ума. Мне не насыпали соли на хвост. Я не хотела быть связанной. Кроме того, Тони Ди Фриз хотел, чтобы все причесывались как Боуи. Я не хотела так стричь волосы. Так что они меня не впечатляли. Отлично, думала я, сяду на самолет и полечу куда надо, но это все. И когда Боуи спросил, люблю ли я его, а я сказала «нет», он бросил меня.
Ли Чайлдерс: Когда я устраивал концерты в туре Ziggy Stardust, я оказался в Канзас-Сити проездом в Лос-Анджелес, и мне позвонила Лиза Робинсон. Я сказал: «Нас поселят в «Чото Мармонт», что-нибудь о нем знаешь?»
Лиза сказала: «Конечно, неплохое место, но лучше не туда, лучше в отель «Беверли-Хилс»». Я спросил почему. Лиза ответила: «Он такой пышный, розовый, и я тоже буду там». Я позвонил в RCA и сказал: «Мы не будем жить в «Чито Мармонт», мы остановимся в отеле «Беверли-Хилс»». Парень из RCA переспросил: «Отель Беверли-Хилс»?» Я сказал: «Ага, отель «Беверли-Хилс», мы все остановимся в этом отеле». И он сказал: «Ладно».
Никто в «МейнМене» никогда не работал в рок-н-ролльном бизнесе, но с нами был хитрован Тони Ди Фриз. Он сказал, что нам надо пойти в RCA и потребовать у них то, что он скажет, а мы думали, что именно так и надо.
Философия Ди Фриза гласила, что музыкант, который продал всего три записи, должен пойти в гигантскую звукозаписывающую компанию и выдвинуть кучу безумных требований. Мы требовали неограниченных воздушных поездок, каждому по лимузину, оплачивать все счета в отелях, огромные авансы наличкой — и так как мы громко орали и смотрелись бандой психов, они подо всем подписались.
Для такой большой компании, как RCA, проще было дать нам все что надо, чем с нами разбираться. Они не хотели нас видеть. Так что когда я приходил с белыми развевающимися волосами и говорил: «Мне надо четырнадцать билетов до Канзас-Сити», они просто отвечали: «Все будет, проваливай».
Это была чумовая тактика, но она работала. Мы жили в долг, давно выбрав кредит. Понятия не имею, сколько мы задолжали RCA, но опять же философия гласила, что чем больше ты им должен, тем меньше шансов, что они пошлют тебя на хер, потому что тогда они вообще ни копейки обратно не получат.
Так что я приехал в отель «Беверли-Хилс» за три или четыре дня до основной группы. Кстати, их было сорок восемь человек. Я взял номер Оливии Ди Хевиленд, а Боуи — бунгало сзади отеля. Он никогда не выходил из комнаты. Анджела ебалась с его охранником в бассейне.
Самое смешное, что дорожные менеджеры ходили на Сансет, ловили туристов, приглашали их к себе в номера, заказывали хавку, кормили туристов — а те башляли. Все наши счета оплачивала фирма, так что они ходили на Сансет три-четыре раза в день, приводили туристов, усаживали их за стол, заказывали сказочные обеды с омарами и шоколадным суфле и брали за это деньги. Туристы за полцены обедали в «Беверли-Хилс», а менеджеры тешили свои кошельки.
Сиринда Фокс: Мне пока не хотелось назад в Нью-Йорк. Я стеснялась показаться на глаза Уорхолу и ребятам. У меня кончились деньги, я пыталась осветлить волосы и в результате осталась без волос. Я сама себе не нравилась. А потом выяснилось, что Ли поселил всех в «Беверли-Хилс», и подумала, что можно там пока зависнуть.
Так что я переехала в «Беверли-Хилс», там же появился Игги с группой, и это было здорово. Мы с ним всегда были, как брат и сестра, и я была уверена, что его «Raw Power» — это последняя попытка. Мы с ним долго говорили обо всем этом, о том, что это его последний шанс что-нибудь сделать и что ему надо напрячься и не проебать его.
Потом я пошла и трахнула этого парня, как там его звали? Джеймс Уильямсон. Он крепко на меня запал. Зачем я это сделала? Он был такой отстойный.
Да, я переспала с ним, люди до сих пор мне это припоминают. Но Джеймс не был одной крови с Игги, Ронни и Скотти. Это был просто бездомный щенок, который нашел себе стаю. Джеймс Уильямсон развалил Stooges. Он не был им нужен. Им надо было отгрызть ему задницу. Оставить его умирать.
Ли Чайлдерс: Потом Игги решил, что хочет жить в Калифорнии. Знаешь, если ты начал есть гамбургеры за счет Дэвида Боуи, следующее, что ты видишь, — это дом в Голливуд-Хилс. Короче, получаешь, что можешь. И вот Игги сказал: «Хочу жить в Голливуде». И мы ищем ему дом. Мне надо было уехать в Нью-Йорк, так что я попросил Сиринду Фокс присмотреть дом для Игги, пока она живет в «Беверли-Хилс».
Сиринда нашла отличный дом. Наверху Малхолланд драйв, на самой вершине горы, с огромным бассейном и четырьмя спальнями. Как только у Игги появился дом, я опять стал жить в квартире над гаражом, как шофер. И опять заботился об Игги.
Жить с Игги было непросто, потому что он был центром джанк-тусовки. Я еще не знал схем поведения рок-н-ролльного джанки — как он будет обманывать, льстить, подмазывать, манипулировать, чтобы я не понял того мира лжи и обмана, который он создал. Мне по штату положено было держать его подальше от наркоты, но я просто за ним не успевал. Он тусовался в куче помощников, фанаток, музыкантов — как я мог перекрыть его источники?
Сиринда Фокс: Однажды вечером Джеймса Уильямсона затошнило, он проблевался, но не донес это дело до толчка. Вся ванная была заблевана. По уши. И он просто так все и оставил. Я сказала: «Ты чего, издеваешься? Я не буду убирать за тобой эту хуйню!» Кажется, именно тогда я и сказала: «Все, я валю отсюда». И свалила. Тогда я вернулась в Нью-Йорк и опять начала гулять с Дэвидом Йохансеном.
Рон Эштон: Сначала жить в доме на Торренсон драйв было прикольно — мы приходили с репы, а в бассейне уже ждали голые девки. Это классика рок-н-ролла: голые бабы в бассейне, «кадиллак» в гараже, деньги, служанки, куча травы…
Первый раз мы уехали оттуда на концерт на «Виски-дискотеке». Именно там мы познакомились с Сейбл Старр, очень милой девочкой. Сначала она бегала за Игги, потом была со мной, потом опять с Игги, опять со мной, потом ушла к брату и опять вернулась ко мне. На «Виски» мы играли два выхода, и между ними Сейбл сказала: «Давай отсосу?» Она легко относилась к таким вопросам, и я от этого перся. Так что между выходами Сейбл сосала мой хуй в мужском туалете.
Сейбл Старр: Я жила не в самом Голливуде, мне надо было сорок пять минут добираться до него. Но однажды один мой друг позвонил мне и спросил: «Хочешь пойти на «Виски-Дискотеку»?» Мне было четырнадцать. Начать с того, что я была с пулей в голове, мне нравилось искать неприятности на свою задницу, так что я согласилась. Голливуд — я думала, там куда ни плюнь, попадешь в звезду. Так что я пошла на «Виски». Никогда не забуду девушек, которые там были. Они меня потрясли. Я тогда была совсем страшная, мне пришлось целый год над собой работать, пока я не начала там тусоваться. Я привела в порядок свой нос только к пятнадцати годам.
Биби Бьюэл: Мне всегда нравились Сейбл Старр и Лори Мэддокс, две фанатки из Лос-Анджелеса. Памела Дес Баррес смешала их с грязью в своей книге «Я с группой». Интересно, кем возомнила себя эта Памела, Пиздой-Королевой? Мисс Памела опустила каждого, кого считала конкурентом. Лори и Сейбл это было по хую. Они с ней не конкурировали. Им было незачем. Каждая рок-звезда по приезде в Лос-Анджелес хотела с ними познакомиться. По-другому просто не бывало. Все происходило так: «Нам надо познакомиться с Сейбл Старр и с Лори Мэддокс, и еще надо познакомиться с Родни Бингенхаймером и Кимом Фоули». Есть определенная тусовка, с которой надо познакомиться, если ты приехал в Лос-Анджелес.
Сейбл Старр: Дэвид Боуи приехал в город и захотел встретиться со мной, так что мне незачем было бегать за ним. Это были безумные дни, я носилась, как укушенная, от одного отеля к другому, потому что Silverhead остановились в «Хиатт Хаусе», а Боуи в «Хилтоне», и я постоянно бегала туда-сюда. Так что я пошла знакомиться с Боуи. Это было прикольно, он бисексуал, и с ним ездил такой мальчик, Фредди. Очень смазливый.
Я села на колени к Дэвиду и сказала: «Оказывается, у тебя правда глаза разного цвета». Вот и все дела, я всегда так поступала. Обычно девчонки стесняются, они просто сидят и ждут у моря погоды. А я сразу прыгаю к мужикам на колени.
Дэвид сказал: «О, ты красивая. Фредди, как она тебе?» Я сказала: «Ну что, мы сегодня будем трахаться?» Так прямо и сказала. Дэвид засмеялся, и я сказала: «Серьезно». Он ответил: «Ладно, только мне не нравится Куини, зато нравится Лори». И я сказала: «Хорошо, мы отделаемся от Куини, и встретимся с тобой попозже в «Рейнбоу»». Он согласился. И мы с Лори пошли в «Хиатт Хаус», шли и кричали: «Сегодня мы выебем Дэвида Боуи!» Потом мы пошли в «Рейнбоу». Что еще круто в нашем образе жизни — наверху в «Рейнбоу» один общий стол. Мы с Дэвидом сидели там, вокруг толпа народу. И когда твои друзья поднимают глаза и видят тебя — это круто. Это правда круто.
Потом к нам поднялся какой-то парень и сказал: «Дэвид Боуи, я убью тебя». Какой-то хиппи обосрался и попытался ударить его. Телохранитель Дэвида спустил чувака с лесницы, но Дэвид сильно напрягся, он был изрядным параноиком, у него были куклы вуду, все такое. «Надо возвращаться домой, колдовать, он хочет убить меня!» И он стащил меня вниз по лестнице, тут же налетела стая девок, начали наперебой предлагать: «Дэвид, возьми меня с собой!» А он сказал: «Нет, сегодня я с ней». И вот мы вышли к машине, и тут этот парень заорал: «Я приду завтра вечером на твой концерт и убью тебя на хуй! У меня есть пистолет!» Нехорошо вышло.
В отеле мы немного потормозили, мне приперло сходить в туалет, Дэвид вошел туда же с сигаретой в одной руке и стаканом вина в другой. И начал целовать меня — я не могла поверить, что вот, вот оно происходит, я уже спала с Рокси Мьюзик и Джей Гейлзом, но Дэвид Боуи стал первой звездой.
Мы перебрались в кровать и ебались несколько часов, это было потрясающе. Не знаю, где в это время была Лори. Она всегда была где надо, но ее не было, прикинь? Утром я проснулась, и он сказал, что мне надо уходить, скоро придет его жена Анджела. Я говорила, что хочу с ней познакомиться, и все такое прочее. Он сказал, что у него для меня сюрприз, и дал мне билеты на вечернее шоу в Лонг-бич. Я понравилась Дэвиду. И из-за этого я стала известной и популярной, ведь он признал меня крутой. Меня признала настоящая рок-звезда.
Рон Эштон: Игги говорил о Сейбл: «Я люблю ее», потом: «Ненавижу ее», потом опять любил, но в конце концов он запал на сестру Сейбл, Корал, которая была правильной девочкой — совсем не фанаткой. Корал была прекрасна. По-настоящему прекрасна. У нее были очень длинные волосы в стиле Кристал Гейл. Корал была тихая, правильная, ничего не принимала и всегда приглядывала за Сейбл.
Сейбл Старр: Одно лишь в моих предках было сурово. Это школа. Я могла приходить домой в шесть утра, лишь бы ходила в школу. В свои пятнадцать я ненавидела ее лютой ненавистью. Мне дали условный срок, и я стала жить с Игги Попом в Голливуд-Хилс и не ходила в школу с месяц.
Ли Чайлдерс: Игги привел Сейбл в дом и хотел, чтобы она переехала к нам жить, но я не разрешал у нас ей поселиться. При этом со мной над гаражом жил славный мальчик, которого Сиринда сняла для меня на «Виски». Так что у меня не было морального права не пускать Сейбл, но я все равно не собирался ее пускать. Так что она к нам так и не переехала, просто пожила немного.
У Сейбл было доброе сердце, она мне нравилась, но она с упорством маньяка покупала Billboard и выискивала там имена людей, которых еще не ебала. Уэйн Каунти приехал пожить к нам, и она на него крепко насела. Уэйн сказал: «Я ЖЕ ГОЛУБОЙ!» Сейбл подумала: «Все может быть, но ты следующий в списке!» И Сейбл разделась, порезала вены лезвием и прыгнула в бассейн. Она плавала лицом вниз, в глубоком месте, в воде клубилась кровь, и я сказал: «Уэйн, надо ее достать оттуда!»
Он ответил: «Пускай тонет. Потом отвезем ее на берег и сбросим со скалы. Никто не узнает, откуда она взялась». Наконец я поймал ее, уцепившись в бортик бассейна, вытащил, завернул в одеяло, перевязал и сдал на руки Корал, которая засунула ее в машину и увезла.
Рон Эштон: Однажды мы репетировали, позвонил Ли Чайлдерс и сказал: «Быстрее возвращайся домой, Сейбл заперлась в твоей комнате и говорит, что покончит с собой!»
Я подумал, что за новости? Мы не были влюблены друг в друга. Мне просто нравилось, когда я просыпаюсь, а мой хуй уже сосут. Она мне нравилась, мы были друзьями, но я вообще не понял, с чего ей моча ударила в голову. Явно не из-за меня.
Я вернулся домой, и нашему дорожному менеджеру, Эрику Хэддиксу, пришлось выбить дверь в спальню. Сейбл заперлась в ванне, мне пришлось уговаривать ее: «Ну же, открой дверь!»
Наконец она открыла. Она была обдолбанная, голая, на ней были только какие-то крошечные трусики, и она взяла мою бритву и пыталась порезать вены. На ее запястье краснели две полоски, потому что у меня был кассетный «Трек II». Я заржал, а Ли сказал: «Уебывай отсюда!»
И бедную Сейбл выкинули из дому полуголой. Ее сестра, Корал, приехала за ней с друзьями. Ли сказал: «Вот так! Хватит этой поебени! Это бизнес — у меня из-за этих дел будут неприятности!»
Слава богу, я купил «Трек II». Обычно я пользовался опасной бритвой.
Ли Чайлдерс: Я научился плавать из-за Игги. Когда я был маленьким, моя мама водила меня в бассейн и держала за пузо, как это делают все мамы. Я дергался по-всякому, но так и не поплыл. А когда мы начали жить с Игги, он обдолбался, естественно, упал в бассейн и плавал там лицом вниз. Я кричал: «Я не умею плавать, кто-нибудь, вытащите его! Вытащите его!» А остальные из группы заявили: «В пизду, он это заслужил».
Я полез в бассейн, на глубину, держась за бортик, и думал: «Я утону, утону!» Я дотянулся до него, ухватил за ногу, потащил — и вдруг научился плавать.
Игги Поп: «МейнМен» профессионально от нас отбрыкивались. Когда «Raw Power» был закончен, они не устроили нам тур, они вообще не пускали нас играть. Мы собирались поехать в тур по Америке, это вылилось в единственный концерт в Детройте, но людям все равно понравилось. Концерт был очень артистичным, но, конечно, у меня были проблемы с радио. У меня везде были проблемы. Я был проблемой. Я до сих пор проблема.
Получилось так, что когда мы доделали «Raw Power», у меня с миром были разные стандарты. Только так я и умею. Я хотел, чтобы музыка выходила из колонок, хватала тебя за глотку, била башкой о стену и потом убивала тебя.
Так я хотел. Но мне всегда чего-то не хватало. Что бы я ни делал, как надо не получалось. Высоких не хватало — они не резали уши, баса не хватало — он не долбил тебя, не хватало жесткости биту, и так далее. Так что я сводил, и пересводил, и пересводил, и зверел все больше и больше.
И все равно было недостаточно жестко.
Главное, я потерял перспективу — с музыкантами это бывает. Может, я сторчался и потерял гармонию. Так что я пошел на радиостанцию, не помню уже зачем, но я не тот человек, чтобы приходить как торгаш: «Добрый день, очень рад. Здорово быть как бы в рок-н-ролльном бизнесе, вот моя новая запись, хе-хе-хе». Во всем должен быть хеппенинг. Так что я пришел туда, разделся прямо в здании радиостанции и начал говорить в никуда: «Да, я тут голый…»
Ли Чайлдерс: Игги разделся и начал дрочить на радио! Он говорил: «Я снял всю одежду, я ласкаю свои яйца…»
Потом он заперся в лифте с Черри Ваниллой и попытался ее изнасиловать! Тони Ди Фриз осатанел.
Игги Поп: Радиостанция чуть не потеряла лицензию. У диджея, Марка Фарренто, были проблемы. Но мое поведение… Знаешь, за месяц до этого Тони Ди Фриз приехал в Лос-Анджелес посмотреть на свое новое приобретение, Iggy and the Stooges. Он повез меня кататься на лимузине и завел разговор: «Мы думаем над проектом фильма про тебя, и мы видим, ты Питер Пен как он есть».
Я заорал: «Я ни хуя не Питер Пен! Мы сделаем МЭНСОНА! ЧАРЛИ МЭНСОН, Я БУДУ ЧАРЛИ МЭНСОНОМ, Я — ЧАРЛИ МЭНСОН!»
Рон Эштон: Тони Ди Фриз собирался сначала раскрутить Дэвида Боуи, а потом уже приняться за Игги и Stooges. Так что он просто кормил нас и поил до одурения. Помню, в один прекрасный день мы сидели у бассейна, я пил водку с имбирем, пришел Ли, он был очень напряженный. Он дал нам чеки и сказал: «У меня для вас очень плохие новости. «МейнМен» только что вас уволила».
Ли Чайлдерс: Не могу поверить, что сам рассказываю о себе эту поганую историю, но Тони Ди Фриз позвонил мне и сказал: «Скажи Игги и остальным, что «МейнМен» больше с ними не работает, чтобы они убирались, прямо сейчас».
Я пошел к Игги и сказал: «Извини, но «МейнМен» больше тебя не хочет, вам надо уезжать». Не «Вот билеты в Детройт», не «У вас еще две недели». Даже не «Может, хочешь гамбургер?» А вот так в лоб: «Компания отказалась от вас. Уходите. Немедленно».
Игги Поп: Ли сказал: «Да, они выгнали тебя, и у меня есть доказательства». У них была закопченная ложка из моей комнаты. Ха-ха-ха! Они послали Ли Чайлдерса, это «МейнМен» послала его покопаться у меня в комнате и собрать улики.
В их защиту хочу сказать, с их точки зрения вообще непонятно было, как со мной работать, как выпускать меня на сцену. Должно быть, они думали: боже, это же маньяки, певец нападает на зрителей, они все обдолбаны, они не идут на контакт с нами, их песни не берут на радио, их ударник вообще отказывается с нами нормально разговаривать, он не разговаривает даже с менеджером. Он просто ворчит: «Уаргх», как малолетний урка: «Я не буду говорить, грррр…»
Так что я могу их понять. Но я же не думал, что мы такие, я видел все совсем по-другому. Мне казалось, мы великие. Мне казалось, мы лучшая группа в мире. Мы знали, что наша музыка лучше, чем все остальное, в нас больше рока.
Рон Эштон: Нас вышибли из дома, но, к счастью для Игги и Скотти, я запаслив, как белка, и коплю деньги. У меня было уже штук пять. Они были буквально у меня в матрасе: там была дырка между пружинами, туда как раз пролезала рука. Я складывал там бабки. Джеймс Уильямсон свалил в отель «Ривьера» и сказал: «Эй, народ, приезжайте в «Ривьеру», тут всего семьдесят баксов в неделю».
Так что я снял комнату для Игги, Скотти и себя. Я платил за неделю вперед, так выходило дешевле. И я выдавал ребятам каждый день по десять баксов, потом по пять баксов…
Ли Чайлдерс: Игги буквально остался на улице. Ему было где спать, Игги всегда устраивается, но он выпадал в осадок в канаве. Он отрубался, обдолбанный, в канаве на Сансет-бульваре, и люди его даже не поднимали. За него не переживали, над ним прикалывались. Игги считался отбросом тогдашней рок-н-ролльной тусовки. К моему позору, я не ловил тачку и не несся его подбирать. Я не сказал: «Давай ко мне, пофиг, что там скажет Тони Ди Фриз, приезжай ко мне, оставайся здесь, с тобой все будет в порядке».
Вместо этого я слушал истории: «О, Игги вчера отрубился прямо перед «Виски», все смеялись, он лежал на обочине, на него чуть не наехало такси…»
Игги Поп: Корал со мной задолбалась. Я больше не был событием. Я закидывался, ширялся, удалбывался — и все больше и больше терял. И она все это прекрасно видела. Я потерял даже шарм. Если ты бедный и у тебя нет шарма, тебя не любят девушки. Это Америка.
Стив Харрис: «Raw Power» вышел через год после того, как его записали, в мае 73-го. Я мог влиять на «CBS» еще меньше, чем на «Электру», потому что «CBS» была такой огромной. Но когда «Raw Power» все-таки вышел, у меня появилась идея, на мой взгляд, шикарная. Я позвонил парню по имени Сэм Худ, у которого был контракт с «Максом», и предложил: «Давай, Игги будет играть неделю каждый день в полночь». Он сказал: «Потрясно, так и сделаем». Игги начал выступать у «Макса», компания увидела его, над ним еще смеялись, но тут он получил немереную прессу, потому что на концертах он катался по битому стеклу. На третью ночь он так зажигал на стекле, что я подумал, он и вправду ранен. Что ему очень больно.
Биби Бьюэл: Нашим столиком можно было гордиться. Мы сидели с Элисом Купером, Тодом Рандгреном, Джейн Форт, Синди Ланг и Эриком Эмерсоном, который был одет совсем как Игги — в маленькое бикини в порно-стиле, все в блестках. Там была вся тусовка, и Игги устроил самое клевое шоу из того, что я видела. Это было потрясающе. Он начал выступление с «Search and Destroy»…
Найтбоб: Игги пытался ходить по столам. У «Макса» столики подходят к самой сцене, сцена маленькая, и иногда Игги шел бродить по столам. «Макс» был куда меньше, чем те места, где привыкли играть Stooges. В тот вечер я работал на сцене, и Игги упал со стола. Помню, увидел, как он пошел, и сказал: «Черт, неудачная идея», а потом он упал и поднялся, порезанный.
Он отыграл уже двадцать минут, и я спросил: может, остановим шоу, потому что он ранен. Из него хлестала кровь. На такие раны простой аптечки мало. Это не маленькая царапина.
Биби Бьюэл: Внезапно из маленького аккуратного разреза на груди Игги полилась кровь.
Найтбоб: Игги — идиот. Из него хлестало, как из крана. Но он хотел закончить концерт и не прекращал играть. Я обалдел. Я твердил ему: «Хватит, перестань!» Группа говорила ему: «Давай перестанем!» Но Игги не унимался.
Когда он сошел со сцены, я сказал: «Чувак, ты ранен, что мы будем делать?» Он считал, что это вообще не проблема, но потом Элис Купер стал уговаривать его поехать в больницу.
Стив Харрис: После концерта я сказал Игги: «Я пошел домой», а он ответил: «Я тебя покину, у меня свидание в городе».
Мы взяли такси, и, когда проезжали через Семьдесят вторую стрит и Парк-авеню, Игги сказал: «Пошли вместе, заодно выпьем».
Я согласился, мы вышли из такси. На Игги были шорты и майка, все в крови, и когда мы подошли к дому, привратник посмотрел на Игги и спросил: «Как мне вас представить?»
Игги собирался играть до конца, потому что обычно он говорил: «Джим Остерберг», а тут сказал: «Игги».
Вышла прямо сцена из фильма. Мы поднялись в квартиру, и эта сладострастная женщина в неглиже открыла дверь. Она выглядела невероятно.
По-любому, на следующий день Игги пришел ко мне, ему было охренительно больно. Он сам не знал, как ему досталось. Пришлось накладывать швы. Так что я позвонил Сэму Худу из «Макса» и сказал, что мы пропустим вечер или два.
Биби Бьюэл: Все считали швы сексуальными. И когда Игги поправлялся, в те два дня, когда он не играл у «Макса», мы впервые встретились на концерте New York Dolls в «Фелт Форум». Игги был удолбан вусмерть. Ему крепко досталось по башке, так, что пошла кровь. Никто на него не обращал внимания, люди просто проходили мимо.
Игги Поп: Тем вечером, когда играли Dolls, я был в гостях у Лу Рида, попросил у него валиума, закинулся и сказал: «Мне надо идти, хочу сходить посмотреть New York Dolls».
Когда я пришел в «Фелт Форум», меня уже основательно накрыло, и изо лба у меня торчал рог, как у единорога.
Биби Бьюэл: Игги был общественным кошмаром. Он спотыкался, падал, напрягал всех вокруг. Мне было его жалко. Я подумала: как грустно, это же Игги, и он такой беспомощный. Он обдолбан и не может встать. Он все падал, и падал, и разбил себе голову в кровь. Кровищи текло прилично, и никто не бросился помогать ему, даже Дэвид Йохансен, добрейшей души человек. Дэвид сказал: «Пиздец, вот чего нам только не хватало — это обдолбанного Игги на полу…» Тод Рандгрен сказал: «Оставь, пусть лежит». А я сказала: «Нет, я дам ему тряпку какую-нибудь…»
Я подошла к нему и протянула тряпку. Конечно, это сентиментально, но я замотала ему рану на голове, и Игги сказал: «Ты такая заботливая». Представляешь, как в мыльной опере какой-нибудь! Он повторил: «О, ты такая заботливая». Я ответила: «Ну, я вообще-то тебя совсем не знаю, но если бы ты умер и не записал больше ни одного альбома, мне было бы очень жаль».
Игги сказал: «Ты где живешь?» Как будто говорил: «Ты мне понравилась, у тебя есть квартира и деньги?» Я сказала ему: «Я девушка Тода, у нас дом на Горацио-стрит».
Игги абсолютно великолепен: богом клянусь, он был удолбан в косяк, я один только раз сказала ему свой адрес — и угадайте, кто стоял у меня под дверью на следующий день?
Игги. Никогда бы не подумала, что он запомнит 51 Горацио-стрит в том состоянии, в котором он был. И он не просто пришел на следующий день под предлогом, что хочет увидеть Тода, с которым ни разу в жизни не встречался, он еще и выглядел охуительно. Он был абсолютно трезв, сделал зарядку, поплавал и смотрелся, как победитель конкурса красоты среди златокожих блондинов.
Тод на меня еще дулся. Он считал, что я перегибаю палку — слишком редко бываю дома, слишком часто бываю у «Макса», слишком много хожу на Dolls. И он собирал вещи, потому что уезжал в Сан-Диего. И вот Тод выскочил на минуту купить носки — и появился Игги. Тод вернулся и увидел Игги. Я сказала: «Я его не приглашала». Но он мне не поверил. Игги сказал: «Я зашел просто повидать вас, потому что вы самые приятные люди из тех, кого я видел вчера ночью. Мне просто нравится, что вы не сидите на наркотиках, что вы приятные и что у вас дома чисто. Вы просто не поверите, где я только ни жил. Я не мылся три недели, можно занять вашу ванную?»
Игги — очаровательный ебарь, и он сам это знает.
Тод отвел меня в сторону и сказал: «Все ясно, он что-нибудь спиздит, это же джанки. Он вынесет полдома, побыстрее выпри его отсюда. А мне надо бежать, меня ждут концерты, надеюсь на твое благоразумие».
Я жила с Тодом Рандгреном пять лет и мы постоянно ходили налево, но никогда не выставляли это напоказ. Знаешь, когда мы только встретились, я еще ценила верность. Я была еще очень юной, мне только-только исполнилось восемнадцать, и он сформировал мое мнение о мужчинах и о любовных отношениях. И я поняла, что философия верности обречена. Мое сердце разбилось бы на тысячи осколков, потому что он изменял мне с самого начала.
Когда пришел Игги, то могу сказать: Тод пытался быть мужественным и крутым, в духе семидесятых, но я никак не могла дождаться, чтобы он свалил к черту. Меня сводил с ума Игги. Я просто корчилась в экстазе от него. Но сначала не было ни страсти, ни секса. Мы ходили в кино, ходили на «Бумажную Луну», ели гамбургеры — и я никак не могла понять, почему он все время отрубается.
Он везде засыпал. Я никак не врубалась, что происходит, потому что чем бы там Игги ни закидывался, он делал это очень осмотрительно. Помню, мой друг Дэвид Кролад завалился в гости, увидел Игги и сказал: «Биби, он под герой». Я сказала: «Нет, он просто очень устал. Он только-только с дороги…»
Дэвид закатил глаза и сказал: «Ну, понятно, устал. Ладно, я пошел отсюда».
Так Игги стал моим парнем на две недели. Но у меня был друг, и Игги не мог стать моим официальным мужчиной. Так что у нас была связь, как говорят в рекламе, и Игги все время, что мы встречались, гнал на Тома. Ему не нравилось, что я живу с другим. И он заставил меня поменять воду в водяном матрасе — не спрашивайте, зачем.
Ленни Кай (статья в Rock Scene): «Невозможно опорочить Stooges», — сказал Игги после представления всей группы, сопровождавшегося прохладным морем пива, взятого с соседнего столика. Это был момент, когда свеженаписанный шедевр, «Open Up and Bleed», неожиданно приобрел завершенную форму. Слова менялись целую неделю, но неожиданно все невнятные пассажи стали отточенными, текст по мановению руки обрел фокус, музыка пришла без единого затыка или неверного шага. «Я сгорел…», — пел Игги в одном месте. «Я стоял в стороне, иногда растворялся и исчезал». Чуть позже: «Так не будет уже никогда…»
Стив Харрис: «Raw Power» вышел в «Колумбии», и у нас в «CBS» были с Игги те же проблемы, что раньше у нас в «Электре». Никто не воспринимал его серьезно. Никто не считал это рок-н-роллом, но я продолжал твердить: «Может, вам и не нравится, но там, на улице, полно ребят, которые понимают эту музыку…»
И думал про себя: «К тому же мужчины вообще не понимают, что нравится молоденьким девочкам».
Сил Силвейн: Dolls только что отыграли неделю у «Макса», и до Конни дошел слушок, что мы собираемся в Лос-Анджелес на шесть дней, играть на «Виски-дискотеке». Конни Грип вроде бы играла в GTO, во что лично я не верю. Она была маньячкой, которая считала, что во всем участвует и без нее вообще мир остановится, хотя все прекрасно без нее обходились. Будь она мужиком, назвал бы ее мудозвоном, а так она была то же самое, только в женском роде. Она разозлилась на Артура. Они жили на Восточной третьей стрит, и Авеню А. Она заявила ему: «Эй, ты что, не берешь меня в Калифорнию?» Артур сказал: «Нет, мы не берем с собой девушек, у нас нет денег». И ночью, когда он спал, она порезала ему большой палец и повредила сухожилие.
Питер Джордан: Конни была из тех подруг, которые запросто наварят тебе по роже, знаешь, просто в шутку: «А, так прикольно», ХУЯК!
Она была ебанутой бабой, могла бухать несколько дней кряду. Ты сидишь, оттягиваешься, и тут она охуячивает тебя бутылкой в жбан, потому что ты назвал ее плаксой. Представь: «Не будь бабой…» — «Не смей называть меня бабой, ты, мудила!» ХУЯК!
Артуру нравятся высокие девушки. Он всегда находил невъебенно ненормально охуительно высоких девушек, и чем ебанутее, тем лучше. Он сам очень высокий, под метр девяносто, и любит гулять по ночам. Он бродит по Таймс-сквер в четыре утра — ему просто нравится бродить по улицам — и мы знакомимся там с ненормальными девушками. В этом он профессионал.
Артур всегда появлялся с очередной наследницей амазонок. Это было невероятно. Я не мог поверить, что в каждом городишке в Штатах живут такие отмасштабированные ебанутые бабы с крашеными волосами и в рваных черных колготках.
Откуда они только берутся? Имя им легион — и все совершенно одинаковые. Каждая под метр восемьдесят пять, хуячит виски из горла, из тех девушек, у которых отваливаются каблуки на ботинках. И Артур все время их находил.
Конни тоже была из них. Она была большая — большая жопа, большие сиськи, большая улыбка. Она была блядью, и везде носила с собой нож. Она торговала своей задницей, и, конечно, должна была как-то ее защищать. Так что они с Артуром были не из тех, кому придется идти на кухню. Она не пошла на эту ебаную кухню, чтобы взять нож из ящика — у нее всегда был, бля, нож в сумке.
Айлин Полк: Артур рассказывал мне, что проснулся и обнаружил Конни, стоящую коленями на его груди в какой-то ритуальной позиции. Вроде бы она взяла нож и порезала ему большой палец, который нужен для игры на басу.
Она не отрезала ему палец совсем. Он проснулся, понял, что она творит, и попытался отобрать у нее нож. Она не пыталась отрезать ему палец, она пыталась сотворить с ним что-то странное при помощи ножа, а он пытался ей помешать. Наверно, она разыгрывала какую-то сцену, Артур рассказывал мне всякие дурацкие истории про фанаток.
Он рассказывал про двух других девушек, Джинни и Дебби. Они были здоровые, обе за метр восемьдесят, и играли вместе в куклы. Они устраивали чаепития — это был их ежедневный спектакль. Все фанатки такие. Они думают, как это мило — играть роль, например, в стиле садо-мазо. «Эту неделю я буду ведьмой». «Я принесу карты таро». «Я буду играть с Барби и притворяться, что мне три годика». Или «Я соберу друзей на чаепитие, мы будем пить опиум вместо чая».
Ди Ди Рамон: Все телки, которые отвисали вокруг глиттерных групп из тусовки у «Макса», были воплощенным злом. Они все работали в массажных салонах — тогда в Нью-Йорке таких было полно. Ты идешь туда за массажем, а там или тебе отдрочат, или отсосут. И все твои подружки работают в массажных салонах, день напролет делают «массаж».
Айлин Полк: Эти девушки жили в мире фантазий. Они могли вообще не работать, потому что они были блядьми или стриптизершами и зашибали деньги пачками. Они так нравились парням, потому что не дружили с головой, зато платили за наркоту и за жилье мужиков.
И если к тебе на хвост падала такая подруга, ты уже не мог от нее избавиться. Быть рядом с тобой — для них это была профессия. И если им нравился кто-нибудь из группы, будь уверен, они отсасывали у охранников на каждом концерте, который играла их пассия, тратили три сотни баксов, чтобы на такси догнать автобус группы, и доставали билеты на самолет в Калифорнию.
Чего бы это ни стоило. И Конни была такая же. Она могла пойти на все, чтобы получить то, что хочет: запугивала людей, избивала их и вела себя, как сумасшедшая.
Малькольм Макларен: День, когда Конни напала на Артура, выдался ужасным. Но я не был удивлен — в Нью-Йорке я уже почувствовал дух насилия. Люди там слишком обдолбанные. Артур был алкоголиком, а Конни — сумасшедшей.
Поймите, когда я впервые попал в Нью-Йорк, я был слишком наивным. У меня до этого была только одна девушка. Я жил без зависти и ревности, я просто учился быть взрослым. Я приехал в Нью-Йорк, чтобы завоевать сердце одной девушки, но когда увидел ее, не узнал. Она сменила лицо. Сделала пластическую операцию.
Представьте себе, такие вещи меня шокировали. Она была девушкой, в которую я был, можно сказать, влюблен, и думал, что знаю ее. И вот я приезжаю, а она по-другому выглядит.
Так что я не был шокирован, когда Конни порезала Артура. Даже не огорчился. Я просто был разочарован — какой поганый мир.
Меня разочаровывал тот факт, что все, что они делали, было потерей энергии. Не думаю, чтобы во всем этом был хоть какой философский смысл. Это была сорная энергия, легко заменимая энергия, энергия, в которой нет ни капли искренних чувств, если не считать ревности, которая сама по себе — просто потеря времени.
Сил Силвейн: Артур позвонил мне из больницы «Бет Исраэл» и сказал: «Силвейн, ой!» Я был первым, кому он позвонил. Потом я позвонил Дэвиду Йохансену, потом поехал прямо в больницу, Дэвид уже был там. Мы спросили: «Что случилось? Что случилось?» Но что тут скажешь? Доктор сообщил, что все не так плохо, он просто наложил швы и загипсовал кисть.
Питер Джордан: Dolls должны были отыграть еще один вечер в «Максе», так что мы тут же бросились к Леберу и Кребсу, и Джонни Фандерс сказал мне: «Ты, бля, знаешь все чертовы песни, может, сыграешь их?» Лебер и Кребс спросили меня: «Ты можешь это сделать?» Я сказал: «Говно вопрос». Мы порепетировали два часа, и потом я играл на концерте.
Сиринда Фокс: Даже после того, как Конни попыталась отрезать Артуру палец, она все еще хотела быть с ним, и, думаю, он тоже собирался остаться с ней. Не думаю, чтобы он понимал, что это неправильно. Сил постоянно твердил Артуру: «НЕТ! НЕТ! НЕТ! Надо ее прогнать, она чокнутая, посмотри, что она натворила!»
Боб Груэн: Мы вошли в вестибюль «Континентал Хиатт Хаус», где минимум дюжина фанатов поджидала Dolls. Я ездил с разными группами, с гораздо более известными группами, типа Alice Cooper, и когда они входили в отель, там ждал только портье: «Заполните, пожалуйста, эти бумаги». Но куда бы ни поехали Dolls, их везде окружала тусовка, везде ждали люди. Едем ли мы в Детройт — там в холле уже ждет тридцать человек, одетых под Dolls. Они ни разу не были в Лос-Анджелесе — но вот их встречает куча народу. Там был и Родни Бингенхаймер, и Сейбл Старр…
Нэнси Спанджен: New York Dolls создавали тусовку. Они были центром внимания. Все остальное было после. Они были другими. Никто не одевался, как они, не разговаривал, как они, и не играл такую музыку, как они.
И они были первой группой, с которой я тусовалась все время. Я спала с Дэвидом Йохансеном, спала с Джонни Фандерсом, спала с Джерри Ноланом — со всеми, кроме Артура Кейна.
Джерри Нолан: Девки всегда западают на музыкантов, но не так, как на Dolls. Они оставляли остальных музыкантов дрочить и сбегались к нам. Всё! Если мы были в городе, мы овладевали им. Вот так — мы овладевали им.
Было дело, со мной были настолько красивые телки, что я просто не мог в это поверить. Я не мог поверить в то, что я с ними вытворял. Я не мог поверить, что вот эти телки пойдут со мной домой и лягут в мою постель. Они были такие красивые.
У нас были самые красивые женщины. Я говорил Йохансену: «Господи боже, мы же могли бы никогда не коснуться такой девушки. Они слишком красивые».
Потом однажды ночью мы с ним спали с двумя такими красивыми телками, посмотрели друг на друга и заржали. Однажды мы занимались сексом с этими подругами, и тут по радио заиграла «Looking for a Kiss». Это было клево. Мы так заржали, что у нас попадали хуи.
Сейбл Старр: Dolls подкатили на лимузине, и первым вышел Джонни Фандерс. На нем был костюм из красной кожи — тот, в котором он на обложке первого альбома. А я просто знала, что у нас с ним что-нибудь выйдет. И что-нибудь вышло. Он попросил меня остаться на ночь, а на следующий день начал грузить меня: «Ты мне нравишься, ты мне не безразлична, в смысле я тебя люблю. Ты выйдешь за меня замуж? Ты поедешь ко мне в Нью-Йорк?»
Питер Джордан: Взгляды Джонни и Сейбл встретились, гениталии соединились, и они провели вместе кучу времени. Думаю, Сейбл сильно удивилась, что Джонни так пылко и страстно ею заинтересовался. По плану он должен был попользовать ее и выкинуть из комнаты. В то время Джонни гулял с Синди Ланг, девушкой Элиса Купера. Синди жила с Элисом, но его по жизни не было в городе, он катался по турне, зашибал деньги. Так что Синди постоянно ходила к Джонни. Это было в общем-то нормально, как говорится, так и живем…
Вроде бы, у Сейбл до Джонни был жестокий роман с одним болваном, кажется, из Led Zepellin, который ни в грош ее не ставил. Так что, думаю, Сейбл удивилась, что Джонни так страстно ею заинтересовался.
Сейбл Старр: Мне только-только исполнилось шестнадцать, было лето, и мама начала оформлять меня в школу. И я убежала из дома. Менеджер Dolls не взял меня в Сан-Франциско. Он сказал: «Если она поедет, я отменю тур». И я поехала сразу в Нью-Йорк. Мама позвонила в полицию, они начали палить Dolls и сцапали другую фанатку вместо меня. Она сказала им: «Я не Сейбл Старр, я Сиринда Фокс, запомните это». Она, как и я, была блондинкой.
Сиринда Фокс: Я работала моделью в Техасе, там должны были играть Dolls, так что я поехала встречать их в аэропорт. Я сидела и ждала, неожиданно появились огромные патрульные, техасские рейнджеры, ужас какие страшные ребята, которые подошли и окружили выход.
Я подумала: я бывала в этом штате раньше, они не приходят, если только… Потом я заметила с ними женщину, бабу-рейнджера, и поняла, что у меня неприятности. Я знала, мужики бы меня не тронули, но с ними была баба, и она смотрела на меня. Я встала и пересела, чтобы проверить, будут ли они следить за мной. Проверила. Будут. Я испугалась. Решила подойти к ним и спросить: «Чего вы на меня уставились?» Но тут вышли Dolls — и БАЦ, копы схватили меня.
Они решили, что я шестнадцатилетняя Сейбл Старр, которая убежала из дома. Я сказала: «Да неужели? Неплохо, неплохо!» Мне уже было двадцать один, но, видать, я была ничуть не хуже этой шестнадцатилетки.
Конечно, Сейбл с ними не было. Джонни был достаточно умен, чтобы послать ее сразу в Нью-Йорк. Но они решили, что я Сейбл. Мне пришлось показать им мои фотографии в «Лайф». В том номере напечатали целую страницу полноцветных фотографий: мы с Элвисом Пресли. Там были фотографии меня и Пресли и меня и ребят из Grease. Наконец они сказали: «Ну, похоже, ты и правда не Сейбл».
Боже, я дико разозлилась на Джонни Фандерса из-за этого случая, но он свое получил. Dolls разъезжали по Техасу в «роллс-ройсе», и полиция нас остановила. Похоже, они знали про Dolls. На Джонни были красные кожаные штаны, без трусов. Нас всех попросили из машины. Было очень забавно, все Dolls с развевающимися петушиными прическами, и Джонни в красных кожаных штанах, без трусов, так что видно все, как на ладони. И видно что-то очень большое. Копы подумали, может, он прячет в штанах наркотики, может, у него там тайник. Джонни охренел. Он снял штаны и вывалил свое добро… это оказался отнюдь не гигантский пакет травы!
Угадайте, что было с Джонни дальше? Его загребли в обезьянник. Нам пришлось ехать выручать его.
Айлин Полк: Когда Dolls вернулись из этого тура, мы с Артуром встретились в «Кобре». Это ночной клуб, где держат кобру в аквариуме. Мы вместе надирались, и все говорили: «Какая парочка! Артур, бросай ты свою Конни, Айлин лучше, она такая милая».
Я не знала, что это за Конни. Я ее видела, но не знала, что их с Артуром связывает, потому что я с ним только что познакомилась. И ночью Артур рассказал мне, что он живет с этой женщиной, которая сводит его с ума. Он говорил: «Она пыталась отрезать мне палец, я ее ненавижу и не хочу больше ее видеть, я тебя люблю, все дела».
И я сказала Артуру, когда он перестал демонстрировать мне шрам на пальце: «Понятно. Отлично, бросай ее, приходи ко мне».
Чуть позже мы встретились с Конни в подсобке у «Макса», она попыталась избить меня, но Артур остановил ее. Конни заорала: «Ты блядь, чего ты хочешь от моего парня?»
Артур тоже зарычал. Он тоже может озвереть. А Артур в ярости — то еще зрелище. Так что Артур держал Конни, чтобы она меня не ударила. Мне было девятнадцать, я жила в Гарден-Сити в Лонг-Айленде, и для меня драться с другой девушкой было немыслимо. Меня растили не для уличных ссор с бабами. Это мужское дело.
Но наши с Конни драки, когда я гуляла с Артуром, не идут ни в какое сравнение с нашими битвами, когда год спустя мы обе начали гулять с Ди Ди Рамоном. Битвы за Артура были детским лепетом рядом с нашими битвами за Ди Ди. Вот когда ярость била ключом.
Питер Джордан: Что вышло у Джонни и Сейбл — Джонни стал охуительно параноидальным ебаным спидовым фриком. На Dolls уже не первый год работал парень, Френчи. Он был простой шестеркой, типичная обслуга из дорожной тусовки. Френчи был законченным амфетаминовым торчком, и Джонни начал закидываться спидом за компанию с Френчи. Джонни охуительно подсел. Он так охуительно подсел на спид, что стал буквально психом. Он принимал не, знаешь ли, таблетки для похудания, он загружался амфетамином по брови.
И Джонни стал ебаным классическим параноидальным спидовым торчком. «Давайте опустим шторы, потому что они наблюдают за нами». Паранойя, как по учебнику. И Джонни был уверен, что Сейбл ебется на стороне. И Сейбл хватило ума заебошить ему: «Ага, я ебу каждого встречного, ты, уебище, дитя-переросток, ты, тупой итальяшка!»
Да, Джонни стал совершенно фашистским ебаным спидовым торчком, и я понял, зачем ему нужен был кайф. Ему просто надо было расслабиться.
Сейбл Старр: Мы жили с Джонни в Нью-Йорке, но ничего у нас не вышло. Мы собирались пожениться. Мы хотели ребенка. Я забеременела, но у меня случился выкидыш.
Джонни пытался разрушить мою личность. Он хотел, чтобы я сидела на месте и твердила ему двадцать четыре часа в сутки, что люблю его. Я любила развлекаться и носиться по городу, но ради него я изменилась. В том смысле, что стала такой, какой он хотел меня видеть — сидела дома целыми днями.
Оставшись с ним, я перестала быть Сейбл Старр. Он убил во мне Сейбл Старр. Он заставил меня выкинуть в мусоросжигалку все мои дневники и записные книжки. Он порвал мою коллекцию газетных вырезок. Хорошую коллекцию. Там все было.
Я была, можно сказать, уничтожена. Вот почему мне было так плохо. Быть такой звездой, и пасть так низко.
Рон Эштон: Однажды вечером мы столкнулись с Джонни Фандерсом в «Макс Канзас-Сити». Я был рад его видеть, но он обматерил меня и начал собачиться с Сейбл. Она подошла ко мне и сказала: «Джонни злится, потому что я была с тобой, поэтому же он ненавидит Игги, потому что я ебалась с вами».
Я подумал: боже, Джонни, такой ухарь, злится из-за такой фигни? И тогда я сказал: «Знаешь что, Джонни, иди-ка ты на хуй. Ты просто мудак».
Сиринда Фокс: Я с самого начала понимала, что Сейбл не выдержит. Ей не хватало хипповости. Это была лос-анджелесская девочка, там она была дома, жила дома, в любой момент могла пойти домой, переодеться и потом опять пойти зажигать. Она думала, это просто глиттер и глэм — и вот она попадает в Нью-Йорк. У нас жестокие улицы.
Джонни Фандерс действительно ее любил, но он бил тех, с кем спал. Когда я в первый раз встретила Сейбл, она как раз подралась с Джонни. У нее были разбиты губы. Она была в синяках. Грязная. И одета она была не так красиво, как на первом свидании с ним. Я сказала ей: «Что ты творишь? Возвращайся домой!»
Сейбл Старр: Джонни сошел с ума. Безумный и злобный. Больной. Возбужденный. Итальянцы вообще безумно ревнивы. Если он видел, как я говорю с другим парнем… Когда он в пятый раз попытался меня убить, я решила уехать домой.
Сил Силвейн: Джонни Фандерс был самым щепетильным парнем, какого только можно представить. Боже, даже когда мы играли в «Клубе 82», когда мы наконец-то выступали в женской одежде. Он никогда бы не надел платье. Думаешь, в тот вечер на нем было платье? Ни фига. Он просто прицепил сверху пару тряпок, вот и все.
Питер Джордан: Не знаю, верил ли кто-нибудь, что мы геи. Только один раз, на одном концерте они играли в платьях. На каждом было платье, кроме Джонни, который сказал: «Пошли все на хуй, я платья не ношу».
Роберта Бейли: Я только что приехала в Нью-Йорк из Лондона, у меня был телефон одного местного парня. Я позвонила ему. «Какие планы? Показать тебе что-нибудь в Нью-Йорке?»
Я сказала: «Ну, мне бы хотелось сходить на New York Dolls».
И мы пошли в «Клаб 82». Это был тот самый концерт, который они играли в платьях. Так что впервые я увидела их, когда они выступали в женской одежде. Я не догнала, я же не знала, что они оделись в платья по приколу. Была куча слухов, что они все педики, что они носят макияж, и вот я пошла на них — и все это правда.
Ронни Катрон: «Клаб 82» был старым добрым центром трансвеститов, где еще Эрол Флинн доставал из широких штанин хуй и играл им на пианино. Это было безумное место, но к этому моменту уже мертвое. Однажды вечером моя подружка Джиджи сказала: «Пойдем навестим мою семью». Мы пошли в «Клаб 82», там был только один старик по имени Пит и две барменши — Томми и Буч. Вот и весь народ — один клиент в баре и три трансвестита. И Пит, Томми и Буч сказали Джиджи: «Эй, может, ты соберешь к нам народ?» Мы с Джиджи тогда были королями Нью-Йорка. Джиджи была неистовой. Я тоже давал жару, потому что мы только что расстались с девушкой, и я заливал горе с Джиджи — мы ебались по шесть раз на дню, мы каждую ночь ходили на танцы, так и жили.
Мы были самой прикольной парой Нью-Йорка. Что бы мы ни сказали, люди слушали. Если нам что-то нравилось, это всем нравилось. Так что мы пошли к «Максу» и сказали: «Эй, тут есть отличное местечко, там можно круто развлечься. «Клаб 82» на Четвертой стрит». Наши слова, как обычно, оказались пророческими.
Айлин Полк: Все тусовались у «Макса», а потом New York Dolls отыграли свой известный концерт в платьях в «Клубе 82». Я начала тусоваться там. «Клаб 82» раньше был известным трансвеститским баром на Четвертой стрит, напротив CBGB, а теперь вышел из моды. Я начала ходить туда очень рано и познакомилась там с кучей трансвеститов. Там я встретила Рэйчел, подружку Лу Рида. Рэйчел была очень женственной и красивой. Однажды она напилась в стельку и рассказала, что никогда не могла быть парнем, потому что у нее очень маленький хуй. Она показала его мне, что сказать, действительно маленький. Я сказала: «Рэйчел, все нормально. В пределах допустимого». И она сказала: «Ну, хорошо бы. Потому что мне всегда женщины нравились больше, чем мужчины».
Потом она встретила Лу Рида, и он оказался мужчиной ее мечты. Наверно, это была любовь с первого взгляда. Рэйчел сказала мне: «Мы познакомились с Лу Ридом! Я сделала это! Вот оно! Я знала, что это случится! Что-то хорошее должно было случиться со мной! И вот оно, я влюбилась!» Она была в экстазе.
Лу просто сидел в углу, а Рэйчел отгоняла всех от него. «Не хочу, чтобы кто-то был рядом с ним. Не хочу, чтобы кто-нибудь с ним разговаривал. Он мой». В «Клубе 82» это уважали. Все остальные трансвеститы держались подальше от него, и женщины тоже. Рэйчел говорила «Он мой», но никому не угрожала. Думаю, просто все хотели, чтобы с ней случилось что-нибудь хорошее. И когда оно случилось, все обрадовались.
Дункан Хана: Как раз в это время я впервые увидел Dolls в «Уолдорф-Астории». Вроде бы это был мой первый хэллоуин в Нью-Йорке, я жил там всего два месяца. На мне был черный бархатный комбинезон, который я купил на Кингс-роуд в Лондоне, такой же, как носили Дэвид Боуи и Марк Болан.
Фишка была в том, чтобы носить его без рубашки, если ты достаточно тощий и достаточно бледный, и тогда он выглядел, да, выглядел, как приманка. Я пытался подцепить рок-телку, но в конце концов подцепил Дэнни Филдса.
Я смотрел на выступление Dolls, этот парень заговорил со мной, сказал, кажется: «Тебя надо фотографировать». Я засмеялся.
Потом он сказал, что его зовут Дэнни Филдс, и я подумал: «Стоп, Дэнни Филдс?»
Я подумал, не может быть. Задняя обложка альбома Doors — тот Дэнни Филдс? Дэнни Филдс, который сделал МС5 и Stooges?
Я подумал, оп-па! Чувак, похоже, я о тебе уже слышал! И я сказал: «Ты тот Дэнни Филдс?»
Он сказал: «Ага, пошли ко мне?»
Я сказал: «Я тут с друзьями», потому что еще немного нервничал.
Дэнни сказал: «Бери с собой друзей!»
И мы пошли к Дэнни на чердак на Двенадцатой стрит, и упыхались хэшем. Мы разглядывали фотографии, у него дома стены были залеплены фотографиями, там были все — и я начал выспрашивать, кто каким был. Спрашивал: «А Игги каким был?»
Он говорил: «Ну, он мудак».
Потом я говорил: «А каким — господи, ты, похоже, всех знаешь — каким был Уэйн Крамер?»
И он говорил: «Ну, он мудак. Все музыканты мудаки».
Как будто хотел сказать: «Зачем спрашивать?» Дэнни смотрел на нас и говорил: «Это козлы».
Я сказал: «Знаю, но они великие».
А Дэнни ответил: «Конечно они великие, они лучшие. Но при этом абсолютные мудаки».
Мы с Дэнни подружились, и я отвел его в CBGB, потому что тащился от новой группы под названием Television.
«Personality Crisis» — песня New York Dolls.
Glitter (блеск, англ.) — яркий, кричащий, вызывающий стиль одежды. Фальшивые бриллианты, заклепки, макияж, яркие цвета, пояса. Естественно, блестки и блестящая краска. В общем, представьте себе концерт группы Kiss.
Клетка для безумцев.
До смены пола этого персонажа книги звали Уэйн Каунти (прим. автора).
Брайан Джонс — основатель группы Rolling Stones.
«The Land of Thousand Dances» — песня Патти Смит.
Дырка в стене кабинки туалета. С одной стороны в дыру просовывают член, а с другой его «обслуживают».
Анита Палленберг — актриса, которая больше известна тем, что крепко зависала с Rolling Stones. Мариан Фэйтфул — подружка Мика Джаггера, пела с Rolling Stones.
Эгон Шиле (1890–1918) — австрийский художник, биография которого сделала бы честь любому панку.
Эзра Паунд (1885–1972) — американский поэт.
«Raw Power» — альбом Stooges.
The Rise and Fall of Ziggy Stardust and The Spiders From Mars — альбом Боуи 1972 года.
«Heart full of Soul» — песня Криса Айзека (Chris Isaak).
Open up and Bleed» — песня Игги Попа.